– Успокойтесь, Оливер! Это всего лишь кукурузный сироп.
Она тянется к зеркалу, проводит по нему пальцем и подносит его к моим губам.
Мне не удержаться от искушения лизнуть его. Да, это кукурузный сироп, с красным красителем наверное.
– Не порти мне место преступления, мам, – ворчит Джейкоб. – Значит, ты помнишь, что хвост пятна крови обычно направлен в ту сторону, куда кровь текла…
Вдруг я вижу Джесс Огилви, стоящую в душе, и Джейкоба напротив нее, там, где сейчас Эмма.
– Я тебе подскажу, – говорит он матери. – Жертва была прямо здесь. – Он указывает на коврик между душевой кабинкой и зеркалом над раковиной.
Легко могу представить, как Джейкоб, смочив тряпку отбеливателем, вытирает зеркало и ванну в доме Джесс.
– Почему в ванной? – спрашиваю я. – Джейкоб, почему ты устроил сцену преступления здесь?
Этих слов достаточно, чтобы Эмма поняла причину моего глубокого потрясения.
– О боже! – Она поворачивается ко мне. – Я не подумала… Не поняла…
– Кровь сильно разбрызгивается, – говорит Джейкоб, которому явно не по себе. – Я подумал, мама будет меньше ругаться, если я сделаю это в ванной.
Строчка из отчета доктора Ньюком всплывает у меня в голове: «Я выполнял правила».
– Убери тут все, – говорю я и выхожу.
– Новые правила, – объявляю я, когда мы втроем сидим за столом на кухне. – Первое и главное: больше не разыгрывать сцены с места преступления.
– Почему? – обиженно спрашивает Джейкоб.
– Ты скажи мне, Джейк. Тебя судят за убийство. Думаешь, это очень умно – устраивать фальшивую сцену убийства за неделю до суда? Ты уверен, что соседи не подглядывают за тобой сквозь щели между занавесками?..
– А) наши соседи слишком далеко, им ничего не видно в окна, и б) сцена наверху в ванной не имела ничего общего с тем, что было в доме Джесс. Эта демонстрировала артериальное кровотечение в ду́ше и рисунок брызг крови на зеркале от ножевого удара, полученного жертвой со спины. А у Джесс…
– Не хочу ничего слышать, – перебиваю его я, затыкая уши.
Стоит мне только подумать, что шанс спасти Джейкоба есть, как мой подзащитный вытворяет что-нибудь вроде этого. К несчастью, меня бросает от мысли, что такое поведение лишь подкрепляет мою линию защиты (разве можно не считать его сумасшедшим после только что виденного мною?), к соображениям, что подобные выходки вызовут отвращение у присяжных. В конце концов, Джейкоб не разговаривает с воображаемыми гигантскими кроликами, а притворяется, что убил кого-то. На мой взгляд, это крайне подозрительно. Как будто он практикуется, чтобы потом, в реальности, не оплошать.
– Правило второе: в суде ты должен выполнять все точно так, как я скажу.
– Я был в суде уже раз десять, – отвечает Джейкоб. – Думаю, я справлюсь.
Эмма качает головой и тихо говорит:
– Слушайся его. Оливер сейчас главный.
– Перед каждым заходом в зал суда я буду давать тебе блок листков для заметок, – говорю я ему. – Если нужен перерыв, ты даешь мне один из них.
– Какой?
– Любой. Но ты делаешь это только в том случае, когда тебе нужен перерыв. Кроме того, я дам тебе блокнот с ручкой и хочу, чтобы ты вел в нем записи, как делаешь во время просмотра «Борцов с преступностью».
– Но в этом зале суда ничего интересного не происходит…
– Джейкоб, – спокойно говорю я ему, – там будет решаться твоя судьба. Правило третье: ты не можешь разговаривать ни с кем. Даже с матерью. А вы, – я поворачиваюсь к Эмме, – не можете говорить ему, что он должен чувствовать, как реагировать, выглядеть или действовать. Все фразы, которыми вы обмениваетесь во время заседания, будут прочитаны прокурором и судьей. Я не хочу, чтобы вы даже обсуждали погоду, потому что это тоже будет интерпретировано, и, если вы сделаете что-нибудь подозрительное, вас сразу удалят из-за стола защиты. Хотите, можете написать: «Дыши» – это нормально. Или: «Все хорошо, не волнуйся». Но только такие вещи. Я хочу, чтобы вы это поняли.
Эмма прикасается к руке Джейкоба:
– Ты понимаешь?
– Да, – говорит он. – Могу я теперь уйти? Вы представляете, как трудно оттирать кукурузный сироп от стен, когда он засохнет?
Я не обращаю на него внимания.
– Правило четвертое: ты наденешь рубашку и галстук, и я не хочу слышать, что у тебя нет на них денег, это просто не обсуждается. Эмма…
– Никаких пуговиц, – заявляет Джейкоб тоном, не допускающим возражений.
– Почему?
– От них у меня странное ощущение на груди.
– Хорошо, – говорю я. – Как насчет водолазки?
– Могу я надеть свою счастливую зеленую толстовку? – спрашивает Джейкоб. – Я носил ее, когда сдавал экзамен и получил восемьсот баллов за математику.
– Давай пойдем к твоему шкафу и подберем там что-нибудь, – предлагает Эмма, и мы втроем топаем наверх, на этот раз в комнату Джейкоба. Я старательно не заглядываю в ванную, когда мы проходим мимо.
