На бумаге я выгляжу очень хорошо. У меня есть семья, и я пишу колонку в газете. В реальной жизни мне приходится отдирать суперклей от ковра, я вечно забываю разморозить что-нибудь к обеду и планирую, чтобы на моей могиле выбили: «ПОТОМУ ЧТО Я ТАК СКАЗАЛА».
Реальные матери удивляются: почему дающие советы родителям и домашним хозяйкам эксперты – причислю к ним и тех, что вещают со страниц «Бёрлингтон фри пресс», – объединяют усилия и толкуют об одном, когда сами едва могут поднять голову над буйным морем воспитания детей.
Реальные матери не выслушивают с робким смущением непрошеные советы пожилой дамы по поводу того, как нужно обращаться с капризным ребенком. Мы просто берем его и сажаем этой даме в тележку с покупками, говоря: «Отлично! Наверное, вы с ним лучше справитесь».
Реальные матери знают, что есть на завтрак холодную пиццу – это нормально.
Реальные матери согласны, что с воспитанием детей легче потерпеть поражение, чем преуспеть.
Если воспитание – это коробка с невкусными хлопьями, тогда реальные матери знают, что соотношение хлопьев и веселья в ней сильно несбалансированно. На каждый момент, когда ваш ребенок прислушивается к вам, говорит, что любит вас, или без вашей подсказки защищает своего брата у вас на глазах, приходится много других моментов, когда вокруг вас царит полный хаос, вы совершаете ошибки или испытываете сомнения.
Реальные матери, может, и не впадают в ересь, но иногда они втайне хотят выбрать на завтрак что-нибудь другое, а не эти бесконечные хлопья.
Реальные матери переживают, что другие матери найдут это волшебное кольцо, в то время как они будут искать и искать его долгие годы.
Успокойтесь, реальные матери. Тот факт, что вас волнует, хорошие ли вы матери, сам по себе означает, что вы уже ими стали.
Во время короткого приступа писательства я делаю себе сэндвич с тунцом и слушаю дневные новости. Местный канал так ужасен, что я смотрю его потехи ради. Если бы я сейчас училась в колледже, то поднимала бы кружку и делала глоток пива всякий раз, как ведущие неправильно произносят слово или роняют блокноты с заметками. Моя любимая из недавних ошибок: когда ведущий новостей рассказывал о предложении сенатора от Вермонта пересмотреть политику медицинского страхования для особых категорий граждан, а вместо видеозаписи с его речью на экран вывели ролик о том, как группа местных стариков наблюдает за купанием белого медведя.
Сегодняшняя главная новость совсем не веселая.
– Рано утром в понедельник, – говорит ведущий, – тело Джессики Огилви было обнаружено в лесу позади ее дома. Двадцатитрехлетняя студентка Вермонтского университета пропала в прошлый вторник.
Тарелка падает с моих коленей, когда я встаю; на глаза наворачиваются слезы. Хотя я знала, что это возможный исход – даже вероятный, так как дни шли, а о Джесс не было никаких известий, – от этого смириться с ее смертью мне не легче.
Я часто думала, каким был бы мир, если бы в нем было больше таких, как Джесс, – молодых мужчин и женщин, которые могут смотреть на людей вроде Джейкоба и не смеяться над их странностями, а радоваться тому, что странности делают этих людей интересными и сто́ящими. Я представляю себе мальчиков, которые могли бы в будущем учиться в классе Джесс: у них не будет проблем с самооценкой, никто не рискнет травить их, как травят Джейкоба в школе. А теперь ничего этого не случится.
В кадре появляется репортерша, она стоит рядом с тем местом, где было найдено тело Джесс.
– Эти печальные события разворачивались так, – скорбно произносит она. – Оперативники отреагировали на звонок по номеру девять-один-один. Он поступил в службу спасения с телефона Джесс Огилви и привел полицейских сюда, в кульверт за домом, где жила девушка.
Репортаж снят на заре; небо окрашено в розовый цвет. На дальнем плане видны криминалисты, они расставляют метки, делают измерения, фотографируют.
– Вскоре после этого, – продолжает репортерша, – полиция арестовала приятеля Огилви, двадцатичетырехлетнего Марка Магуайра. Отчет о вскрытии еще не поступил…
Если бы я моргнула, то, вероятно, никогда не заметила бы этого. Если бы репортерша не переставила ногу, я бы никогда не увидела этого. Картинка промелькнула так быстро – мимолетная вспышка у края экрана, и все.
Лоскутное одеяло всех цветов радуги, КОЖЗГСФ, снова и снова.
Я «замораживаю» картинку – это новомодная фишка спутниковой системы, которую мы используем, – и прокручиваю видеосюжет назад, после чего запускаю снова. Может, мне только показалось? Обман зрения? Или шарфик репортерши мелькнул, а я приняла его за что-то другое. На этот раз все разгляжу.
Но оно на месте, и я отматываю ролик назад вторично.
Однажды я видела такое определение безумия: человек без конца повторяет одно и то же действие, ожидая другого результата. Мое сердце бьется так отчаянно, оно словно подступило к самому горлу. Я бегу наверх, залезаю в шкаф Джейкоба, где пару дней назад нашла рюкзак Джесс, завернутый в лоскутное одеяло.
