– О! – восклицает хозяйка. – Сегодня первое февраля. – (Как будто это все объясняет.) – Первое число каждого месяца – День Белой Еды. Я уже так давно это делаю, что для меня тут нет ничего ненормального.
Я пробую пюре; оно не из этого мира.
– А что вы делаете по тридцать первым числам? Сжигаете все до черных корок?
– Только не подкидывайте Джейкобу эту идею, – говорит Эмма. – Хотите молока?
Она наливает мне стакан, я беру его.
– Не понимаю. Почему для него важен цвет еды?
– А почему текстура бархата вызывает у него панику? Почему он не может вынести звуки, которые издает кофемашина? Есть миллион вопросов, на которые у меня нет ответов, так что проще всего приспосабливаться и удерживать его от нервных срывов.
– Как в суде, – говорю я, – и в тюрьме.
– Именно. Так что по понедельникам еда зеленая, по вторникам красная, по средам желтая… Вы уловили суть.
На мгновение я задумываюсь.
– Не поймите меня неправильно, но иногда кажется, что Джейкоб взрослее, чем вы или я, а иногда он совершенно не контролирует себя.
– Да, он такой. Я и правда думаю, что Джейкоб умнее всех моих знакомых, но он и самый негибкий. И принимает близко к сердцу каждую мелочь, потому что он центр своей вселенной.
– И вашей, – замечаю я. – Он центр и вашей вселенной тоже.
Эмма пригибает голову:
– Наверное.
Может быть, мои скандинавские родители знали, что делали, но то ли дело в рыбе, то ли в том, как Эмма выглядит, к своему ужасу, я понимаю, что мне хочется ее поцеловать. Но я не могу, ведь она мать моего клиента и, вероятно, просто отшвырнет меня.
– Полагаю, вы составили план нападения, – говорит она.
Мои глаза расширяются – она прочла мои мысли? Я прогоняю из головы образ Эммы, прижатой спиной к столу.
– Чем скорее, тем лучше, – произносит она, и мой пульс учащается в три раза. Эмма оглядывается через плечо на дверь в гостиную, где Джейкоб медленно засовывает ложкой в рот рис. – Я просто хочу, чтобы этот кошмар побыстрее закончился.
И с этими словами я вваливаюсь обратно в свою печальную маленькую реальность. Откашливаюсь, совершенно профессионально.
– Самое разрушительное открытие – это признание, которое сделал Джейкоб. Нам нужно как-то избавиться от него.
– Я думала, что смогу быть рядом с Джейкобом в комнате для допросов. Если бы я была там, дело никогда не зашло бы так далеко, я знаю. Они наверняка задавали ему вопросы, которых он не понимал, или завалили его ими.
– У нас есть запись. Вопросы были довольно-таки прямолинейные, я считаю. Вы сообщили Мэтсону, что у Джейкоба синдром Аспергера, прежде чем он начал допрос?
– Да, когда он пришел поговорить с Джейкобом в первый раз.
– В первый раз?
Эмма кивает:
– Он просматривал ежедневник Джесс, и там было отмечено занятие по социальным навыкам с Джейкобом, так что детектив задал ему несколько вопросов.
– Вы присутствовали при этом разговоре, чтобы помочь переводить?
– Сидела прямо здесь, вот за этим кухонным столом, – говорит Эмма. – Мэтсон вел себя так, будто ему вполне понятны проблемы Джейкоба. Вот почему, когда он попросил меня привезти Джейкоба в участок, я решила, что предполагается такой же примерно разговор и я смогу в нем участвовать.
– Вообще-то, это хорошо, – говорю я. – Мы, вероятно, можем подать прошение об исключении показаний.
– Что это значит?
Не успеваю я ответить, как на кухню заходит Джейкоб с пустой тарелкой. Он ставит ее в раковину и наливает себе стакан кока-колы.
– В соответствии с Пятой поправкой к Конституции Соединенных Штатов у вас есть право хранить молчание, если вы не отказались от этого права, и при определенных обстоятельствах, если полиция не зачитала вам ваши права или не попросила должным образом отказаться от них, все сказанное вами может быть использовано против вас. Адвокат может подать прошение об исключении этих показаний, чтобы они не были представлены жюри присяжных. – Сказав это, он уходит в гостиную.
– Это совершенно неправильно, – бормочу я.
– Да?
– Ага. Как он может пить колу в День Белой Еды?
Проходит мгновение, а потом впервые я слышу музыку смеха Эммы Хант.
Эмма
Я не собиралась кормить адвоката Джейкоба обедом.
Я не ожидала, что мне будет так приятно в компании с ним. Но когда он шутит по поводу Дня Белой Еды, а это, давайте смотреть правде в глаза, так же нелепо, как поведение людей в сказке про голого короля, которые притворяются, что он прекрасно одет, а не гол, я не могу удержаться. И начинаю хихикать. И, не успев понять, как это произошло, я уже хохочу во все горло, так что начинаю задыхаться.
Потому что, если добраться до сути, это действительно смешно, когда я спрашиваю своего сына: «Как ты спал?», а он отвечает: «На животе».
Смешно, когда я говорю Джейкобу, что вернусь через минуту, а он начинает считать до шестидесяти.
Смешно, как раньше Джейкоб хватал меня за воротник каждый раз при моем возвращении домой. Это была его интерпретация выражения «catch you later»[23].
Смешно, когда он просит купить ему учебник по криминалистике на Amazon.com, я прошу округлить цену, а он говорит: «Это же не цирковая арена».
И смешно, когда я переворачиваю небо и землю, чтобы приготовить Джейкобу белую еду в первый день месяца, а он беззаботно наливает себе стакан колы.
