Знаю, ты злишься, но ты ведь не хочешь, чтобы твоего брата на самом деле не было на свете, правда?
Даже сегодня найденный Оливером эксперт с места свидетеля завил: дети с синдромом Аспергера не врут.
Но ведь…
Джейкоб сказал мне, что в тот вторник, когда была намечена встреча, Джесс не говорила с ним, но он не сказал, что она мертва.
Он сообщил, что был в доме Джесс, но не упомянул о том, что там был разгром.
И он словом не обмолвился, что унес куда-то свое лоскутное одеяло.
Формально он говорил мне правду. И в то же время лгал, опуская детали.
– Мам! – кричит Тэо. – Кажется, я сжег тостер…
Я быстро спускаюсь вниз. И когда двумя ножами извлекаю из тостера почерневший бейгель, я уже убедила себя, что все умолчания Джейкоба – это оплошность, типичный для аспи побочный эффект: когда информации слишком много, они могут что-то забыть или перепутать.
Я убедила себя, что эти недомолвки не могли быть намеренными.
Джейкоб
Выражение «stir-crazy» появилось в начале 1900-х. Первая его часть – «stir» – это жаргонное название тюрьмы, основанное на цыганском слове «stariben». «Stir-crazy» – на самом деле обыгрывание более раннего выражения «stir-bugs», которое описывает заключенного, который стал психически нестабильным из-за того, что слишком долго просидел в тюрьме.
Мои следующие действия вы можете отнести на счет того, что я помешался, сидя в застенке, или объяснить их более очевидной побудительной причиной, а именно тем фактом, что доктор Ли, мой идол, будет находиться в 188,61 мили от меня, а я не смогу встретиться с ним. Несмотря на оценочное мнение мамы, что, если я соберусь поступать в колледж, нужно будет выбрать какой-нибудь местный, чтобы жить дома и пользоваться преимуществами ее помощи и поддержки, сам я давно уже решил, что когда-нибудь подам документы в Университет Нью-Хейвена. Не важно, что крайний срок для учеников выпускных классов старшей школы истек месяц назад. Я поступлю на программу по криминалистике, которую организовал там доктор Ли, и он заметит мое внимание к деталям, мою неспособность отвлекаться на девушек, вечеринки или громкую музыку, орущую из окон общежития, пригласит меня в помощники для разбора настоящего дела и будет считать своим протеже.
А теперь, естественно, у меня появилась еще более настоятельная причина для встречи с доктором Ли.
«Представьте, доктор Ли, – так начал бы я, – вы устроили сцену на месте преступления, чтобы указать на причастность к нему кого-то другого, а в результате сами оказались подозреваемым». И потом мы с ним вместе проанализировали бы, что следовало замыслить иначе, чтобы в следующий раз избежать такого итога.
Мы снова и снова ссоримся с мамой из-за одного и того же – к примеру, почему она отказывается обращаться со мной нормально. Это был бы классический пример: она берет мое желание увидеться с доктором Ли и скручивает его в брецель, чтобы оно выглядело безосновательным капризом аспи, а не укорененной в реальности потребностью. Есть много случаев, когда я хочу делать то, что делают другие дети моего возраста:
1. Получить права и водить машину.
2. Самостоятельно жить в колледже.
3. Гулять с друзьями без того, чтобы она сперва звонила их родителям и объясняла мои странности.
а) Следует отметить, разумеется, это относится только к тем моментам, когда у меня временно были друзья.
4. Найти работу, чтобы иметь деньги на перечисленное выше.
а) Следует отметить, что она позволяла мне работать, и, к несчастью, до сих пор те, кто соглашался нанять меня, были полными безмозглыми ослами, не способными увидеть общую картину и полагающими, что мое пятиминутное опоздание на смену вызовет глобальную катастрофу.
Вместо этого я смотрю, как Тэо выплывает из двери, а мама машет ему на прощание рукой. В отличие от меня, ему рано или поздно позволят получить водительские права. Представьте, каким это станет невероятным унижением: меня будет повсюду возить мой младший брат – тот самый малыш, который однажды нарисовал на стенке гаража фреску своими какашками.
Мама возражает, мол, нельзя делать то и другое: просить, чтобы со мной обращались как с обычным восемнадцатилетним парнем, одновременно требуя, чтобы с одежды срезали ярлычки, и отказываясь пить апельсиновый сок из-за его цвета. Может быть, сам я и ощущал, что такое возможно: иногда быть человеком с ограниченными возможностями, а иногда совершенно нормальным, – но опять же кто сказал, что это нечто запредельное? К примеру, у Тэо ничего не выходит с выращиванием овощей, зато он отлично играет в боулинг. Мама может разговаривать с ним как с учеником коррекционного класса, объясняя, что необходимо для выращивания брюквы, но когда выходит с ним на дорожку покатать шары, ей ни к чему произносить фразы медленно и нарочито спокойно. Не все люди справляются с разными вещами одинаково хорошо. Так почему я должен?
В любом случае оттого, что я слишком долго просидел взаперти или у меня возникло острое психическое расстройство от близкой вероятности пропустить встречу с доктором Ли, но я совершаю единственное оправданное в данный момент действие.
