олками, всегда как будто немного кокетливо-смущенных, не решающихся на улыбку; губ, которые поцеловали меня в завершение нашего первого свидания с неожиданной силой и напором.
Я смотрела на губы Генри, и вдруг лошадь остановилась.
Точнее, она не остановилась, а поскользнулась на замерзшей лужице, и ее передние ноги подкосились. Я услышала треск кости.
Мы медленно вывалились из коляски. Генри постарался смягчить мое падение.
– Ты в порядке? – спросил он и помог мне встать.
Он завернул меня в шерстяной плед, и мы ждали, пока приедет полиция со службой контроля за животными.
– Не смотри, – шепнул мне Генри и отвернул мое лицо в сторону, когда один из сотрудников вынул пистолет.
Я попыталась сосредоточиться на словах, написанных на футболке Генри, они выглядывали в просвет между полами незастегнутого пальто: «ОТ ЭТОГО ПРОТОНА Я СТАНОВЛЮСЬ НА ВИД ЖИРНЫМ?» Звук как будто разорвал мир надвое, я подумала: кто носит футболки зимой? И значит ли это, что его кожа всегда теплая? И светит ли мне когда-нибудь лежать, прикасаясь к ней?
Очнулась я в незнакомой постели. Стены в комнате были кремового цвета, комод из темного дерева, на нем телевизор. Очень чисто… и как-то казенно. «Это был обморок», – сказала я себе.
– Лошадь, – произнесла я вслух.
– Хм… – произнес тихий голос. – Она на большой небесной карусели.
Я перевернулась на бок и увидела Генри. Он сидел, опираясь спиной на стену, все еще в пальто.
– Ты не веришь в небеса, – пробормотала я.
– Нет, но решил, что ты веришь. Как ты… себя чувствуешь? Все хорошо?
Я осторожно кивнула, пробуя, каково оно.
– Что произошло? Женщины вокруг тебя все время падают в обморок?
Генри усмехнулся:
– Это было немного по-викториански.
– Где мы?
– Я снял номер в «Паркер-хаусе». Думал, тебе нужно немного полежать. – Щеки его залились краской. – Я… гм… не хочу, чтобы у тебя сложилось неверное впечатление…
Я приподнялась на локте:
– Ты не хочешь?
– Ну… нет, если только ты не хочешь, чтобы я… – запинаясь, проговорил он.
– Знаешь, это немного готически, – сказала я. – Генри, можно задать тебе вопрос?
– Задавай.
– Что ты там делаешь?
Я протянула к нему руку и почувствовала, как матрас прогнулся, когда Генри забрался на него. Почувствовала, как его губы накрыли мои, и поняла, что эти отношения будут не такими, как я мечтала: мне не придется изображать из себя учительницу, которая дает уроки робкому молодому компьютерному гению. Наблюдая за работой Генри в офисе, мне следовало понять: программисты двигаются медленно и осторожно, потом ждут реакции. И если у них не получается с первого раза, они будут пробовать снова и снова, пока не пробьются через это пятое измерение и не сделают все правильно.
Позже, когда я надела футболку Генри, а он обнял меня, когда мы включили телевизор и смотрели передачу про приматов, убрав звук, когда он накормил меня куриными наггетсами из детского меню, я подумала, какая же я умная – увидела то, чего другие люди не замечали в Генри. Дурацкие футболки, столовая «Звездные войны», где он брал свой кофе, то, как он едва мог смотреть женщинам в глаза, – за этим внешним скрывался мужчина, который прикасался ко мне так, будто я была сделана из стекла, который фокусировался на мне так интенсивно, что иногда мне приходилось напоминать ему о необходимости дышать, когда мы занимались любовью. Тогда я не представляла, что Генри будет не способен полюбить кого-то, кроме меня, даже зачатого им ребенка. Я не представляла, что вся эта страсть между нами скопится под запутанными нитями генетического кода Джейкоба, дождется идеального шторма, чтобы пустить корни, дать ростки и расцвести в аутизме.
Когда я схожу с самолета, Генри уже ждет меня. Я подхожу и неловко останавливаюсь в шаге от него. Тянусь вперед, чтобы обнять, и ровно в этот момент он отворачивается, чтобы посмотреть на табло прибытий; в результате руки мои повисают в пустоте.
– Он приземлится через двадцать минут.
– Хорошо, – отвечаю я. – Это хорошо. – И смотрю на него. – Мне правда очень неудобно.
Генри глядит вглубь пустого коридора за барьером.
– Ты объяснишь мне наконец, что происходит, Эмма?
Пять минут я рассказываю ему про Джесс Огилви и обвинение в убийстве. Говорю, что бегство Тэо имеет ко всему этому какое-то отношение. Закончив, я слушаю объявление для пассажира, который вот-вот опоздает на свой рейс, а потом набираюсь храбрости, чтобы встретиться взглядом с Генри.
– Джейкоба судят за убийство? – дрожащим голосом произносит он. – И ты мне ничего не сказала?
– И что ты сделал бы? – с вызовом спрашиваю я. – Прилетел бы в Вермонт и стал бы для нас рыцарем на белом коне? Что-то я в этом сомневаюсь, Генри.
– А когда это появится в местных газетах? Как я объясню своим дочерям – одной семь, другой четыре, – что их единокровный брат – убийца?
Я отшатываюсь, как будто он дал мне пощечину.