Верно говорят, что синдром Аспергера оказывает влияние на всю семью. Я так давно готовлю еду по цветам, что перестала задумываться, какое впечатление произведет на постороннего человека наш белый рис и рыба, заведенные у нас порядки, – точно как Джейкоб, который не может поставить себя на место другого человека. И как Джейкоб учился последовательно на своих неудачах, так и то, что выглядит жалким с одной стороны, кажется ужасно смешным с другой.
– Жизнь несправедлива, – говорю я Оливеру.
– Поэтому и существуют адвокаты, – отвечает он. – И кстати, Джейкоб прав относительно юридического жаргона. Я собираюсь подать прошение об исключении, так как полиции было известно, что они имеют дело с человеком, который не способен полностью понять смысл своих прав…
– Я знаю свои права! – кричит Джейкоб из соседней комнаты. – Вы имеете право хранить молчание! Все, что вы скажете, будет использовано в суде против вас…
– Принято, Джейкоб! – кричит ему в ответ Оливер, потом встает и относит тарелку к раковине. – Спасибо за обед. Я дам вам знать, как пройдут слушания.
Я провожаю его до двери и смотрю, как он открывает машину. Вместо того чтобы сесть в нее, Оливер открывает заднюю дверцу, берет что-то из кармашка на ней и снова подходит ко мне с очень серьезным лицом.
– Еще одна вещь напоследок, – говорит он, берет мою руку и вкладывает в нее маленький батончик «Милки вей». – На случай, если вам захочется тайком умять его до Коричневого Четверга, – шепчет он и второй раз за день заставляет меня улыбнуться.
Дело 7Кровь гуще воды
Сестра Эрнеста Брендела не поверила другу своего брата, который пришел к ней однажды осенью 1991-го и сказал, что Эрнеста похитили вместе с его женой Элис и маленькой дочерью Эмили и это какая-то мафиозная разборка. Однако Кристофер Хайтауэр настоял на том, что нужны деньги на выкуп, и в качестве доказательства отвел женщину к «тойоте» Эрнеста, на которой приехал. Он показал ей заднее сиденье, залитое кровью. В багажнике тоже была кровь. В конце концов полиция определила, что это кровь Эрнеста Брендела. Но было доказано также, что в его смерти виновен Хайтауэр, а вовсе не мафия.
Большинство людей знали Криса Хайтауэра как товарного брокера, имевшего связи с местным сообществом Род-Айленда. Он преподавал в воскресной школе и работал с трудными подростками. Но однажды осенью 1991-го пошел на убийство и расправился с Эрнестом Бренделом и его семьей. Столкнувшись с финансовыми проблемами и расставшись с женой, Хайтауэр купил арбалет и отправился к Бренделу. Там Хайтауэр спрятался в гараже и, когда Брендел приехал домой, пустил ему стрелу в грудь. А при попытке Брендела убежать Хайтауэр выстрелил в него еще два раза. Преследуемому мужчине удалось забраться во вторую стоявшую в гараже машину, «тойоту», где Хайтауэр размозжил ему череп ломом.
Затем Хайтауэр забрал Эмили с продленки в школе, показав водительское удостоверение Брендела как доказательство, что он друг семьи, которому доверяют отвезти девочку домой. Когда в тот вечер Элис Брендел вернулась с работы, ее и Эмили усыпили снотворным. Больше членов семьи Брендел живыми никто не видел.
На следующий день Хайтауэр принес щетку, шланг, соляную кислоту и пятидесятифунтовый мешок извести. Он вымыл гараж с соляной кислотой, чтобы избавиться от следов крови. С той же целью отчистил машину питьевой содой.
Через шесть недель женщина, гулявшая с собакой, наткнулась на две неглубокие могилы. В одной находились останки Эрнеста Брендела. В другой – Элис Брендел с затянутым на шее шарфом и Эмили, которую, как считало следствие, похоронили заживо. В могиле лежал пустой мешок от извести. В «тойоте», на которой разъезжал Хайтауэр, полицейские нашли оторванный уголок этого пакета, а также чек из хозяйственного магазина на известь и соляную кислоту.
Хайтауэра признали виновным и дали ему три пожизненных срока. С такими друзьями кому нужны враги?
Тэо
Я все просчитал, в конце концов мне придется заботиться о брате.
Не поймите меня неправильно. Я не такой колоссальный подлец, что собираюсь полностью игнорировать Джейкоба, когда мы вырастем и – не могу себе даже представить этого – мамы не будет рядом. Хотя меня бесит это молчаливое заключение, что, когда мама больше не сможет присматривать за Джейкобом, догадайтесь, кто возьмет на себя ответственность за него?
Как-то раз я прочел в новостях в Интернете историю об одной женщине из Англии, у которой был слабоумный сын – сильно слабоумный, не такой, как Джейкоб, а не способный самостоятельно почистить зубы или сходить в туалет, когда нужда припрет. Позвольте сказать вам: если Джейкобу когда-нибудь понадобятся взрослые подгузники, я не стану их менять, даже если за это меня объявят последним негодяем на свете. Ну так вот, у этой женщины была эмфизема, и она медленно умирала. Настал момент, когда она уже не могла сидеть весь день в инвалидном кресле, тем более помогать своему сыну. Там была ее фотография с отпрыском, и, хотя я ожидал увидеть мальчика моего возраста, Ронни легко могло быть за сорок. У него на подбородке росла редкая щетина, а под футболкой с «Могучими рейнджерами» вырисовывался животик. Ронни широко улыбался матери, обнажая в улыбке десны, и обнимал ее, сидящую в инвалидном кресле с торчащими из носа трубками.