«1. Чудовищные слоны наступают на нас в Риме, – прочитала призрачная сестра. – 2. Большой храм уходит вверх на много миль».
– Ой! – воскликнула она. – Пальцем в небо! Ну вот, теперь тебе влетит из-за меня.
Зависнув над Недом, она смотрела, как он чудом дописывает пять совершенно безумных фраз одновременно с Говардом, у которого пять фраз получились тщательно выверенные.
Они вместе встали и пошли к столу Самого сдавать тетради.
Тетрадь Говарда Сам взял равнодушно, просто крякнув. Но на Дженкинса он посмотрел пристально – несомненно, заметив, как выступили у того на пепельно-бледном лице ярко-желтые веснушки.
– Вам нехорошо, Дженкинс?
– Нет, сэр.
– Хм, – сказал Сам. – Значит, ваша бледность вызвана вдохновением. Несомненно, ваш перевод отражает обычный для вас полет творческой фантазии. – И собрался было открыть тетрадь.
– Не надо! – вырвалось у призрака.
Говард схватил Дженкинса за локоть и с лукавой, веселой усмешкой наклонился к Самому:
– Ему нужно на воздух, сэр. По-моему, он не переваривает латынь.
– Или школьный завтрак, – отозвался Сам. И ко всеобщему облегчению, положил тетрадь Неда на растущую стопку и протянул руку за следующей тетрадкой, которую протягивал ему кто-то из-за спины Дженкинса.
Говард вытолкал Дженкинса в открытую дверь, в круговорот беготни в коридоре. Призрачная сестра последовала за ними. В трескучей толкотне ей было проще висеть в воздухе над двумя головами – прилизанной и русой.
Она услышала, как Говард говорит:
– Ну правда, Дженк, ты чего? Ты как будто призрака увидел.
Дженкинс коротко хохотнул, словно поперхнулся.
– Видеть – не видел. Пошли, Уилл. Нам надо еще разок прочесать кусты изгороди. Только быстро.
Говард резко остановился. Они с Дженкинсом были словно остров в трескучей толпе.
– Макарона? – спросил он.
– Да, – ответил Дженкинс. – Кажется. И кажется, это срочно. Пошли.
Получилось! И призрачная сестра с огромным облегчением помчалась к сестрам дожидаться мальчиков.
В кухне оказалась Филлис – издерганный суровый ангел. Шарт, Имоджин и Фенелла стояли перед ней рядком, надутые. Сломанный стул кто-то затолкал под стол, с глаз долой, но хлопья по-прежнему валялись повсюду, будто осенние листья, и цепочкой вели в гостиную.
– Имоджин, я не собираюсь обсуждать достоинства и недостатки вашего рациона, – говорила Филлис. – Вы не даете работать миссис Джилл, и это непозволительно. Она жаловалась на вас и вчера, и сегодня утром…
– Я тоже жалуюсь, – заявила Фенелла. – Мама, миссис Джилл каждый день уносит продукты в своей оранжево-зеленой сумке.
– Это я также не собираюсь обсуждать, Фенелла. – Филлис повернулась к Фенелле. Она даже глаза закрыла – так была сердита. Должно быть, именно поэтому она не заметила две гульки из волос у Фенеллы на голове. – Никто из вас четырех не понимает… – Отсутствия Салли она тоже не заметила. – Никто из вас не понимает, похоже, как трудно сейчас найти работницу в кухню. Сердить миссис Джилл для меня непозволительная роскошь. Если она уволится, я окажусь в безвыходном положении.
– Опять скандал, – угрюмо проговорила призрачная сестра.
Тут она сообразила, что ей совершенно не обязательно торчать здесь и все это слушать. Пожалуй, это первое преимущество, которое нашлось в ее нынешнем призрачном состоянии.
Она снова выпорхнула наружу. Хотела вернуться к Говарду с Дженкинсом – к этому времени они должны уже были продираться сквозь кусты по тайной тропе. Может быть, она даже сумеет как-то предупредить их про Филлис. Но вместо этого она натолкнулась на Оливера. Оливер в сером свете тусклого дня искал в огороде вкусные корешки. Он увлеченно рылся – тихо, спокойно, не слишком напрягаясь, – в мягкой унавоженной земле у грядки с ревенем. Яма получилась уже довольно большая. Вокруг массивной туши погруженного в раздумья Оливера валялись поломанные розовые стебли и вянущие листья ревеня. Пес протянул тяжеленную лапищу с тремя когтями, разгреб землю, опрокинул очередной куст ревеня, а потом с легким интересом повернул голову.
В трех шагах от него стоял неприятный мистер Маклагген и грозил ему граблями.
– Кыш! Вон от моего ревеня, зверюга!
Оливер задумчиво оглядел мистера Маклаггена, а потом мирно вернулся к искоренению ревеня.
– Бр-р-рысь отсюда, зверюга!
Мистер Маклагген ткнул в Оливера граблями, угодил ему в бок. Навалился на грабли, упершись в землю обеими ногами в резиновых сапогах, и пихнул. Оливер с усталым видом выставил четвертую лапу в сторону для равновесия и снова покосился на мистера Маклаггена, который все наваливался и пихал. Через некоторое время псу стало неприятно, что ему мешают, и он тихонько зарокотал. Мистер Маклагген тут же убрал грабли и попятился. Оливер вернулся к прерванному копанию.
Мистер Маклагген помахал граблями в воздухе:
– Эй, ты! Может, конечно, твоя лапа приносит удачу, но она тебе не поможет, когда я нажалуюсь мистеру Мелфорду. Вот тогда получишь трепку, и никакая лапа не спасет!
