– Чувствую себя идиоткой, – говорю я, глядя на свои домашние тапочки и штаны от пижамы.
– Ты похожа на студентку колледжа.
Я выкатываю глаза:
– Ты такой врун.
– На мою профессию намекаешь?
– А есть разница?
Я останавливаюсь и смотрю на Оливера:
– Только давай… не при Джейкобе.
Он не делает вид, что не понимает. Продолжает идти, тянет за собой Тора на поводке и отвечает:
– Хорошо.
У скейт-парка мы расстаемся. Я быстро иду по улице, пригнув голову от ветра и от глаз проезжающих мимо водителей. На губах у меня то и дело появляется улыбка, всплывает на поверхность пузырьками газировки откуда-то из глубины моего существа. Чем ближе к дому, тем более неуместной она ощущается. Как будто я жульничаю, как будто имею наглость быть кем-то другим, помимо матери.
К четверти седьмого я с облегчением сворачиваю на нашу улицу. Джейкоб просыпается в 6:30, как по часам; и сегодня будет так же.
Однако по мере приближения к дому я замечаю, что внутри горит свет, и сердце у меня подскакивает. Я перехожу на бег, паникую. Вдруг с Джейкобом что-то случилось посреди ночи? Какая же я дура, что оставила его! Даже записку не написала и мобильник не взяла. Распахивая входную дверь, я уже почти сгибаюсь пополам под грузом неприятных предчувствий.
Джейкоб стоит на кухне и готовит себе коричневый завтрак. Стол накрыт на двоих.
– Мама, – восторженно говорит он, – ты никогда не догадаешься, кто здесь!
Я не успеваю ничего сообразить, как слышу звук спускаемой в туалете воды, потом вода течет из крана, и раздаются шаги гостя, который заходит на кухню со смущенной улыбкой.
– Генри? – удивляюсь я.
Дело 10Вы не хотели бы, чтобы вам сошло с рук убийство?
19 ноября 1986 года исчезла бортпроводница компании «Пан-Американ» из Коннектикута Хелле Крафтс. Подозрения пали на ее мужа. Ричард Крафтс заявил полиции, что не покидал свой дом 19 ноября, но, судя по выпискам с кредитной карты, он купил новую кровать. Незадолго до исчезновения жены он также приобрел большой холодильник и взял в аренду дробилку для щепы.
Один свидетель сообщил, что видел эту дробилку на берегу реки Хусатоник. Полиция обыскала дом Крафтса. Кровь, обнаруженная на матрасе, совпадала с кровью Хелле. Недалеко от Хусатоника нашли письмо, адресованное Хелле, а из реки водолазы вытащили цепную пилу и режущую насадку, на зубцах которых застряли человеческие волосы и кожа. После этого был произведен более тщательный поиск улик.
Вот что обнаружила полиция:
2660 волосин.
Один ноготь с пальца руки.
Один ноготь с пальца ноги.
Одну зубную коронку.
Пять капель крови.
На обломке ногтя из арендованной Крафтсом дробилки нашли лак, схожий с тем, что имелся в ванной Хелле, но его не признали доказательством в суде из-за отсутствия ордера на обыск.
На основании этих свидетельств в 1989 году Крафтса признали виновным в убийстве жены и осудили на девяносто девять лет тюремного заключения.
Этот случай сделал доктора Генри Ли знаменитым. Предоставьте ему, криминалисту-герою, добиваться обвинения в убийстве… даже при отсутствии тела.
Эмма
Мгновение мне кажется, что это галлюцинация. Мой бывший муж не стоит на моей кухне, не приближается ко мне, чтобы неловко чмокнуть в щеку.
– Что ты здесь делаешь?
Он смотрит на Джейкоба, который наливает в стакан шоколадное соевое молоко:
– Впервые в жизни мне захотелось сделать что-то правильное.
Я складываю на груди руки:
– Не льсти себе, Генри. Это больше относится к твоему чувству вины, чем к Джейкобу.
– Вау, – говорит он, – некоторые вещи никогда не меняются.
– И о чем это ты?
– Никому не позволено быть лучшим родителем, чем ты. Тебе нужно быть золотым стандартом, а если нет, ты зарежешь любого, лишь бы добиться своего.
– Довольно забавно слышать это от человека, который не видел своего сына много лет.
– Три года шесть месяцев и четыре дня, – говорит Джейкоб; я и забыла, что он рядом. – Мы ездили на ужин в Бостон, потому что ты прилетел туда по работе. Ты заказал говяжью вырезку, но отправил ее обратно на кухню, так как она была сперва недожаренная.
Мы с Генри переглядываемся.
– Джейкоб, может, пойдешь наверх и примешь душ? – предлагаю я.
– А как же завтрак…
– Ты съешь его, когда спустишься вниз.
Джейкоб быстро уходит, оставляя меня с Генри.
– Ты, наверное, шутишь! – набрасываюсь на него я. – По-твоему, можно явиться сюда рыцарем на белом коне и запросто все исправить?
– Учитывая, что я дал денег на адвоката, у меня есть право убедиться, что он выполняет свою работу.
Это, разумеется, заставляет меня вспомнить про Оливера. И о том не имеющем отношения к работе, чем мы занимались.
– Слушай, – говорит Генри, и весь апломб слетает с него, как снег с ветки дерева, – я приехал сюда не усложнять тебе жизнь, Эмма, а помочь.
