– Ты же пытаешься изменить прошлое, Имо, – разве нет? – засомневалась Шарт. – По-моему, это невозможно.
– Прошлое – невозможно, – ответила Имоджин. – Я собираюсь изменить будущее.
– А ты вернулась к Мониган или нет? – спросил Нед. Он тоже был предельно серьезен. – Это важно: если нет, Салли бессмысленно тебя убеждать.
Имоджин запустила пальцы в зачесанные назад волосы. Несколько тусклых белокурых прядей повисло по сторонам лица, отчего она стала чуть больше похожа на Имоджин семь лет назад.
– Вроде бы… вроде бы да, – проговорила она. – Вроде бы что-то меня заставило. Но в голове все перемешалось, потому что была гроза. А я тогда ужасно боялась молнии. Но, по-моему, в тучах были призраки… – Она с серьезным видом наклонилась к Салли. – Попробуй, Салли. Не только ради себя, но и ради меня.
– Я постараюсь, – пообещала Салли.
Она неуверенно закрыла глаза и попыталась снова стать призраком. Поначалу ничего не вышло. Она даже решила, что забыла, как это делается. Лежала, чувствуя тупые тычки боли в ноге и мелкое, назойливое покалывание во всем остальном теле, и слушала приглушенные голоса сестер и Неда. Те снова пустились обмениваться новостями. Она услышала, как Шарт в восторге воскликнула: «Так Оливер станет героем комикса? Чудесно!»
Это было последнее, что она услышала. Она растаяла и превратилась в призрака.
Но что-то было неправильно. Она попала в косой предвечерний свет, а не в дневной. И дождь уже перестал. Мокрая трава и капли на ежевике ловили последние лучи солнца, искрились красно-оранжевым.
Она очутилась лицом к лицу с Самим. Это было совсем неправильно.
Сам закатил такой многоэтажный скандал, что по сравнению с ним все остальные скандалы казались попросту мирными забавами. Глаза его лезли из орбит от ярости. Он был весь белый и клокотал. Орлиный клюв клевал и терзал. Сам все тыкал пальцем вниз, в землю, вонзал орлиный коготь туда, где на траве валялся выдранный пучок одуванчиков. Рядом виднелась лопата мистера Маклаггена и еще металлоискатель, а у ног Самого чернела неопрятная яма. В яме поверх груды цепей лежала черная курица. По курице ползали насекомые. Надо всем этим в гнездах на мертвых вязах шумно гомонили грачи.
– Воплощенное зло! – клокотал Сам. – Зло! Это… это самая настоящая черная магия! Гнусная, разрушительная, извращенная, омерзительная, ужасная, дьявольская! Воплощенное зло, говорю я вам!
Перед ним рядком выстроились перепуганные Шарт, Имоджин, Салли и Фенелла. Лица у них были огорошенные, а у Шарт, Имоджин и Фенеллы еще и виноватые: ведь Сам так страшно разозлился. Вид у Салли был скорее измученный. Она не понимала, почему Сам так разъярился из-за какого-то эксперимента, пусть и довольно нездорового. «Кому от этого плохо?» – читалось в ее взгляде.
– К тому же и курица была превосходная! – заходился Сам. – Сколько невинных мальчиков вы совратили этим… этим сатанизмом? Говарда и Дженкинса. А еще кого? Отвечай, Селина… Имоджин… Шарлотта!
– Джулиана Эддимена, – сказала Фенелла.
– Чушь! – завизжал Сам. – Ты злобная маленькая ведьма, Шарлотта… Имоджин… Фенелла! Эддимен вне подозрений!
И Сам так распалился из-за этой, как он думал, наглой лжи, что честно и беспристрастно влепил всем четырем по пощечине наотмашь, продолжая при этом яростно визжать.
От его ярости призраку пришлось отпрянуть. Судя по всему, когда у Самого случались припадки неукротимой злобы, жизненное поле вокруг него расширялось и теперь трещало и искрило на расстоянии нескольких шагов. Но еще неприятнее было то, что призрачная Салли прекрасно помнила эту сцену. Она помнила, как ее выдернули из-за стола, где они ужинали заварным кремом – в тот вечер ничего другого у миссис Джилл в запасах не нашлось: за ними явился Полудурок Филберт, полный такого самодовольства и такого праведного негодования, будто две головы ему в самый раз, и отконвоировал их за поле на допрос к Самому над гадостной курицей. Было просто непостижимо переживать одно и то же дважды одновременно – как незримая свидетельница и как живая Салли, кривившаяся от каждой пощечины, которые призрачная Салли так хорошо помнила.
Она решила здесь не задерживаться. Одного раза было достаточно, и вообще она угодила не в то время. Прошло несколько часов с тех пор, как Имоджин, мокрая и страдающая, прикатила домой. Призрачная Салли знала, что теперь будет. Филлис погрузит их всех вместе с Оливером в школьный микроавтобус, отчего они сразу поймут, в какую немилость впали. Раньше Сам не разрешал им даже приближаться к микроавтобусу – он принадлежал Школе. Но Сам сказал, что больше не желает видеть дочерей. Поэтому Филлис было позволено взять микроавтобус, чтобы отвезти их к бабушке.