Призрачная сестра полетела дальше. Оливер сумеет за себя постоять, а вот Говард и Дженкинс, может быть, и нет. Она хотела вернуться к ним. Но, вероятно, из-за того, что сказал мистер Маклагген, снова очутилась возле Самого.
Сам был в большой дымной комнате, где собралось много мужчин и несколько женщин. Должно быть, учительская – она ни разу не видела, как там внутри. Но и сейчас особенно ничего было не разглядеть. Тонкий лучик внимания полностью сосредоточился на Самом. Настроение у него, похоже, улучшилось. Так или иначе, он смеялся, зажав в зубах мундштук пахучей черной трубки. В облаке синего дыма бабочкой трепетала раскрытая тетрадь.
– Только послушайте, – сказал Сам. Другой рукой он помешивал кофе в чашечке. У него была особая, навязчивая манера помешивать кофе: он зажимал ложку между большим и указательным пальцем, и эти пальцы словно кивали и кивали, вращали, вращали, вращали ложкой, будто автомат.
– Дженкинс, – процедил Сам сквозь зубы, все помешивая и помешивая кофе. – Этот мальчик – чистый гений, не нашедший себе должного применения. Он способен сделать три ошибки в слове «еще». Послушайте.
Продолжая помешивать кофе, Сам попытался одной рукой расправить тетрадь в воздухе. Та наполовину закрылась. Страница, которую он попытался прочитать, перелистнулась – за ней показалась следующая. Эту страницу Дженкинс, очевидно, собирался вынуть, но забыл. На ней красовался один из хороших плохих рисунков Неда – один из лучших: на нем Сам в виде огромного черного орла с хохолком на голове и яростно сверкающим глазом одной когтистой лапой цеплялся за насест, а в другой держал книгу.
– Хм.
Сам уставился на рисунок довольно-таки мрачно.
Призрачная сестра мельком увидела, как собеседник Самого согнулся от хохота. Но все ее внимание было нацелено на Самого – на пальцы Самого с зажатой в них ложкой: как они кивают, кивают, плавно закручивают водоворотом кофе в чашке, вращают, вращают, вращают ложку…
Все это кивание и вращение потащило ее прочь. Из-за них проступила огромная белая нога, мумифицированная в гипсе. Возникло ощущение, что кругом какие-то люди, они что-то делают. Кто-то совсем незнакомый нагнулся над ней и называет ее солнышком.
– Солнышко, если слышишь меня, пошевели рукой!
Она лежала и думала об этом так же мрачно, как Сам разглядывал рисунок Неда. Ее опять утащило, утащило на семь лет вперед – это было ясно. А все Мониган. Мониган не желала, чтобы она совала нос в Школу. Там что-то происходит или вот-вот произойдет – что-то важное. Если она будет там, то, вероятно, ей даже представится случай одолеть Мониган. Значит, надо вернуться. Сейчас же.
И она бросилась туда. Кто-то незнакомый все нависал над ней и умолял пошевелить рукой, но она не осмелилась послушаться. Все это задержало бы ее здесь. Она билась, рвалась, отбивалась – лишь бы вернуться на семь лет назад. Это оказалось не в пример труднее, чем толкать руку Неда. Она чувствовала себя как мистер Маклагген, когда тот налегал на непоколебимого Оливера. Мониган сопротивлялась ей. Для Мониган не составляло никакого труда переместиться на семь лет в любую сторону. Время в Школе и в больнице для нее шло параллельно. Наверное, у богинь всегда так. И богине проще простого не пропустить призрак из одной ленты времени в другую.
Как только призрачная сестра это поняла, она налегла пуще прежнего. Ведь это означало, что прошлое можно изменить, что бы ни говорила Шарт. Потому что, с точки зрения Мониган, главного в прошлом еще не случилось. И призраку надо туда попасть. Обязательно.
Она чувствовала, как Мониган отступает – на шажок, на волосок. Сначала она поддавалась с обидой. Потом – пожав плечами. И наконец отпрянула с мерзкой издевательской усмешкой. Призрачная сестра прямо почувствовала, как Мониган думает: «За что боролась, на то и напоролась!»
Рывок – и она вернулась, испуганная и растерянная.
– А вдруг я опоздала?
И верно: она едва не опоздала. Филлис ушла. В кухне Нед Дженкинс, по-прежнему бледный как полотно, навис над двойным листком из своей тетради. Вокруг на столе были разложены другие бумаги: записка от Салли, школьное сочинение Шарт, стихи почерком Имоджин и каракули Фенеллы. Очевидно, все пытались определить, чьим почерком писал призрак. Шарт, Имоджин, Фенелла и Говард склонились над бумагами, но с таким видом, будто уже потеряли к ним интерес.
– Итак, насколько мы можем судить, – говорил Говард, – это не почерк Неда. Он может принадлежать любой из вас. Вы все пишете примерно одинаково, даже Салли.
– Ну, это точно не Салли, – уверенно сказала Имоджин. – Вы все слышали, как я говорила с ней по телефону.
– Да и призрака здесь уже нет, – добавила Фенелла.
– Поставил нас всех на уши и сбежал, – сердито пробурчала Шарт. В отличие от Самого, она еще не пришла в благостное расположение духа, хотя уже оделась – и то хлеб. Сегодня она была голубой диванной подушкой в джинсах – и джинсы были куда больше и шире, чем старые латаные, в ко