– Ты не станешь сейчас их отцом, потому что твоя совесть вдруг подняла свою мерзкую голову. Ты или отец двадцать четыре часа семь дней в неделю, или вовсе не отец.
– Почему бы нам не спросить детей, хотят они, чтобы я остался или уехал?
– О, верно. Это все равно что помахать у них перед носом новой видеоигрой. Ты новинка, Генри.
Он слегка улыбается:
– Не могу припомнить, когда мне последний раз ставили это в вину.
Раздается шум; Тэо топает вниз по лестнице.
– А, ты здесь, – говорит он. – Странно.
– Это из-за тебя, – отвечает Генри. – После того как ты приехал в такую даль повидаться со мной, я понял, что не могу сидеть дома и делать вид, что ничего не происходит.
Тэо прыскает со смеху:
– Почему нет? Я все время этим занимаюсь.
– Я не собираюсь это слушать. – Я быстро сную по кухне. – Мы должны быть в суде к половине десятого.
– Я приду, – говорит Генри. – Для моральной поддержки.
– Большое тебе спасибо, – сухо отвечаю я. – Не знаю, как бы я пережила этот день, если бы не ты. О, погоди. Я ведь пережила здесь без тебя пять тысяч дней.
Тэо протискивается между нами и открывает холодильник. Достает коробку грейпфрутового сока и пьет прямо из нее.
– Блеск! Что за милая семейка. – Он смотрит вверх; горячая вода в трубе перестает течь. – Я в душ следующий, – говорит Тэо и возвращается к себе.
Я сажусь на стул:
– Так как это работает? Ты сидишь в зале суда и изображаешь озабоченность, пока твоя настоящая семья ждет у аварийного выхода?
– Это нечестно, Эмма.
– Все нечестно.
– Я пробуду здесь столько, сколько нужно. Мэг понимает, что у меня есть ответственность перед Джейкобом.
– Верно. Ответственность. Но она почему-то не пожелала пригласить его в солнечную Калифорнию, чтобы познакомиться с единокровными сестрами…
– Джейкоб не полетел бы на самолете, и ты это знаешь…
– Значит, ты планируешь войти в его жизнь, а потом выйти из нее, как только закончится суд?
– У меня нет планов…
– А что будет потом?
– Потому я и приехал. – Генри делает шаг ко мне. – Если… если случится худшее и Джейкоб не вернется домой… ну, я знаю, он сможет положиться на тебя, но я подумал, тебе самой тоже нужно будет на кого-нибудь опереться.
Мне в голову приходит сотня возражений, главное из которых: почему я должна ему верить, когда он уже однажды бросил меня? Но вместо этого я качаю головой:
– Джейкоб вернется домой.
– Эмма, ты должна…
Я поднимаю вверх раскрытую ладонь, желая этим остановить его на полуслове:
– Позавтракай сам. Мне нужно одеться.
Оставляю Генри на кухне, а сама поднимаюсь в спальню. Сквозь стенку слышу, как Тэо поет в душе. Сажусь на постель и зажимаю руки между коленями.
Когда мальчики были маленькие, мы завели домашние правила. Я написала их на зеркале в ванной, пока дети брызгались в воде, чтобы в следующий раз, когда тут будет полно пара, слова магическим образом появились вновь: команды малышу, едва начавшему ходить, и его брату-аутисту, понимающему все до боли буквально, правила, которые нельзя нарушать:
1. Убирать за собой.
2. Говорить правду.
3. Чистить зубы дважды в день.
4. Не опаздывать в школу.
5. Заботиться о брате; он у тебя один.
Однажды вечером Джейкоб спросил меня, должна ли я тоже выполнять правила, и я ответила «да». «Но ведь у тебя нет брата», – заметил он.
«Тогда я буду заботиться о вас», – сказала я.
Тем не менее я этого не сделала.
Сегодня Оливер будет выступать в суде, и, может быть, завтра и послезавтра он попытается завершить то, что я безуспешно пыталась сделать в течение восемнадцати лет: объяснит незнакомым людям, что такое быть моим сыном. Вызовет в них сочувствие к ребенку, который сам его не испытывает.
Когда Тэо заканчивает мыться, я захожу в ванную. Воздух жаркий и полный пара; зеркало запотело. Я не вижу слез на своем лице, и это к лучшему. Потому что я знаю своего сына и всем нутром чувствую, что он не убийца, однако шансы на то, что присяжные увидят и поймут это так же четко, как я, минимальны. И не важно, что я говорю Генри или себе; если уж на то пошло, Джейкоб домой не вернется, это мне ясно.
Джейкоб
Тэо еще одевается, когда я стучусь к нему и просовываю голову в дверь.
– Чё те надо, чувак? – говорит он, прикрываясь полотенцем.
Я отворачиваюсь и не смотрю на него, пока он не говорит, что теперь можно, тогда я вхожу:
– Мне нужна помощь с галстуком.
Я очень горжусь тем, что сегодня оделся без всяких проблем. Меня немного напугали пуговицы на рубашке – они были горячие как угли, но я надел вниз футболку, и теперь мне не так больно.
Тэо стоит передо мной в джинсах и толстовке. Хотелось бы мне тоже одеться так в суд. Он поправляет мне воротник и начинает переплетать концы галстука, чтобы превратить его в галстук, а не просто в узел, как дважды выходило у меня. Галстук похож на длинный узкий вязаный шарф. Мне он нравится гораздо больше, чем тот полосатый, который вчера надел на меня Оливер.