Я с трудом проглатываю яичницу, но тост уже не могу осилить. Прихлебывая кофе без кофеина, смотрю в окно на головастиков.
Я понял, почему меня так раздражает Джун. У нее прическа такая же, как у моей жены, и глаза того же голубого оттенка. Даже походка похожа.
Жену я ненавидел. Но не убивал.
Она выбросилась из окна спальни по собственной воле. Почему она так сделала?
Не знаю.
Она покончила с собой ровно за день до того, как в мире произошла серия ядерных катастроф на атомных электростанциях — у нас, в России, во Франции, в Израиле и в Китае. Об этом кричали все телеканалы, поэтому я так хорошо запомнил дату гибели жены. Я уже подал на развод по причине неисполнения супружеского долга. К тому времени она не разговаривала со мной почти год, и я оставил всякие попытки общения. Но мы по-прежнему жили вместе. Как пара идиотов, мы делили общие молчаливые трапезы. Она спала в своей спальне, я — в своей. К счастью, детей у нас не было. Не думаю, что она хотела детей после того, как пережила выкидыш. И я, с тех пор, как воцарилось молчание, перестал думать о детях.
Она не знала, что неисполнение супружеского долга — юридический термин. Не знала, что отчуждение и нежелание разговаривать — повод для развода. И это стало для нее шокирующим открытием.
Но я не верю, что именно из-за него она выпрыгнула из окна.
Мне кажется, она искала во мне скорее не мужа, а отца. Но была и другая, более глубокая причина нашего отчуждения. Она выросла в рабочей среде. Ее отец занимался физическим трудом, так же, как дед, братья и сестры. И она тоже работала, когда мы познакомились — на фабрике шелка, как и ее мать. И все они — и ее мать, и отец, и братья, и сестры, и она сама — думали, что люди должны заниматься физическим трудом, должны работать руками, а тем, кто работает головой, нельзя полностью доверять. Типичная крестьянская философия. Я подозреваю, что каждый заработанный мною доллар она считала отчасти фальшивым. По ее понятиям, как и по понятиям всего семейства, муж должен каждый день ходить на завод, стоять четыре часа у станка, обедать, потом опять стоять у станка, а потом идти домой. А если переработаешь — так это еще лучше. Я как-то сказал ей, что только дураки работают на заводах и фабриках, и, как подозреваю, это стало первым толчком, приведшим нас в итоге к полному отчуждению.
Я иду в туалет и по пути поглядываю на умерших. Но не считаю. Их легко заметить — Джун уже успела прикрепить ярлычки к большим пальцам их ног. Скоро я не смогу ходить сам так далеко. Тогда мне придется вызывать робота-андроида, который принесет утку. И я больше не смогу отойти от своего черного окна.
Когда моя жена еще разговаривала со мной, она объявила, что я зарабатываю, обкрадывая бедняков. Я ответил, что так зарабатывают все бизнесмены, в этом суть свободного предпринимательства, Бедняки, объяснил я ей, изначально обречены на рабство. «Но обкрадывать бедных и стариков нечестно и неправильно», — сказала она, имея в виду тех, кто получал социальное пособие и жил в моих многоквартирных домах. «Старики и бедняки — самая бесполезная ноша на плечах налогоплательщиков, — ответил я. — Кто-то должен их обкрадывать». «Ты сейчас говоришь о моих дедушке и бабушке», — тихо проговорила она. «Да, — кивнул я. — И о твоих двоюродных дедушках и бабушках тоже».
— Смотрите, — Джун останавливается возле меня и показывает на черный иллюминатор. — Земля возвращается.
Если смотреть с нашего корабля, Земля напоминает большого бледного головастика. Луну я тоже вижу. Она — серебристый головастик, и, как и Земля, тоже несется к нам. Внезапно темп замедляется: пилот деактивировал режим стазиса. Земля снова обретает знакомый голубоватый лик, и я даже могу разглядеть человека на луне.
Что ж, будем ждать медиков. И тех, кто забирает мертвецов.
Джун приносит ужин. К обеду я не притронулся, но аппетита нет и в помине.
— Они уже должны быть здесь, — говорю я Джун.
— Будут с минуты на минуту.
— Их корабль уже виден на мониторе?
— Нет, но вот-вот появится. Ешьте ваш ужин.
В памяти снова воскресает погибшая жена. Чем больше я зарабатывал, тем шире становилась невидимая пропасть, разделившая наш дом, и тем глубже жена уходила в себя. Я все чаще проводил выходные с секретаршей. На суде прокурор пытался выставить ее этакой роковой женщиной, хотел убедить всех, что я, не в силах ждать развода, убил жену, дабы жениться на секретарше. Под присягой я заявил, что не имел ни малейшего намерения на ней жениться, и секретарша тоже под присягой подтвердила, что я проводил с ней время только потому, что жена прекратила общаться со мной, и что замужество не входило в ее планы.
Меня признали невиновным.
Сразу после суда у меня начали появляться папулы.
Джун начинает обход со своим подносом. Санитарного корабля так и нет. Но девушка, как всегда, полна оптимизма.
— Нет причины тревожиться, — повторяет она, раздавая капсулы. — Они прилетят с минуты не минуту. И на этот раз точно привезут лекарство.
Позже она приносит фруктовый сок, и я спрашиваю, приходили ли радиограммы, объясняющие, почему санитарный корабль задерживается. Она качает головой.
— У нас небольшие проблемы со связью.