Хотя дымовая камера Джейкоба изъята полицией в качестве улики, он соорудил новую из перевернутого ящика для цветов. Ящик не прозрачный, как аквариум, но, вероятно, уже задействован в работе, так как я чувствую запах клея. Эмма распахивает дверцу шкафа.
Если бы я не видел этого собственными глазами, то никогда не поверил бы. Рассортированные по цветам, вещи Джейкоба висят на вешалках, не касаясь друг друга. Джинсы и брюки в синей зоне; радуга футболок с длинным и коротким рукавом. И да, на своем законном месте находится счастливая зеленая толстовка. В такой только на гей-парад идти.
Есть тонкая грань между тем, чтобы выглядеть в суде невменяемым и проявлять неуважение к суду. Я вздыхаю, изыскивая способ, как объяснить это клиенту, для которого нет ничего важнее ощущения, что планка с пуговицами касается его кожи.
– Джейкоб, – говорю я, – тебе придется надеть рубашку с воротником. И галстук. Прости, но все это никуда не годится.
– Какое отношение имеет мой внешний вид к тому, что вы скажете присяжным правду?
– Дело в том, что они будут видеть тебя, – отвечаю я. – Поэтому важно, чтобы ты произвел хорошее первое впечатление.
Джейкоб отворачивается:
– Я им все равно не понравлюсь. Я никому не нравлюсь.
В его тоне не слышно жалости к себе. Он просто сообщает мне факт, объясняет, как устроен мир.
Когда Джейкоб уходит наводить порядок, я вспоминаю, что со мной в комнате находится Эмма.
– Ванная. Я… я не знаю, что сказать. – Она опускается на кровать Джейкоба. – Он все время делает это – устраивает сцены с места преступления, чтобы я разгадывала. Для него это радость.
– Ну… есть большая разница между использованием бутылки кукурузного сиропа, чтобы позабавиться, и использованием для той же цели человека. Я не хочу, чтобы присяжные задавались вопросом: насколько далеко одно отстоит от другого?
– Вы нервничаете? – спрашивает Эмма, поворачиваясь ко мне.
Я киваю. Может, мне не стоит признаваться в этом, но я не могу удержаться.
– Могу я спросить вас кое о чем?
– Конечно, – говорю я. – Спрашивайте.
– Вы верите, что он убил Джесс?
– Я уже говорил вам, для присяжных это не важно, мы применим тактику защиты, которая, скорее всего…
– Я спрашиваю вас не как адвоката Джейкоба, – перебивает меня Эмма. – А как моего друга.
Я втягиваю в себя воздух:
– Не знаю. Если он это сделал, то наверняка ненамеренно.
Эмма складывает на груди руки:
– Я все думаю, если бы мы могли заставить полицию заново открыть дело и получше приглядеться к парню Джесс…
– Полиция считает, что убийца найден, основываясь на уликах, – говорю я. – Если бы дело обстояло иначе, мы не шли бы в среду в суд. Прокурор считает, что у нее хватит доказательств, чтобы склонить присяжных на свою сторону. Но, Эмма, я постараюсь не допустить этого.
– Мне нужно признаться вам кое в чем, – говорит Эмма. – Когда мы ходили к доктору Ньюком… Планировалось, что я буду говорить с ней полчаса. Я сказала Джейкобу, что это займет тридцать минут. А потом специально говорила на пятнадцать минут дольше. Я хотела, чтобы Джейкоб занервничал из-за моей задержки. Хотела, чтобы к моменту встречи с врачом он весь издергался и она могла написать в отчете для суда о том, как он вел себя. – Глаза у Эммы темные и пустые. – Какая мать способна на такое?
Я смотрю на нее:
– Которая пытается спасти своего сына от тюрьмы.
Эмма зябко поеживается. Идет к окну, растирая руки, хотя в комнате определенно жарко.
– Я найду ему рубашку с воротником, – обещает она. – Но надевать ее на него придется вам.
Дело 9Пижамная игра
Рано утром 17 февраля 1970 года служащие гарнизона Форт-Брэгг в Северной Калифорнии ответили на звонок армейского врача Джеффри Макдональда. Они приехали к нему домой и нашли его беременную жену Колетт и двух малолетних дочерей мертвыми, со множеством колотых ран. Колетт получила тридцать семь ударов ножом и ледорубом; ее тело было накрыто разорванным верхом от пижамы Макдональда. На спинке кровати кровью было написано: «Свинья». Сам Макдональд имел незначительные ранения и находился рядом с женой. Он сказал, что подвергся нападению троих мужчин и женщины в белой шляпе, которые скандировали: «Кислота – это клево, убей свиней!» Когда мужчины напали на него, по словам Макдональда, он натянул на голову верх от пижамы и использовал его, чтобы защититься от ударов ледорубом. Потом он потерял сознание.
Армейские не поверили Макдональду. В гостиной, например, не было следов борьбы, за исключением опрокинутого столика и перевернутого горшка с цветком. Волокна от разодранной пижамы были обнаружены не в той комнате, где произошло нападение, а в спальнях дочерей Макдональда. Они рассудили, что Макдональд убил свою жену и дочерей, а затем попытался скрыть убийство, пользуясь примерами из статьи про семью Мэнсон; журнал с ней нашли в гостиной. Военные бросили разбираться в этом деле из-за низкого уровня техники следственных действий, и Макдональд был с п