Вот черт!
– Только продуманный биомедицинский режим и старания Эммы Хант развить способность сына к социальному взаимодействию привели Джейкоба к тому состоянию, в котором он находился до заключения в тюрьму. Знаете, кого действительно следует посадить за решетку? Руководителей фармкомпаний, которые обогащаются за счет прививок, спровоцировавших волну аутизма в девяностые…
– Протестую! – восклицаю я.
– Мистер Бонд, – говорит судья, – вы не можете протестовать против заявлений своего свидетеля.
Я улыбаюсь, но выходит гримаса.
– Доктор Мурано, спасибо за ваше мнение по политическим вопросам, но мне это не кажется необходимым в данный момент.
– Но это важно. Я вижу один и тот же повторяющийся процесс: милый, общительный ребенок вдруг замыкается в себе, перестает интересоваться чем бы то ни было, избегает контакта с людьми. Мы недостаточно знаем о мозге аутистов, чтобы понять, что возвращает этих детей обратно к нам и почему только некоторым удается вернуться. Но мы понимаем, что сильно травмирующий психику инцидент, например заключение в тюрьму, может привести к необратимому регрессу.
– У вас есть причины полагать, что Джейкоб, если его отпустят на попечение матери, будет представлять опасность для себя самого или окружающих?
– Категорически нет, – говорит доктор Мурано. – Он до последней буквы выполняет все правила. Вообще, это один из признаков синдрома Аспергера.
– Спасибо, доктор, – завершаю допрос я.
Хелен Шарп постукивает ручкой по столу перед собой:
– Доктор Мурано, вы сейчас говорили о Джейкобе как о ребенке, не так ли?
– Да, полагаю, что так.
– Но ему, вообще-то, восемнадцать лет.
– Это правда.
– С точки зрения закона он взрослый, – продолжает Хелен. – И ответствен за свои поступки, не так ли?
– Мы все знаем, что есть пробел между юридической ответственностью и эмоциональной состоятельностью.
– У Джейкоба есть опекун? – спрашивает Хелен.
– Нет, у него есть мать.
– Его мать обращалась с прошением быть его законным опекуном?
– Нет, – говорит доктор Мурано.
– Вы обращались с прошением быть его опекуном по закону?
– Джейкобу исполнилось восемнадцать всего месяц назад.
Прокурор встает:
– Вы сказали, очень важно, чтобы Джейкоб следовал установленным правилам и распорядку дня?
– Это критически важно, – соглашается психиатр. – Непонимание того, что с ним происходит, вероятно, и привело к срыву.
– Значит, Джейкобу нужно иметь предсказуемый распорядок дня, чтобы чувствовать себя спокойно?
– Это так.
– Ну а если я скажу вам, доктор, что в исправительном учреждении Джейкоб будет вставать каждый день в одно и то же время, есть в одно и то же время, принимать душ в одно и то же время, ходить в библиотеку в одно и то же время и так далее? Разве это не соответствует наилучшим образом привычкам Джейкоба?
– Нет, потому что он привык к другому. Это такое сильное отклонение от его обычной жизни, такой незапланированный слом всего уклада, что я опасаюсь, как бы это не повлияло на него непоправимым образом.
Хелен усмехается:
– Но, доктор Мурано, вы ведь понимаете, что Джейкоба обвиняют в убийстве его консультанта по социальным навыкам?
– Я это понимаю, – отвечает психиатр, – и мне очень трудно в это поверить.
– Вам известно, что на данный момент улики свидетельствуют против Джейкоба? – спрашивает Хелен.
– Нет.
– Значит, вы основываете свое заключение о его виновности или невиновности на том, что вам известно о Джейкобе, а не на уликах.
Доктор Мурано вскидывает бровь:
– А вы основываете свое мнение на уликах, даже не видя Джейкоба.
«О, вот это удар!» – усмехаюсь про себя я.
– Больше вопросов нет, – тихо говорит Хелен.
Судья Каттингс смотрит, как доктор Мурано сходит со свидетельского места.
– У обвинения есть свидетели?
– Ваша честь, мы хотели бы просить об отсрочке, учитывая, как мало времени у нас было…
– Если вы хотите подать ходатайство о пересмотре дела, мисс Шарп, это хорошо, учитывая, до какого места мы добрались, – говорит судья. – Теперь я выслушаю доводы сторон, советники.
Я встаю:
– Судья, мы хотим проведения слушаний по дееспособности, и вы можете пересмотреть залог после их завершения. Но в данный момент у меня есть молодой человек, психическое состояние которого ухудшается с каждой минутой. Я прошу вас наложить ограничения на него, на его мать, на его психиатра, даже на меня. Хотите, он будет каждый день являться сюда на проверку и встречаться с вами? Отлично, я буду его привозить. У Джейкоба Ханта есть конституционное право быть отпущенным под залог, но у него есть и права человека, Ваша честь. Если его продержат в тюрьме дольше, думаю, это уничтожит его. Я прошу – нет, я молю вас – установить залог на приемлемую сумму и отпустить моего клиента до слушаний по дееспособности.
