Я не мог оторвать взгляд от Ронни. Вдруг мне пришло в голову, что однажды, когда я женюсь и обзаведусь полным домом детишек, Джейкоб, как и прежде, будет смотреть этих дурацких «Борцов с преступностью» и есть желтое по средам. Мама и доктор Мун, психиатр Джейкоба, всегда говорили об этом абстрактно, как бы в подтверждение их мысли, что прививки имеют отношение к аутизму и аутизм – относительно новый феномен. («Если он действительно существовал всегда, где тогда все те дети-аутисты, которые выросли и стали взрослыми? Поверьте, если бы им поставили какой-нибудь другой диагноз, мы все равно знали бы, кто они».) Но до той самой секунды, когда увидел Ронни, я не связывал это со своим братом, не думал, что когда-нибудь он станет тем самым взрослым аутистом. Разумеется, ему может повезти и он получит работу в Силиконовой долине, как один из пристроившихся там аспи, но, когда Джейкоб сорвется и начнет крушить стенки своего пластикового отсека на упомянутой работе, мы все понимаем, кому позвонят в первую очередь.
Ронни никогда не станет взрослым, это ясно, потому о его матери и написали в газете «Гардиан»: женщина разместила там объявление с просьбой к какой-нибудь семье взять под опеку Ронни и обращаться с ним как со своим ребенком, когда она умрет. «Он милый мальчик, – говорила она, – хотя до сих пор мочится в постель».
«Вот радость-то, – подумал я. – Кто по доброй воле возьмется разгребать чужое дерьмо?» Мне было интересно, что за люди откликнутся на обращение матери Ронни. Наверное, кто-нибудь вроде матери Терезы. Или те, о которых пишут на последних страницах журнала «Пипл»: они берут под опеку два десятка детей с особыми потребностями и каким-то образом умудряются сделать их членами семьи. Или, хуже того, может, его возьмет к себе какой-нибудь одинокий старый извращенец, который посчитает, что парень вроде Ронни не поймет, если его будут то и дело лапать. Мама Ронни сказала, что приют не вариант, так как Ронни никогда не жил в таком и уже не сможет приспособиться. Она хотела пристроить сына к человеку, который будет любить его так же, как она.
Короче, эта статья заставила меня задуматься о Джейкобе. Он мог бы прижиться в приюте, вероятно, если ему позволят по утрам принимать душ первым. Но если я отправлю брата в такое место (не спрашивайте меня, как я собираюсь его найти), что это скажет обо мне? Что я слишком эгоистичен, чтобы взять под опеку собственного брата? Что я не люблю его?
И все же тихий голосок у меня в голове произнес: ты на это не подписывался.
Тогда я понял: мама тоже не подписывалась, но это ничуть не уменьшило ее любовь к Джейкобу.
Так вот моя сделка: я знаю, что рано или поздно мне придется отвечать за Джейкоба. Когда я найду девушку, на которой захочу жениться, то буду вынужден делать ей предложение с тем условием, что Джейкоб и я – мы идем в комплекте. В самые неподходящие моменты мне, вероятно, придется оправдываться за него или уговаривать его перестать чудить, как сейчас делает мама.
Я не говорю этого вслух, но в глубине сознания у меня мелькает мысль: если бы Джейкоба осудили за убийство и посадили в тюрьму на всю оставшуюся жизнь, то моя жизнь немного упростилась бы.
Я ненавижу себя за такие мысли, но не собираюсь лгать вам.
И полагаю, не имеет значения, чувство вины заставит меня в будущем заботиться о Джейкобе или любовь, потому что я в любом случае буду это делать.
Просто было бы неплохо, если бы меня сперва спросили, понимаете?
Оливер
Мама Спатакопоулос стоит у дверей моей квартиры-офиса с дневным приношением.
– У нас осталось немного ригатони, – говорит она. – А вы так много работаете и все худеете день ото дня.
Я со смехом беру из ее рук контейнер. Пахнет он невероятно, и Тор начинает скакать вокруг моих ног, напоминая, чтобы я не забыл выделить ему братскую долю.
– Спасибо, миссис С., – говорю я; она уже собирается уходить, но я окликаю ее: – Скажите, какую вы знаете желтую еду?
Я думал о том, как Эмма кормит Джейкоба по цветовой схеме. Черт, я думал об Эмме! Точка.
– Вы имеете в виду, как омлет?
Я щелкаю пальцами:
– Верно. Омлет со швейцарским сыром.
Миссис С. хмурится:
– Вы хотите, чтобы я приготовила вам омлет?
– Ни в коем случае, я обожаю ригатони.
Не успеваю я объяснить остальное, как звонит телефон в моем офисе. Извинившись, я быстро захожу внутрь и поднимаю трубку.
– Офис Оливера Бонда, – говорю я.
– Запишите сообщение для себя, – произносит Хелен Шарп. – Если вы наймете кого-нибудь для передачи информации, работать будет удобнее.
– Моя… гм… секретарша только что вышла в туалет.
– Да, – фыркает Хелен, – а я мисс Америка.
– Мои поздравления, – отвечаю я, и голос мой проникнут сарказмом. – Какой у вас талант? Жонглируете головами адвокатов?
Она пропускает колкость мимо ушей.
– Я звоню по поводу слушаний об исключении показаний. Вы вызвали в суд Рича Мэтсона?
– Детектива? Ну… да.
А кого еще мне вызывать по ходатайству, которое должно привести к исключению из дела показаний, данных Джейкобом в полицейском участке?
– Вам не нужно вызывать Мэтсона. Сделать это должна я, и мой ход первый.
