Я могу не понимать эмоций, но чувство вины за это непонимание мне знакомо. Поэтому, подойдя наконец к маме через несколько часов после ее слезного бегства от созерцания меня, тычущего в щеку Того-Что-Было-Моим-Дедушкой, я попытался объяснить, почему она не должна плакать.
– Он не дедушка. Я проверил.
Примечательно, что ей вовсе не стало лучше.
– Это не делает его утрату менее тяжелой для меня, – сказала мама.
Чистая логика предполагает, что если находящееся в гробу не есть по существу человек, которого вы знали, то вы не можете переживать его утрату. Потому что это не утрата, а подмена.
Мама покачала головой:
– Знаешь, чего мне будет не хватать, Джейкоб? Я больше никогда не услышу его голоса и не смогу с ним поговорить.
Это была не совсем правда. Голос дедушки увековечен на наших семейных видео, и мне нравилось смотреть их, когда было не уснуть по ночам. И маме тяжело было смириться вовсе не с тем, что она не сможет поговорить с дедом, ее огорчала невозможность услышать его ответ.
Она вздохнула:
– Когда-нибудь ты поймешь. Я надеюсь.
Теперь я понял и с радостью сказал бы ей об этом. Когда кто-то умирает, это ощущается как дыра в десне от выпавшего зуба. Вы можете жевать, есть, у вас осталось много зубов, но язык то и дело натыкается на это пустое место, где все нервы еще немного обнажены.
Я направляюсь на встречу с Джесс.
Я опаздываю. Уже три часа ночи, то есть понедельник, а не воскресенье. Но другого времени у меня нет, так как мама следит за мной. И хотя она будет недовольна, что я нарушил домашнее правило, формально я ничего не нарушал. Это не тайный уход на место преступления. Место преступления находится в трехстах ярдах от того, куда я иду.
В рюкзаке у меня полно всяких нужных вещей; шины велосипеда шуршат по асфальту, я быстро кручу педали. На этот раз мне легче не идти пешком, раз не нужно поддерживать что-то еще, кроме собственного веса.
Прямо за двором дома, куда переехала Джесс, расположен чахлый, неухоженный лесок. И прямо за шоссе 115. Оно проходит через мост над кульвертом – огромной трубой, по которой во время весеннего таяния снега из леса стекает вода. Я заметил его в прошлый вторник, когда ехал на автобусе к новому жилищу Джесс.
В голове у меня полно карт и схем: от социальных, состоящих из блоков (человек хмурится → человек пытается перебивать → человек делает шаг назад = человек хочет прекратить разговор, очень сильно), до сеток относительности, своего рода межперсональной версии Google Earth. (Один ученик говорит мне: «Ты играешь в бейсбол? На какой позиции? Левого крайнего?» – и весь класс смеется. Этот школьник – один из 6,792 миллиона людей на планете. Эта планета – одна из девяти в Солнечной системе, Солнце которой – лишь одно из двух триллионов звезд галактики Млечный Путь. Учитывая все это, комментировать ситуацию нет смысла.)
Но мой ум также действует географически и топографически, так что в любой момент времени я могу определить свое местоположение (эта душевая кабинка находится на верхнем этаже дома номер 132 по Бёрдсей-лейн в Таунсенде, штат Вермонт, США, Северная Америка, Западное полушарие, планета Земля). И вот, когда я добрался до дома Джесс в прошлый вторник, то прекрасно понимал, как он расположен относительно всех остальных мест, в которых я бывал.
Джесс там же, где я оставил ее пять дней назад, – сидит, прислонившись спиной к влажной каменной стене.
Я прислоняю велосипед к краю кульверта и сажусь на корточки, освещая фонариком ее лицо.
Джесс мертва.
Когда я прикасаюсь костяшками пальцев к ее щеке, она как мрамор. И я вспоминаю кое о чем. Открываю рюкзак и достаю одеяло. Глупо, конечно, но не глупее, чем оставлять цветы на могиле, и это вроде бы имеет больше смысла. Я набрасываю его на плечи Джесс и прикрываю ей ноги.
Потом сажусь рядом. Надеваю латексные перчатки и мгновение держу в руке руку Джесс, после чего достаю блокнот. В него я начинаю записывать физические свидетельства.
Под глазами у нее синяки.
Нет одного зуба.
Ушибы на плечах, которые, разумеется, сейчас скрыты под толстовкой.
Кожистые желтоватые царапины на пояснице, тоже скрытые под толстовкой.
Честно говоря, я немного разочарован. Я рассчитывал, что полиция ухватится за оставленные мной подсказки. Но копы не нашли Джесс, так что мне нужно сделать следующий шаг.
Ее телефон до сих пор у меня в кармане. Я носил его с собой везде, хотя включал всего на пять минут. Детектив Мэтсон наверняка уже затребовал записи звонков Джесс; по ним определят моменты, когда я звонил ей домой, чтобы послушать ее голос на автоответчике, но решат, что это делала она сама.
Он, вероятно, пытался найти ее по GPS; теперь почти все телефоны оснащены этой системой, к которой имеет доступ ФБР: с помощью компьютерной программы они могут запеленговать включенный телефон и определить его местонахождение с точностью до нескольких метров. Впервые это было использовано в работе служб спасения при ответах на звонки по номеру 911. Как только диспетчер снимает трубку, начинается поиск местоположения звонящего на случай, если потребуется выезд пожарных или «скорой».