Которого нет.
Я сажусь на его кровать и глажу рукой подушку. Сейчас, в 12:45, Джейкоб на уроке физики. Сегодня утром он говорил мне, что у них будет лабораторная по законам Архимеда, они попытаются определить плотность двух неизвестных материалов. Какая масса, помещенная в среду, вызывает вытеснение? Что плавает, а что тонет?
Я поеду в школу и заберу мальчиков, скажу, что мы идем к зубному, в парикмахерскую. Но мы не вернемся домой, а вместо этого будем ехать и ехать, пока не пересечем границу с Канадой. Я упакую чемоданы, и мы больше никогда сюда не вернемся.
Прокручивая в голове эти мысли, я понимаю: все это блажь. Джейкобу не понять, что значит не вернуться домой. И где-то в полицейском участке сидит парень Джесс, который, может быть, ни в чем не виноват.
Спустившись вниз, я перебираю онемевшими пальцами стопку накопившихся счетов. Я знаю, это где-то здесь… а потом нахожу под повторным уведомлением от телефонной компании. Карточка Рича Мэтсона с его мобильным телефоном, нацарапанным на обороте.
На всякий случай, так он сказал.
На всякий случай… вдруг вам подумается, что ваш сын причастен к убийству. На случай, если вы столкнетесь с неопровержимым свидетельством своего материнского провала. На случай, если вам не разорваться между тем, что хочется сделать, и тем, что вы должны предпринять.
Детектив Мэтсон был честен со мной. Я буду честна с ним.
Автоответчик включается после первого же гудка. Я вешаю трубку, потому что все заготовленные слова слиплись, как намешенные в замазку. Во второй раз я откашливаюсь и говорю:
– Это Эмма Хант. Мне… мне очень нужно с вами поговорить.
Зажав в руке телефон, как амулет, я возвращаюсь в гостиную. Новости кончились, теперь показывают какую-то мыльную оперу. Я отматываю видео назад, пока не появляется сюжет про Джесс Огилви. Намеренно отвожу глаза и смотрю на другую сторону экрана, но оно все еще там: флаг на поле боя, наносекунда правды, раскрашенная во все цвета спектра.
Как бы я ни старалась, не могу не видеть это чертово лоскутное одеяло.
Джейкоб
Джесс мертва.
Мама сообщает мне об этом после школы. И пристально вглядывается в меня, будто подбирает ключ к выражению моего лица, так же как я изучаю угол бровей, положение рта, размер зрачков и пытаюсь связать их с эмоцией. На мгновение у меня возникает мысль: «У нее тоже синдром Аспергера?» Но потом, когда она вроде бы анализирует мои черты, ее лицо меняется, и я не могу определить, что она чувствует. Уголки глаз напряжены, губы поджаты. Она злится на меня или просто расстроена смертью Джесс? Она ждет от меня реакции на новость, которая мне и так известна? Я могу изобразить шок (челюсть отвисла, глаза навыкате), но это будет означать, что я лгу, и тогда мое лгущее лицо (глаза закачены к потолку, зубы закусывают нижнюю губу) возьмет верх над шокированным. Кроме того, запрет на ложь стоит в верхней части списка домашних правил.
Повторю их кратко:
1. Убирай за собой.
2. Говори правду.
Что касается смерти Джесс, я не нарушил ни одно.
Представьте, что случится, если вас забросят из Америки в Англию. Вдруг слово «bloody», «кровавый», станет ругательством, а не описанием места преступления. «Pissed» будет означать «взбешенный», а не «пьяный». «Dear» придется понимать как «дорогой», в смысле «недешевый», а не «любимый». «Potty» у англичан – это не ночной горшок, а человек, выживший из ума; публичная школа у них – частная школа, а «fancy» – глагол.
Если вас забросили в Великобританию и при этом вы кореец или португалец, ваше смятение вполне ожидаемо. В конце концов, вы не знаете языка. Но если вы американец, то формально вы его знаете. В результате вы оказываетесь втянутым в разговор, в котором ничего не понимаете, и постоянно переспрашиваете собеседников в надежде, что смысл вроде бы знакомых слов вдруг заново раскроется вам.
Примерно так чувствует себя человек с синдромом Аспергера. Мне приходится сильно постараться над тем, что у других людей получается совершенно естественно, ведь я здесь турист.
И это поездка с билетом в один конец.
Вот что я буду помнить о Джесс:
1. На Рождество она подарила мне малахитовое куриное яйцо.
2. Кроме нее, я не знаю больше никого родившегося в Огайо.
3. Волосы у нее выглядели по-разному на улице и в помещении. Под лучами солнца они сияли и становились менее желтыми и более огненными.
4. Она познакомила меня с фильмом «Принцесса-невеста», а это, вероятно, одна из лучших картин в истории кинематографа.
5. Номер ее почтового ящика в Вермонтском университете 5995.
6. Ей становилось дурно от вида крови, но она все равно пришла на мое выступление этой осенью, когда я делал доклад на физике про особенности брызг крови, и слушала, сев спиной к экрану проектора.
7. Даже когда бывали моменты, что ей, вероятно, страшно надоедало слушать мою болтовню, она ни разу не попросила меня замолчать.