Хелен смотрит на меня, выкатив глаза:
– Судья, Джейкоб Хант обвиняется в преднамеренном убийстве молодой женщины, которую он знал и, предположительно, любил. Она была его наставницей, они проводили вместе свободное время, и факты, известные нам об этом преступлении, не вдаваясь в детали, включают в себя обличающие заявления обвиняемого, сделанные в полиции, и убедительные улики, связывающие его с местом преступления. Мы считаем, это очень серьезное дело для штата. Если обвиняемый так плохо вел себя до слушаний о залоге, судья, представьте, насколько более сильным будет у него побуждение сбежать, если вы его отпустите. Родители жертвы уже переживают трагедию из-за гибели дочери, и они боятся, что этот молодой человек, который демонстрировал буйное поведение в камере и не отличает хорошего от дурного, может быть освобожден. Мы просим, чтобы вопрос о залоге не рассматривался до слушаний по дееспособности.
Судья смотрит на галерею, где сидит Эмма:
– Мисс Хант, у вас есть еще дети?
– Да, Ваша честь. Сын пятнадцати лет.
– Полагаю, он требует внимания, не говоря уже о пище и транспортном сопровождении.
– Да.
– Вы понимаете, что, если обвиняемый будет отпущен на поруки, вам придется отвечать за него двадцать четыре часа в сутки и это может существенным образом ограничить вашу свободу передвижения, так же как исполнение вами обязанностей в отношении младшего сына?
– Я сделаю все, лишь бы вернуть Джейкоба домой, – отвечает Эмма.
Судья Каттингс снимает очки:
– Мистер Бонд, я собираюсь освободить вашего клиента на определенных условиях. Во-первых, его матери придется отдать в обеспечение залога семейный дом. Во-вторых, я потребую, чтобы обвиняемый находился дома под электронным наблюдением, чтобы он не посещал школу, а пребывал в доме все время и чтобы при нем постоянно находилась мать или другой взрослый человек старше двадцати пяти лет. Ему не позволено покидать пределы штата. Он должен подписать отказ от экстрадиции, он будет видеться с доктором Мурано и следовать ее предписаниям, включая прием лекарств. Наконец, он согласится на проведение оценки дееспособности, когда эта процедура будет назначена, и вы согласуете с прокурором, в какой момент и где она состоится. Обвинению не нужно подавать ходатайство. Я сам назначу дату пересмотра этого дела в тот день, когда появятся результаты слушаний по оценке дееспособности.
Хелен встает и, собирая со стола свои вещи, говорит мне:
– Наслаждайтесь передышкой. Для меня это бросок из-под кольца.
– Только потому, что ты дылда, – бормочу я себе под нос.
– Простите, что вы сказали?
– Я сказал, что вы не встречались с моим клиентом.
Она прищуривает глаза и выходит из зала суда.
У меня за спиной Эмма обнимается с доктором Мурано, затем поднимает глаза и говорит:
– Спасибо вам большое. – Голос ее дрожит на каждом слоге, как волна, разбивающаяся о волнорез.
Я небрежно пожимаю плечами, мол, пустяки, дело житейское, хотя у самого вся рубашка взмокла, и добавляю:
– Всегда пожалуйста.
Веду Эмму в канцелярию, чтобы заполнить бумаги и взять документы, которые должен подписать Джейкоб.
– Подожду вас у входа, – говорю я ей.
Джейкоба в зале суда не было, пока мы обсуждали его судьбу, хотя его должны были привезти сюда из тюрьмы. Теперь ему нужно подписать условия своего освобождения и отказ от экстрадиции.
Я пока не видел его. И, честно говоря, мне немного страшно знакомиться с ним. После рассказов Эммы и Мун Мурано он представляется мне овощем.
Когда я подхожу к камере, Джейкоб лежит на полу, поджав колени к груди. Голова у него забинтована, кожа вокруг глаз черно-синяя, волосы свалялись.
Боже, если бы я притащил его в зал суда, парня освободили бы за десять секунд!
– Джейкоб… – тихо говорю я. – Джейкоб, это я, Оливер. Твой адвокат.
Он не двигается. Глаза широко раскрыты, но не моргают при моем приближении. Я делаю жест охраннику, показывая, чтоб открыл дверь камеры, и сажусь на корточки рядом с Джейкобом.
– Я принес кое-какие бумаги, тебе нужно их подписать.
Он что-то шепчет, я склоняюсь ниже.
– Один? – повторяю за ним. – Вообще-то, их несколько. Но зато тебе не придется возвращаться в тюрьму, приятель. Это хорошая новость.
Пока, по крайней мере.
Джейкоб тяжело дышит и сипит. Вроде как говорит: один, два, три, пять.
– Ты считаешь? – Я таращусь на него.
Это все равно что играть в шарады с человеком, у которого нет ни рук, ни ног.
– Съем, – произносит Джейкоб громко и четко.
Он голоден. Или был голоден?
– Джейкоб… – Голос мой становится тверже. – Хватит уже. – Я тянусь к нему, но вижу, как все его тело напрягается, когда до соприкосновения с ним моих пальцев остается всего дюйм, поэтому я убираю руку, сажусь на пол и говорю: – Один.
Веки Джейкоба моргают один раз.
– Два.
Он моргает трижды.
Тут я понимаю, что мы беседуем. Только без слов.
Один, один, два, три. Почему пять, а не четыре?
Я достаю из кармана ручку и записываю цифры на руке, пока не соображаю, как устроена последовательность Он говорил не «съем», а «восемь».