После этого все утихло. Бабушка была из тех, кто прячет острые коготки в бархатных лапках. Бросив на Фенеллу один-единственный взгляд, она принесла ножницы и отрезала гульки. Заставила всех вымыть голову. Требовала, чтобы они принимали ванну каждый вечер и помнили о хороших манерах за столом. Правда, бабушкин дом был из тех мест, где естественным образом стараешься не топать и ни на кого не повышать голоса. Сестрам было обеспечено регулярное питание и постоянное внимание. Бабушка купила Фенелле и Имоджин новую одежду, очень красивую, и заплатила за все из своего кармана. Подарила Салли свои краски, старые, но хорошие, а Шарт – серебряную шкатулочку для украшений. И прямо-таки влюбилась в Оливера. Втайне сестры были ей от души благодарны. Даже Оливер вел себя прилично. Покой слегка нарушило только внезапное появление Уилла Говарда.
Она открыла глаза.
Все ждали ее. Она увидела шеренгу напряженных лиц.
– Ну что? – спросила Шарт.
– Ничего не получилось, – сказала она. – По-моему, Мониган не пускает меня в нужный момент. Я вернулась в разгар скандала из-за курицы.
Имоджин, Шарт и Фенелла при этих словах невольно поежились, как от холода. Вспоминать скандал из-за курицы было мучительно.
– А в какой момент ты хотела попасть? – спросила Имоджин.
– Сразу после того, как я вернулась сюда в прошлый раз, – ответила Салли. – Но…
Имоджин подалась вперед. Она хотела обрушить на Салли обе руки, как частенько обрушивала на желтое пианино. Но замерла, поскольку сообразила, что Салли будет больно.
– Нет-нет! Это слишком поздно! – воскликнула она. – Надо попасть туда до того, как я испугалась грозы!
От резкого движения и от волнения из узла у нее на макушке вылезли шпильки и зазвенели по полу. На плечи старенького пальто упали длинные пряди пепельных волос.
Салли улыбнулась. Шпильки из Имоджин вечно так и сыпались. С тех самых пор, как она решила, что должна выглядеть как настоящая пианистка и убирать волосы назад, вся квартира была усыпана шпильками. Шпильки обнаруживались даже в сахарнице и масленке.
– Но до этого я была там, как раз когда началась гроза, – возразила Салли.
– А ты не пробовала попасть в одно и то же время дважды? – спросила Фенелла.
Она задала вопрос тем самым гулким, парализующим голосом, каким воздействовала на миссис Джилл. И Салли, открывшая было рот, чтобы сказать «нет», осеклась на полуслове. Она вспомнила, какое странное чувство охватило ее во время скандала из-за курицы: как будто она была там дважды. И она в каком-то смысле была дважды в ту полночь в поле, когда сама же бежала сквозь туман. Теперь она помнила, как была там во плоти, как мчалась, закрыв лицо руками, и как совы кричали ей вслед, и как ей было страшно, до того страшно, что ноги не слушались, но она все бежала, потому что думала, что если струсит, то потеряет себя. И ведь все равно потеряла, только не так, как боялась.
– Я, наверное, попробую, – выдавила она. – Но если Мониган заметит…
– В том-то и дело! – воскликнула Шарт. – Нацелься в тот момент, когда Мониган была очень занята, когда все мы были в Угодьях Мониган!
– Когда мы все отдали ей то, что было ей не нужно, но она все равно забрала, – с горькой обидой сказал Нед.
– И еще, – сурово добавила Имоджин. По полу снова зазвякали шпильки. – Найди меня, и тогда мы поможем тебе. Когда найдешь меня, пошевели рукой, и мы все силой воли заставим меня услышать тебя. Да? – Она развернулась к остальным, волосы взметнулись пеленой.
– Ну, можно… – с сомнением отозвалась Фенелла.
Мониган забрала и у Одри, и у Уилла Говарда, и, возможно, у Неда то, что они и не думали отдавать. Теперь, когда Салли это знала, ей совсем не претила мысль одурачить Мониган. Она помчалась на семь лет в прошлое, изо всех сил изображая, будто ей движет чистое любопытство. Она намекнула Мониган, будто отправляется туда лишь затем, чтобы поглядеть, что станется с Говардом и Недом, когда они, мокрые до нитки, захотят пробраться в Школу и их поймают. Мониган ее пустила. Это было не важно. Салли подождала, пока не увидела, как учитель – другой, не Сам – ехидно смотрит на мальчишек, а с них на пол в коридоре так и течет, а потом ускользнула вбок и промчалась на десять миль оттуда и примерно на час назад.
Она едва не промахнулась. Очутилась в кольце беговых дорожек на частном плаце, и жаворонки свиристели в вышине, а под ней расстилалась овальная низина. Джулиан Эддимен валялся на траве, поодаль от него сидел кто-то, и этот кто-то была она сама. Остальные стояли, глядя немного мимо. Себя в виде призрака она не нашла. Она затерялась среди бесплотных, тающих столбов, среди визжащих, окровавленных духов, окружавших густое невидимое естество Мониган. В этот самый миг Фенелла, пронзительно-яркая в своем зеленом мешке, шагнула вперед и бережно прижала руки к голове. Призрачная Салли ощутила, как алчно сосредоточилась Мониган на подношении Фенеллы. И торопливо скользнула за гребень холма.
– Помогите! – вырвалось у нее.
Она забыла эти курганы. Они теснились слева, стайка мелких зеленых холмов, древних и, на взгляд живого человека, довольно мирных. Но призрачная Салли видела, что их окутывают незримые тени, полные мимолетных полурастаявших обрывков теней поплотнее. Да, они наполовину растаяли, но именно они отправили жаворонка в небо, чтобы предупредить Мониган. Это было племя Мониган. Вот почему их погребли рядом с Угодьями Мониган. И если они увидят ее, то снова отправят в небо жаворонка.