— Вы хотите сказать, радиопередатчик не работает?
— Не уверена насчет передатчика. Мы просто не получаем ответа на наши вызовы. Но я точно знаю, что санитарный корабль прибудет с минуты на минуту.
Джун идет дальше по проходу, и другие пациенты тоже задают ей вопросы.
— Они просто махнули на нас рукой, — говорит одна женщина. Судя по голосу, она давно потеряла надежду.
Я откидываюсь назад в кресле-кушетке и начинаю думать. Неужели ученые действительно сдались? Даже если так, то санитарный корабль все равно прилетел бы с бесполезными лекарствами и новыми порциями лжи. Но корабль не появляется. Значит, причина в чем-то другом.
Я ненадолго проваливаюсь в сон, потом просыпаюсь и смотрю на звезды. Трудно поверить, что совсем недавно они были похожи на головастиков в бесконечном черном пруду. Мне не нравятся звезды. В головастиках, по крайней мере, есть что-то живое. А от звезд веет холодом. Мне совершенно все равно, прилетит санитарный корабль или нет.
Теперь уже совершенно ясно, что корабль не прилетит.
Утро. Джун разнесла завтрак и теперь ходит по салону корабля со своим подносом и капсулами. Закончив обход, отправляется в кабину пилота. Спустя минуту оттуда выходит сам пилот. Он высокий, стройный, ему нет еще и тридцати. Он так и пышет здоровьем, и смотреть на него неприятно.
Пилот поднимает руку, чтобы привлечь к себе внимание, хотя все и так смотрят на него.
— Как вы знаете, — начинает он, — санитарный корабль до сих пор не прибыл, и мы не можем связаться с Землей. Я уверен, ничего серьезного не произошло, но, чтобы выяснить причины, нам придется спуститься на Землю и посмотреть, в чем дело. Вы не почувствуете никакого дискомфорта при входе в атмосферу, и вам нет никакой необходимости покидать корабль. Не тревожьтесь ни о чем — все будет просто замечательно!
Он возвращается в свою кабину, потом оттуда выходит Джун и велит нам лечь в наших креслах. Звезды плывут вверх. Корабль опускается на Землю.
Пилот и Джун выходят из корабля. Мы приземлились посреди большого поля. За окном больше нет черноты, есть синева и зелень, и вдалеке я вижу зазубренные стены города. Неподалеку пасутся коровы — мы приземлились беззвучно и нисколько их не потревожили.
Пилот не задраил люки, и я вдыхаю свежий земной воздух — он так отличается от стерильного воздуха корабля. Только что взошло солнце. На Земле весна.
Я сажусь в кресле-кушетке. Те, кто еще жив, тоже садятся. Мы ждем пилота и Джун. Солнце поднимается выше, но девушка и пилот не приходят.
Я опускаю ноги на пол, встаю и вдруг понимаю, что могу идти без труда. Прохожу в кабину пилота, спускаюсь вниз и выхожу из корабля. Девушку и пилота я вижу сразу — они лежат на земле, их лица посинели. Опустившись на колени, нащупываю на шее пульс у нее, потом у него.
Оба мертвы.
Неподалеку проходит шоссе, но на нем нет машин. И вообще нигде не видно признаков человеческой жизни. Только стаи птиц над головой.
Остальные пациенты выходят из корабля. Я вижу Уорриков. Язвы на их лицах почти исчезли.
Я расстегиваю больничную рубаху, осматриваю грудь и живот — мои язвы тоже начали исчезать.
Воздух как будто наполнен свечением, и каждый вдох возвращает меня к жизни.
Внезапно я понимаю, что город мертв. Большинство людей Земли мертво. И я, кажется, знаю, почему.
Болезнь Сиддона — это прерванная попытка человеческой расы адаптироваться к ядерной эпохе. Если бы не сыворотка, люди преуспели бы в этом, как животные и птицы.
Ядерных ударов не было. Этого даже не понадобилось.
Те, кто действительно был болен, заболели, во-первых, из-за того, что адаптировались слишком быстро, а во-вторых, были отравлены стерильным воздухом стазис-кораб-лей.
Мы унаследовали Землю.
Другие пациенты с корабля тоже догадались, что произошло. Они ошеломлены и не знают, что делать. Я прошу мужчин похоронить пилота, Джун и тела с корабля. В конце поля я вижу небольшую ферму. Ну что ж, на первое время этого достаточно. Я говорю бывшим пациентам, чтобы они начинали переносить все, что может пригодиться, с корабля в мои новые владения. Наконец-то я знаю, кто я на самом деле. Я дважды упал с неба. В первый раз я хорошо потрудился. На этот раз придется потрудиться гораздо лучше.
ШЕКСПИР В ОБЕЗЬЯННИКЕ
Лоури просыпается. Воскресное утро. Снизу из кухни доносятся знакомые звуки. Завтрак, похоже, уже готов, но Лоури не спешит вставать. Он лежит неподвижно под смятой муслиновой простыней и слушает отдаленный звон посуды, шум текущей из крана воды, тихие шаги Норы по плиточному полу кухни.
Спальня наполнена ярким солнечным светом и свежим утренним дыханием летней травы.
Стены моей тюремной камеры сотканы из времени. Дверь — шахматная доска: день-ночь, день-ночь. Маленькое окошко напротив двери распахнуто в будущее, но окно слишком высокое, и я не вижу, что за ним. Вся моя мебель — стул и небольшой столик. На столе сто