— Это Чак Блэйн, прораб, — объяснил Симмс.
Мы с Блэйном кивнули друг другу. Рабочие оставили в покое мотор экскаватора и тоже присоединились к нам.
Ящик лежал на земле, его латунь от времени позеленела. В длину он был сантиметров сорок, в ширину около тридцати, а в высоту пятнадцать. Как и говорил Симмз, крышка была запаяна.
Я никогда прежде не видел этого ящика, но все равно меня как будто что-то кольнуло. И на миг даже возникло ощущение дежавю.
— Ну что ж, давайте посмотрим, какие сокровища он хранит, — предложил я.
Блейн высмотрел место, где припой отслоился, просунул под крышку узкий конец ломика и надавил. Я присел на корточки и заглянул внутрь.
Мне хватило одного взгляда, чтобы понять: то, что внутри, принадлежит Роуну.
Я знал только его фамилию — Роун. Имени он никогда не называл, да мы и не спрашивали. Вначале я принял его за бродягу-сезонника. Так уж он выглядел: высокий, тощий, оборванный, лицо серое от угольной пыли. Он постучал в нашу дверь, и мама тоже приняла его за нищего. Я в тот момент колол дрова на заднем дворе.
Такие бродяги в те дни то и дело стучались к нам в дверь. Через Фэйрбург проходили железнодорожные линии Пеней и Нью-Йорк Централ, и поезда проходили совсем близко от нашей фермы. Иногда товарняки останавливались, когда требовалось отцепить вагон-другой, и нищие безбилетники выбирались в городок, чтобы попрошайничать. Они старались не мозолить глаза, потому стучались в двери домов на окраинах. Наш дом стоял на удалении от городка и близко к железнодорожным путям, так что к нам они захаживали чаще обычного. Обычно бродяга поднимался на крыльцо, сжимая в одной руке узелок с пожитками (никогда не видел, чтобы они носили узелки на палке за спиной, как в комиксах), стучал, а когда моя мать открывала дверь, снимал шляпу и говорил:
— Нет ли у вас чего-нибудь поесть, мэм?
Мама никогда не отказывала нищим. Она их жалела. Некоторые предлагали ей в ответ помочь по хозяйству. Но чаще всего просто ели и уходили.
Мать приготовила Роуну бутерброд и налила стакан молока. Он поблагодарил и уселся на ступеньку веранды. Видимо, он был ужасно голоден — такие огромные куски откусывал и так жадно глотал молоко. Узелка у него с собой не было, и еще мне показалось, что его рваный и грязный костюм еще недавно был новым.
Стоял теплый сентябрьский день, и я только что вернулся из школы. Я совсем запарился с этими дровами и больше отдыхал, чем работал. Покончив с едой, Роун приоткрыл заднюю дверь кухни, убрал туда пустой стакан, потом снял пиджак, взял у меня колун и начал рубить дрова. Лицо у него было узкое, нос тонкий и длинный, глаза светло-серые. Глядя, как он размахивает колуном, можно было понять, что он никогда прежде не держал его в руках. Но он быстро приноровился.
Мама смотрела на него через дверь кухни. Он колол, колол и колол. Через некоторое время она сказала:
— Хватит. Вы уже давно отработали свой скромный обед.
— Все в порядке, мэм, — возразил Роун и взял еще одну чурку.
Во двор, громыхая, въехал старый пикап: это из города вернулся отец, куда он ездил за кормом для цыплят. Я бросился помогать отцу с разгрузкой. Высокий и худощавый, он был вдвое сильнее, чем казался со стороны, и на самом деле не нуждался в моей помощи. Но делал вид, что она ему нужна.
Перетаскав мешки в амбар, он бросил взгляд на Роуна:
— Он что, переколол все дрова?
— Ну… я тоже немного…
— Мама его накормила?
— Она дала ему бутерброд и молоко.
Мы зашли в дом. Мама только что почистила картошку и поставила ее на печку.
— Черт, — буркнул отец. — Может, пригласить его на ужин?
— Я поставлю еще одну тарелку.
— Позови его, Тим. И забери у него чертов топор.
Я вышел во двор, передал Роуну слова отца и встал перед ним так, чтобы он больше не мог колоть дрова. Он опустил колун, прислонил к поленнице. Его светлые глаза напомнили мне холодное зимнее небо.
— Меня зовут Роун, — сказал он.
— А меня Тим. Я хожу в шестой класс.
— Вот как.
Его волосы — насколько позволяла видеть шапка — были каштановые и явно нуждались в уходе.
— Прости, где тут у вас можно помыть руки? — Он говорил медленно, как будто взвешивал каждое слово.
Я показал ему уличный умывальник. Он помыл руки, потом умылся, снял шапку и причесался расческой, которую вытащил из кармана рубашки. Еще ему не помешало бы побриться, но с этим он ничего не мог поделать. Потом он надел пиджак и сунул шапку в карман. Я заметил, что он смотрит через мое плечо.
— Это твоя сестра?
У обочины только что остановился новенький «форд-А». От него к дому шла Джули. Через секунду «Форд» уехал. Джули дружила с Эми Уилкинс, и после школы часто засиживалась у нее. Иногда Джули привозил отец Эми. Он работал на почте. Мы считали, что Уилкинсы богатые, по крайней мере, по сравнению с нами.
— Откуда вы знаете, что это моя сестра? — спросил я Роуна.