– Постараюсь сделать вид, что ты этого не говорил, – бормочу я. – И если бы ты хоть немного знал своего сына, если бы провел с ним какое-то время, а не просто присылал каждый месяц чек для очистки совести, то знал бы, что он невиновен.
На щеке Генри дергается мускул.
– Помнишь, что случилось во время пятой годовщины нашей свадьбы?
Этот период жизни, когда мы пробовали все возможные методы вмешательства и лечения, чтобы вернуть Джейкобу связь с миром, скрыт в моем сознании мглистым туманом.
– Мы пошли в кино, остались наедине впервые за много месяцев. И вдруг по проходу прошел какой-то странный человек, присел на корточки и стал разговаривать с тобой. Через минуту ты встала и ушла с ним. Я сидел и думал: «Кто, черт побери, этот парень и куда отправилась вместе с ним моя жена?!» Я пошел за тобой в фойе. Оказалось, он отец нашей няни и врач «скорой помощи». Ливви позвонила ему в панике, потому что у Тэо сильно текла кровь. Он пришел к нам домой, заклеил пластырем рану Тэо и пришел позвать нас.
Я смотрю на Генри:
– Ничего этого я не помню.
– Тэо потом наложили десять стежков на бровь, – говорит Генри, – потому что Джейкоб разозлился и опрокинул высокий стульчик, когда Ливви на секунду отвернулась.
Теперь я вспоминаю панику, в которой мы поспешили домой; Джейкоба, совершенно потерявшего голову, и истерически рыдающего Тэо; шишку размером с его маленький кулачок, набухающую над левым глазом. Генри поехал с Тэо в больницу, а я осталась успокаивать Джейкоба. Удивительно, как это возможно – выбросить какие-то события так далеко из головы, полностью переписать историю.
– Не могу поверить, что я об этом забыла.
Генри не смотрит на меня.
– Тебе всегда хорошо удавалось видеть только то, что ты хотела, – отзывается он.
А затем мы замечаем нашего сына.
– Какого черта?! – восклицает Тэо.
Я складываю на груди руки и отвечаю:
– Вот и я о том же.
Странно находиться в аэропорту, не встречая и не провожая кого-то. Еще более непривычно сидеть на заднем сиденье машины Генри и слушать, как он болтает о том о сем с Тэо, будто Тэо не догадывается, что в какой-то момент разорвется колоссальных размеров бомба.
Когда Тэо пошел в туалет в аэропорту, Генри составил план.
– Позволь мне поговорить с ним, – сказал он.
– Он не станет тебя слушать.
– Но убежал-то он от тебя, – резонно замечает Генри.
Шоссейные дороги здесь белые, как кость, и чистые. Никаких трещин на асфальте от перепадов температуры, как в Вермонте. Сверкающие, счастливые и новые магистрали. Неудивительно, что Генри здесь нравится.
– Тэо, – говорю я, – о чем ты думал?
Он разворачивается на сиденье:
– Я хотел поговорить с папой.
Генри встречается со мной взглядом в зеркале заднего вида. Я же тебе говорил.
– А ты не слышал о существовании телефона?
Но Тэо не успевает ответить, потому что Генри сворачивает на подъездную дорожку. У его дома на крыше испанская черепица, а на лужайке перед ним стоит пластиковый замок принцессы. У меня сжимается сердце.
Мэг, новая жена Генри, выскакивает из дверей.
– О, слава богу! – говорит она и сцепляет руки перед грудью при виде сидящего на переднем сиденье Тэо.
Мэг – миниатюрная блондинка с супербелыми зубами и блестящими волосами, собранными в хвост. Генри подходит к ней, оставляя меня самостоятельно бороться с сумкой, засунутой в багажник. Они стоят рядом, оба голубоглазые, золотоволосые, и напоминают открытку, на которой изображена образцовая арийская семья.
– Тэо, – говорит Генри совсем по-отцовски, правда немного поздновато, – пойдем в библиотеку и потолкуем там немного.
Я жду, что во мне проснется ненависть к Мэг, но она не объявляется. Эта женщина сразу изумляет меня тем, что берет под руку и ведет в дом.
– Вы, наверное, безумно волновались. Я бы на вашем месте точно с ума сходила.
Мэг предлагает мне кофе и кусок лимонного пирога с маком, а Генри и Тэо тем временем скрываются в глубине дома. Я гадаю, был ли этот пирог приготовлен как обычно, потому что Мэг из тех матерей, которые следят, чтобы в доме всегда была какая-нибудь вкусная выпечка, или она сунула пирог в духовку после того, как Генри сообщил ей о моем приезде. Не знаю, какой вариант расстраивает меня больше.
Ее дочери (ну и Генри тоже) пробегают мимо двери в гостиную, чтобы украдкой взглянуть на меня. Обе они воздушные светловолосые феи. На одной – розовая балетная юбочка с блестками.
– Девочки, – окликает их Мэг, – идите сюда, познакомьтесь с мисс Хант.
– Эммой, – автоматически говорю я.
Что подумают эти малышки о незнакомой женщине с такой же фамилией, как у них? Интересно, говорил ли им когда-нибудь Генри про меня?
– Это Изабелла, – представляет дочку Мэг, слегка прикасаясь к макушке старшей. – А это Грейс.
– Здравствуйте, – хором говорят они, и Грейс сует в рот большой палец.
– Привет, – отвечаю я и не знаю, что сказать дальше.