Звоню в 911 и говорю, что мать плохо обращается со мной.
Рич
Знаете, в журналах про знаменитостей, которые валяются на столиках в приемных у дантистов, бывают такие картинки с вопросом: «В чем разница?» Так и здесь. На первом снимке Джесс Огилви широко улыбается, рука Марка Магуайра лежит у нее на плече. Это фото мы взяли с ее прикроватной тумбочки.
Второй снимок был сделан экспертами-криминалистами. На нем глаза у Джесс закрыты, лицо в синяках, бледно-голубая кожа затвердела от мороза. Девушка завернута в одеяло с почтовыми марками, похожее на цветовой круг художника.
Ирония в том, что на обоих снимках Джесс в одной и той же толстовке.
Есть очевидные отличия, следы побоев – самое главное. Но есть в этой девушке что-то еще, чего мне никак не ухватить. Она сильно похудела? Вроде нет. Или дело в макияже? Нет. На обеих фотографиях она без косметики.
Это волосы.
Не стрижка, такое легко заметить. На снимке, где Джесс со своим парнем, они прямые. А на фото с места преступления – кудрявые и облаком вьются вокруг помятого лица.
Я беру фотографию и пристально вглядываюсь в нее. Похоже, кудри – это естественное состояние волос Джесс; видимо, она немало потрудилась, чтобы распрямить и уложить их перед встречей со своим парнем. То есть ее волосы намокли, пока тело находилось на улице… Такой вывод сам напрашивается, только Джесс была защищена от дождя и снега бетонным кульвертом, куда ее затащили.
Значит, волосы были мокрые в момент убийства.
И в ванной нашли кровь.
Джейкоб, помимо прочего, еще и любитель подглядывать?
– Капитан?
Подняв глаза, я вижу перед собой одного из уличных копов.
– Диспетчер только что принял звонок от ребенка, который говорит, что родители плохо с ним обращаются.
– Для этого не нужен детектив, ты не думаешь?
– Нет, капитан. Только… ребенок… Это тот парень, которого вы арестовали за убийство.
Фотография вылетает из моей руки и падает на пол.
– Ты шутишь, не иначе, – бормочу я, встаю и беру куртку. – Я займусь этим.
Джейкоб
Мигом понимаю, что совершил колоссальную ошибку.
И начинаю прятать вещи: компьютер, стойку с папками. Рву лежащие на столе бумаги и сую стопку журналов из криминалистической ассоциации в ванну. Я решаю, что все это могут использовать против меня, к тому же много моих личных вещей уже забрали.
Не думаю, что меня снова арестуют, хотя не вполне в этом уверен.
Двойное наказание возможно только за одно и то же преступление, да и то лишь после оправдания.
Я скажу это ребятам в синем – они явятся быстро. Проходит меньше десяти минут после моего звонка в 911, и раздается стук в дверь. Маму и Тэо, все еще находящихся внизу, – они пытаются восстановить пожарную сигнализацию, которую отключил Тэо, спалив что-то на кухне, – нежданный визит застает врасплох.
Это глупо, я понимаю, но прячусь под кровать.
Рич
– Что вам нужно? – сурово спрашивает Эмма Хант.
– Вообще-то, мы получили вызов с номера девять-один-один.
– Я не звонила девять-один… Джейкоб! – кричит она, разворачивается и мчится вверх по лестнице.
Я вхожу в дом и вижу Тэо, который сердито смотрит на меня.
– Мы не собираемся делать пожертвование в пользу полицейской спортивной лиги, – саркастическим тоном произносит он.
– Спасибо. – Я указываю на лестницу. – Я… гм… пойду… туда? – Не дожидаясь ответа, я иду в комнату Джейкоба.
– Плохо обращаюсь с тобой?! – визжит Эмма, когда я оказываюсь в дверном проеме. – Ни одного дня за всю твою жизнь не было такого!
– Существует физическое насилие и психическое, – возражает Джейкоб.
Эмма резко поворачивает голову в мою сторону:
– Я в жизни пальцем не тронула этого мальчика. Хотя прямо сейчас меня так и тянет сделать это.
– У меня для тебя есть всего три слова, – говорит Джейкоб. – Доктор! Генри! Ли!
– Ученый-криминалист? – Я совершенно ничего не понимаю.
– Завтра он читает лекцию в Университете Нью-Гэмпшира, а она не разрешает мне поехать туда.
Эмма смотрит на меня:
– Вы видите, с чем я имею дело?
Я в раздумье выпячиваю губы:
– Позвольте мне поговорить с ним наедине минутку.
– Серьезно? – Глаза Эммы расширяются. – Разве три часа назад вы не были в том же зале суда, что и я, когда судья сказал вам, что допросы Джейкоба должны быть соответствующим образом обставлены?
– Я не собираюсь его допрашивать, – говорю ей. – Профессионально, по крайней мере.
Эмма всплескивает руками:
– Мне все равно. Делайте что хотите. Вы оба.
Когда ее шаги стихают внизу, я сажусь рядом с Джейкобом:
– Ты знаешь, что нельзя звонить в девять-один-один, если тебе не угрожает серьезная опасность.