У окошка диспетчера я откашливаюсь.
– Мне нужно видеть полицейского…
– Кого именно? – спрашивает скучающий сержант.
Лицо мое заливает краска.
– Того, кто допрашивает Джейкоба Ханта, – говорю я.
Почему я не догадался спросить у Эммы имя этого парня?
– Вы имеете в виду детектива Мэтсона?
– Да. Я хотел бы прервать допрос, который он проводит.
Сержант пожимает плечами:
– Я ничего прерывать не буду. Вы можете подождать. Я скажу ему, что вы здесь, когда он закончит.
Эмма не слушает. Она отошла от меня к двери, ведущей внутрь полицейского участка. Дверь закрыта на электронный замок, который контролирует диспетчер.
– Он там, – бормочет Эмма.
– Что ж, думаю, в данный момент самое лучшее для нас – это играть по их правилам, пока…
Вдруг дверь с жужжащим звуком открывается. В комнату ожидания выходит секретарша с коробкой для курьера почтовой службы.
– Давай, – говорит Эмма, хватает меня за запястье и протаскивает в закрывающуюся дверь; мы бросаемся бежать.
Джейкоб
Я здесь как живое доказательство того, что сны становятся явью.
1. Я сижу и базарю с детективом Мэтсоном.
2. Он делится со мной деталями расследования.
3. Он ни разу не зевнул, не взглянул на часы и ничем другим не выдал, что ему надоело так долго обсуждать со мной обстоятельства преступления.
4. Он хочет поговорить о месте преступления, где произошло исчезновение Джесс, – месте преступления, которое я срежиссировал.
Серьезно, что может быть лучше.
По крайней мере, я так думал, пока он не начал палить в меня вопросами, как пулями. И рот его наполовину улыбается, и я не могу вспомнить: это означает, что он радуется или нет? И разговор переходит с практических вопросов (сколько весит человеческий мозг, сущность посмертных токсикологических анализов) на личные.
Восхищение, вызванное представлением о том, как создается тонкий срез печени для микроскопического исследования, несколько тускнеет, когда детектив Мэтсон заставляет меня вспомнить, что эта печень принадлежала кому-то, кого я знал, с кем смеялся и ждал встречи, а это далеко от тех чувств, какие я обычно испытываю, входя в общение с людьми. Мне хотелось бы, чтобы смерть оставалась теоретической, но в реальности она сильно отличается от кукурузного сиропа и пищевых красителей. Хотя логически я могу понять, что Джесс больше нет, а значит, не имеет смысла желать, чтобы было иначе, раз уж она не в силах изменить ситуацию, однако это не отменяет того факта, что я чувствую, будто проглотил шарик с гелием и он все раздувается и раздувается и, вообще-то, может разорвать меня на части.
Когда мне уже кажется, что хуже быть не может, детектив Мэтсон обвиняет меня в том, что я обижал Джесс.
Ты схватил Джесс за руки, да?
Я не хватал. И говорю ему это.
А душил ее кто? Зачем врать, если это был ты, а?
Ответ мне, разумеется, известен, но он увяз в синтаксисе. Похоже на то, как за обедом тебя спрашивают: «Ты ведь не хочешь этот последний стейк, да?» А ты, конечно, не прочь бы его съесть. Если ответишь «да», означает это, что ты его хочешь или наоборот?
Так почему ты задушил ее? Что тебя заставило? Вы подрались? Она сказала какую-нибудь гадость?
Если бы Джесс была здесь, она посоветовала бы мне сделать глубокий вдох. Попросить своего собеседника говорить помедленнее. Сказать ему, что я ничего не понимаю.
Только Джесс нет.
– Ничто не заставляло меня душить Джесс, – наконец выдавливаю из себя я, и это абсолютная правда, но мое лицо заливается краской, а дыхание становится таким сиплым, будто с каждым выдохом из меня летят опилки.
Однажды, когда мы были маленькие и Тэо обозвал меня умственным карликом, я швырнул в него диванной подушкой, а она опрокинула лампу, которая досталась маме от ее бабушки.
«Как это случилось?» – спросила мама, обретя наконец дар речи.
Подушка сбила ее со стола.
Это была непреложная истина, но мамина рука обрушилась на меня и дала оплеуху. Не помню, чтобы было больно. Но помню чувство стыда, такое жгучее, что казалось, у меня кожа расплавится. И хотя позже мама извинялась, для меня тут навсегда осталась неувязка: честное признание должно освобождать, разве не так? Почему же у меня были неприятности, когда я сказал одной молодой матери, что ее ребенок похож на мартышку? Или когда прочел данную мне на проверку работу одноклассника и сказал, что она ужасна? Или когда поделился с матерью чувством, будто я инопланетянин, которого послали на Землю изучать семьи, потому что никогда не был по-настоящему частью нашей?
Или вот теперь?
Ты душил ее, пока она не перестала дышать? Ты ударил ее по лицу?
Я думаю про Люси, Этель и кондитерскую фабрику. Вспоминаю момент, когда я вошел в океан и не мог выбраться из-за сбивавших с ног волн. В «Борцах с преступностью» следователи всегда дожимают подозреваемых, и те раскалываются перед лицом неопровержимых доказательств.
Все произошло не так, как я планировал.
Или, может, наоборот, мой план срабатывает слишком хорошо.