Я решаю облегчить им задачу. Сажусь рядом с Джесс, чтобы наши плечи соприкасались.
– Лучшего друга, чем ты, у меня никогда не было, – говорю я ей. – Мне очень жаль, что так случилось.
Она, конечно, не отвечает. Не могу сказать, нет ее больше или осталось только тело, а то, что делало Джесс Джесс, куда-то подевалось. Это вызывает воспоминания о моем последнем срыве – о комнате без окон, без дверей, о стране, где никто не разговаривает друг с другом, о фортепиано с одними черными клавишами. Может, потому погребальные песни всегда такие грустные; оказаться по другую сторону от мертвеца – это примерно то же самое, что иметь синдром Аспергера.
Невыносимо просто стоять и смотреть. Ничего мне не хотелось бы больше, чем увидеть, как съехались со всех сторон все полицейские силы, чтобы спасти Джесс. Но это было бы слишком рискованно, а потому я просто сяду на велосипед, вернусь домой и улягусь в свою постель тихо и мирно, пока не поднялись на заре нового дня солнце или моя мама.
Но сперва я включаю ее розовую «Моторолу». Такое чувство, что мне нужно прочесть что-то – благодарственную речь или молитву.
– Позвоните родителям, – наконец говорю я, набираю 911 и кладу телефон на камень рядом с Джесс.
Слышу из крошечного динамика голос женщины-диспетчера.
– Что случилось? – говорит она. – Алло? Вы меня слышите?
Я на половине пути через лес, когда вижу вдалеке, на шоссе 115, мигающие огни, и всю дорогу домой улыбаюсь сам себе.
Дело 4Что-то рыбное
Стелла Никелл любила тропических рыб. Она мечтала открыть собственный магазин.
Стелла Никелл не любила своего мужа, которого отравила в 1986 году капсулами экседрина, приправленного цианидом, чтобы получить выплату по его полису страхования жизни.
Сперва она попробовала отравить Брюса Никелла болиголовом и наперстянкой, но ни то ни другое не сработало. Для того чтобы замести следы, она подкинула несколько упаковок отравленного экседрина в разные магазины, что привело к смерти Сью Сноу, которой не посчастливилось купить одну из них. Производители лекарства опубликовали номер партии товара, чтобы предупредить покупателей, после чего на свет и вышла Стелла Никелл с заявлением, что у нее есть два пузырька с испорченными пилюлями, купленные в двух разных магазинах. Это казалось невероятным, так как из тысяч упаковок, проверенных в том регионе, только в пяти были обнаружены отравленные капсулы. Каковы шансы на то, что Стелла приобретет две из них?
Изучая капсулы с экседрином, эксперты из лаборатории ФБР обнаружили существенно важную деталь: к цианиду были подмешаны какие-то зеленые кристаллы. Оказалось, что это уничтожитель водорослей, используемый в аквариумах. У Стеллы Никелл был аквариум, и она покупала уничтожитель водорослей в местном зоомагазине. Согласно полицейскому отчету, Стелла растолкла несколько таблеток этого средства для своей любимой рыбки в миске, которую потом использовала для подмешивания цианида. Дочь Стеллы, живущая отдельно от родителей, впоследствии пришла в полицию и заявила, что ее мать много лет планировала убийство Брюса Никелла.
К слову о матери всех головных болей.
Рич
Иногда я просто чертовски опаздываю.
В прошлом году тринадцатилетняя девушка по имени Грейси Чивер наутро после Рождества не спустилась вниз из своей комнаты. Ее нашли повесившейся на перекладине для одежды в шкафу. Когда я приехал на место с криминалистами, которые принялись фотографировать комнату Грейси, то сразу заметил, какой в ней царил беспорядок: стопка грязных мисок от хлопьев, на полу валяются бумаги и грязная одежда, – видно, никто не просил эту девочку убираться в комнате. Я пролистал ее дневники и узнал, что Грейси была из тех, кто любит поработать над собой лезвием бритвы; Грейси ненавидела себя и свою жизнь; Грейси не любила свое лицо, считала себя толстой и вела учет каждой съеденной в нарушение диеты крупинке. А потом на одной странице: «Я скучаю по маме». Я спросил одного из патрульных полицейских: «Ее мать умерла?» И услышал в ответ: «Нет, она на кухне».
Грейси была старшей из двоих детей. У ее младшей сестры был синдром Дауна, и мать жила ради этого ребенка. Она учила девочку на дому, занималась с ней гимнастикой на мате в гостиной. И пока мать изображала из себя святую, отец приставал к Грейси.
Я забрал дневник девочки в участок и сделал с него две ксерокопии. На нем были пятна крови, потому что Грейси резала себе руки, когда писала. Одну копию я отдал медицинскому эксперту, вторую отнес шефу со словами: «Кто-то в этой семье должен узнать, что происходило в доме».
После похорон Грейси я позвонил ее матери и попросил о встрече. Мы сели в гостиной перед пылающим камином. Я передал ей копию дневника и сказал, что отметил в нем страницы, которые ей обязательно нужно прочесть. Женщина посмотрела на меня остекленевшими глазами и ответила, что ее семья начинает с чистого листа. Она выразила мне благодарность, а потом у меня на глазах бросила дневник в огонь.