– Что вы имеете в виду? Прошение же мое.
– Да, но это одна из тех странных ситуаций, когда, даже если ходатайство подаете вы, бремя предоставления доказательств ложится на штат и мы должны собрать и предъявить все свидетельства в пользу того, что признание было сделано по всем правилам.
Практически для всех других прошений процедура обратная: если мне нужно добиться вынесения какого-то решения, я должен пыхтеть вовсю, чтобы доказать, почему заслуживаю этого. Откуда я мог знать, что из этого правила существуют исключения?
Хорошо еще, что Хелен сейчас не в одной комнате со мной, а то я покраснел до корней волос.
– Что ж, отлично, – говорю я, изображая беззаботность. – Я знаю это. Просто хотел проверить, держите ли вы нос по ветру.
– Пока вы не повесили трубку, Оливер, должна сказать вам: по-моему, ничего у вас не выйдет ни так ни этак.
– О чем вы?
– Вы не можете объявить своего клиента невменяемым и сказать, что он не понимал своих прав. Он цитировал их по памяти, я вас умоляю.
– И в чем тут противоречие? Кто запоминает права обвиняемых дословно? – Тор начинает кусать меня за лодыжки, и я насыпаю немного ригатони в его миску. – Слушайте, Хелен, Джейкоб не вынес в тюрьме и трех дней. Он, разумеется, не протянет там тридцать пять лет, и я сделаю все возможное, чтобы он больше не сел за решетку. – Я неловко умолкаю. – Думаю, вы не рассматриваете вариант, чтобы Джейкоб и дальше жил со своей мамой? Или длительный условный срок?
– Разумеется. Позвольте мне вернуться к вам с этим разговором после обеда с Пасхальным Кроликом, Зубной феей и Сантой, – говорит Хелен. – Это убийство. Или вы забыли? Может, у вашего клиента аутизм, но у меня есть жертва и убитые горем родители, и это побивает все. Вы можете размахивать плакатом «Помогите детям с особыми потребностями», чтобы собрать деньги для школ или специальных учреждений, но это не отменяет виновности. Увидимся в суде, Оливер.
Я грохаю трубку на аппарат и смотрю на Тора, который лежит на боку в счастливой послеобеденной коме. Когда телефон звонит вновь, я резко отвечаю:
– Что? Я умудрился нарушить еще какую-нибудь юридическую процедуру? Вы хотели сказать, что посудачите об этом с судьей?
– Нет, – робко произносит Эмма. – Но какую юридическую процедуру вы нарушили?
– Ох, простите. Я принял вас за… кое-кого другого.
– Очевидно. – (Тишина длится один удар сердца.) – Все ли в порядке с делом Джейкоба?
– Лучше быть не может. Обвинение выполняет за меня мою домашнюю работу. – Мне хочется как можно скорее сменить тему, поэтому я спрашиваю: – Как сегодня идут дела в доме Хантов?
– Ну, отчасти поэтому я и звоню. Не могли бы вы сделать мне одолжение?
Дюжина разных мелких услуг приходит мне в голову, большинство из них очень сильно пойдут на пользу мне самому и моему текущему отсутствию интимной жизни.
– Какое?
– Мне нужно, чтобы кто-нибудь побыл с Джейкобом, пока я выполняю одно дело.
– Какое дело?
– Личное. – Эмма втягивает ноздрями воздух. – Прошу вас.
Должен быть какой-нибудь сосед или родственник, который лучше подходит для этого задания, чем я. Но может быть, у Эммы все-таки нет никого, к кому она могла бы обратиться за помощью. Судя по тому, что я увидел за последние несколько дней, это очень одинокий дом. И все же мне не удержаться от вопроса:
– Почему я?
– Судья сказал, нужен человек старше двадцати пяти лет.
– Так, значит, я вдруг стал достаточно взрослым для вас? – усмехаюсь я.
– Забудьте о моей просьбе, – резко отвечает Эмма.
– Я буду у вас через пятнадцать минут.
Эмма
Мне нелегко просить о помощи, так что вы лучше просто поверьте: если я обращаюсь к кому-то с просьбой, значит все прочие варианты уже испробованы и не принесли результата. Вот почему я не в большом восторге оттого, что буду еще чем-то обязана Оливеру Бонду, попросив его остаться с Джейкобом, пока сама сбегаю на эту встречу. Еще хуже договариваться о ней, это вызывает физическое ощущение поражения.
В среду в банке тихо. Несколько пенсионеров тщательно заполняют бланки депозитов, и одна кассирша объясняет другой, почему Кабо-Верде – лучшее место для отпуска, чем Канкан. Я стою в центре зала и смотрю на плакат с рекламой кредитов на двенадцать месяцев и маленький столик, где лежат сувениры с логотипом банка: плед, кружка, зонтик – это может стать моим, если я открою новый текущий счет.
– Что вы хотите? – спрашивает меня одна из сотрудниц.
– У меня назначена встреча, – отвечаю я, – с Абигейл Легри.
– Присядьте, – говорит женщина и указывает мне на ряд стульев. – Я скажу ей, что вы пришли.
Богатой я никогда не была, да и зачем мне? Нам с мальчиками как-то удавалось протянуть на мои заработки от редактуры и чеки, которые каждый месяц исправно присылает Генри. Нам много не нужно. Мы живем в скромном доме; редко куда-нибудь выбираемся или ездим в отпуск. Покупки я делаю в «Маршаллсе» и местном магазине для экономных, который недавно стал очень популярен у подростков. Бо́льшая часть моих