Я никогда не хотел причинить боль Джесс, вот почему следующий вопрос пронзает меня как копье.
– Тогда почему у нее выбит зуб? – спрашивает детектив Мэтсон.
Я слежу, как у меня перед глазами мгновенно проигрывается заново невидимая картина: я волоку Джесс вниз по лестнице, роняю на последней ступеньке и кричу: «Прости!», хотя в этом нет необходимости; она все равно меня больше не слышит.
Однако, какие бы слова я ни сказал, они не достигнут цели, так как детектив Мэтсон меня не понимает. Тогда я решаюсь на отчаянный шаг, чтобы показать ему, что у меня на уме здесь и сейчас. Я делаю глубокий вдох и смотрю ему прямо в глаза.
С меня как будто сдирают кожу изнутри. Будто в мой мозг вонзаются иглы.
Боже, как больно!
– Это вышло случайно, – шепчу я. – Но я сохранил его. Положил ей в карман.
И снова правда, но детектив, услышав меня, буквально подскакивает на своем месте. Я уверен, ему слышно, как бьется мой пульс, так же как мне самому. Это признак аритмии. Надеюсь, я не умру прямо здесь, в кабинете детектива Мэтсона.
Я отвожу глаза влево от него, вправо, потом вверх – куда угодно, лишь бы не встречаться с ним взглядом вновь. Тут я замечаю часы и вижу, что уже 16:17.
Без пробок от полицейского участка до моего дома можно доехать за шестнадцать минут. Значит, мы доберемся туда не раньше 16:33, а «Борцы с преступностью» начинаются в 16:30. Я встаю, руки дрожат у меня перед грудью, как крылья колибри, но я больше не пытаюсь остановить их. Настает момент в сериале, когда преступник наконец сдается и роняет голову на металлический стол, всхлипывая от чувства вины. Но я-то хочу смотреть телесериал, а не проживать его.
– Мы закончили? – спрашиваю я. – Потому что мне и правда нужно идти.
Детектив Мэтсон встает, и я думаю, что он сейчас откроет дверь, но вместо этого он загораживает мне путь и наклоняется так близко, что я не могу вдохнуть – вдруг в меня попадет выдохнутый им воздух?
– Ты знал, что проломил ей череп? – спрашивает он. – Это случилось в тот же момент, когда ты выбил ей зуб?
Я закрываю глаза:
– Не знаю.
– А что насчет белья? Ты надел его задом наперед, да?
Тут я вскидываю голову:
– Задом наперед? – Откуда я мог это знать? Там не было этикеток, как на моих трусах. Разве бабочка должна быть спереди, а не сзади?
– Снимал с нее белье тоже ты?
– Нет, вы только что сказали, оно было на ней…
– Ты пытался заняться с ней сексом, Джейкоб? – спрашивает детектив.
Я молчу как немой. От одной мысли об этом у меня распухает язык.
– Отвечай мне, черт возьми! – орет он.
Я ищу слова, любые, лишь бы Мэтсон не кричал на меня снова. Я скажу ему, что занимался сексом с Джесс восемьдесят раз, если ему это нужно услышать, только пусть он тогда откроет дверь.
– Ты передвигал ее мертвую, Джейкоб, верно?
– Да! Конечно я ее передвигал! Разве это не очевидно?
– Зачем?
– Мне нужно было устроить место преступления, и она там должна быть. – Ну как же он не понимает!
Детектив Мэтсон склоняет голову набок:
– Вот почему ты это сделал? Хотел совершить преступление и посмотреть, удастся ли тебе выйти сухим из воды?
– Нет, не поэтому…
– Тогда почему?
Я пытаюсь выразить в словах все те причины, по которым сделал то, что сделал. Но если есть одна вещь, которой я не понимаю – ни внутренне, ни тем более внешне, – так это связавшие нас друг с другом узы.
– Любовь означает, что тебе никогда не приходится просить прощения, – бормочу я.
– Для тебя это шутка? Большая веселая игра? Но я смотрю на это по-другому. Девушка мертва, и тут нет ничего смешного. – Детектив подходит ближе, его предплечье касается моего, и я едва могу сосредоточиться из-за шума в голове.
– Скажи мне, Джейкоб, – говорит Мэтсон, – скажи, почему ты убил Джесс?
Вдруг распахивается дверь, ударяя детектива по плечу.
– Не отвечай ему! – орет какой-то незнакомый мужик.
За его спиной стоит моя мать, а позади нее – двое полицейских в форме, которые только что тоже бежали по коридору.
– Кто вы такой, черт возьми?! – спрашивает Мэтсон.
– Я адвокат Джейкоба.
– Неужели? Джейкоб, это твой адвокат?
Я смотрю на незнакомца. На нем штаны цвета хаки и рубашка, но галстука нет. Светлые волосы вроде как у Тэо, и выглядит он слишком молодо для настоящего адвоката.
– Нет, – отвечаю я.
Детектив победно улыбается:
– Ему восемнадцать лет, советник. Он сказал, что вы не его адвокат, и он не просил защищать его.
Я не дурак. И смотрел «Борцов с преступностью» достаточно долго, чтобы понимать, куда идет дело, а потому заявляю:
– Мне нужен адвокат.
Детектив Мэтсон всплескивает руками.
– Мы уходим. – Мама протискивается ближе.
Я тянусь за курткой, которая висит на спинке стула.