— Похожа на тебя.
Проходя мимо, Джули быстро глянула на него. Его присутствие нисколько не смутило ее, она привыкла к нищим сезонникам. Ей было всего девять, и она была страшно тощая. Я расстроился из-за того, что сказал Роун. В мои одиннадцать лет я считал ее настоящей уродиной и не хотел быть похожим на нее. Джули зашла в дом, а мы с Роуном сели на ступеньки и стали ждать. Скоро мама позвала нас ужинать.
Роун ел совсем не как бродяга. Наверное, бутерброд и молоко уже утолили его голод. На ужин были котлеты, и мама приготовила из их сока соус, чтобы поливать им картошку. Роун все время смотрел на маму — не знаю почему Да, она была очень красивая, но я, ее сын, принимал это, как данность. В тот вечер она зачесала волосы назад и собрала их в пучок низко на затылке. Зимой кожа у нее была молочно-белая, весной, когда начинались работы в поле, покрывалась легким загаром, а летом становилась золотистой.
Роун уже успел представиться моим родителям.
— Откуда вы? — спросил отец. — Из какой части страны?
Роун замялся, потом ответил:
— Из Омахи.
— Несладко там сейчас?
— Ну, вроде того.
— Мне думается, совсем несладко.
— Пожалуйста, передайте соль, — попросила Джули.
Мама протянула ей солонку и спросила:
— Не хотите еще картофеля, мистер Роун?
— Нет, благодарю вас, мэм.
Джули глянула на него через стол.
— А это правда, что вы ездите в товарняках зайцем?
Он посмотрел на нее непонимающе.
— Она спрашивает, прячетесь ли вы под товарные вагоны, чтобы вас не заметили проводники, — объяснил я.
— Ах, это. О да. Езжу зайцем.
— Знаешь, Джули, вообще-то, это не твое дело, — заметила мама.
— Ну я же просто спросила…
На десерт мама испекла пирог с кокосовым кремом. И каждому положила по большому куску. Роун попробовал немного и понял глаза на маму.
— Можно у вас спросить, мэм?
— Конечно.
— Вы испекли этот пирог на дровяной печи?
— А как иначе? Другой печки у меня нет.
— Мне кажется, — сказал Роун, — одна из главных проблем человечества заключается в том, что оно упорно ищет чудес неизвестно где и не замечает тех, что происходят у него перед носом.
Кто бы мог ожидать таких речей от нищего бродяги? Мы сидели молча, разинув рты. Потом мама улыбнулась:
— Спасибо, мистер Роун. Это самый приятный комплимент из всех, что я слышала.
Ужин завершился в полном молчании. Затем Роун посмотрел на маму, потом на отца.
— Я никогда не забуду вашей доброты, — и он поднялся из-за стола. — А теперь, с вашего позволения, я должен идти.
Никто из нас ничего не сказал. Слова просто не шли на ум. Мы молча сидели и слушали, как он идет по кухне, как открывается и закрывается задняя дверь. Потом мама сказала:
— Бродяжничество у них в крови.
— Видимо, да, — согласился отец.
— Ну, я рада, что в твоей крови ее нет. — И она перевела взгляд на нас с Джули. — Джули, помоги мне с посудой. Тим, у тебя, наверное, домашние задания не сделаны?
— Совсем немного, мама.
— Чем быстрее начнешь, тем быстрее закончишь.
Но я остался сидеть за столом. Как и Джули. Мы не хотели ничего пропустить. Я слышал далекий стук колес товарняка и ждал, что он замедлит ход, но этого не случилось. Дом слегка задрожал, когда поезд проходил мимо. Может, следующий остановится, чтобы отцепить или прицепить вагоны, и тогда Роун сможет поехать дальше.
— Эмма, — сказал отец, — в понедельник на комбинате начинается переработка винограда, так что я снова при деле.
— Ох, опять эти бесконечные часы без отдыха…
— Ничего, я привык.
— Кстати, мистер Хендрикс сказал, что я могу снова поработать у него на сборе винограда. Начну на следующей неделе.
— Может быть, — проговорил отец, — если мы постараемся, то уже в этом году сможем купить газовую плиту.
— Нам столько всего нужно! Да и у детей одежда поизносилась.
Осенью у нас всегда появлялись деньги — отец работал на комбинате, где делали сок, мама собирала виноград. Работа была сезонная, и, если сосчитать ее по дням, получалось всего три месяца в году. Но мы всегда держались на плаву, потому что продажа кукурузы, помидоров и гороха тоже приносила какой-то доход. Ферма у нас была небольшая, да еще и на холмистом участке, но на ровной и пригодной для обработки земле отец умудрялся собирать такой урожай, что мы не чувствовали себя бедняками. Кроме того, у нас были куры и корова.
Мы с Джули словно приклеились к стульям — старались задержаться за столом как можно дольше. Но ничего не получилось.
— Иди доделывай домашние задания, Тим, — сказала мама. — А ты, Джули, помогай убирать со стола.
До того, как отец купил за двадцать пять долларов пикап, мы с Джули ходили в школу пешком — старенький «форд-Т» постоянно ломался, и отец не хотел рисковать. Когда появилась более-менее нормальная машина, он стал возить нас в город по утрам, но возвращались мы все равно сами, если позволяла погода. Отец считал, что такие прогулки нам только на пользу.