а из моего класса, у которой винное пятно на пол-лица. К ней регулярно подходят и спрашивают про него; она отвечает, мол, это родимое пятно и оно не болит. Конец истории. Никто не интересуется, нельзя ли подхватить его, как вирус, и не отказывается играть с ней из-за этого. Но скажи кому-нибудь, что ты аутист, и в половине случаев с тобой начнут разговаривать громче, как с глухим. Так вот, те качества, за которые меня раньше хвалили, – например, ум или превосходная память – вдруг стали делать меня еще более странным. – Он некоторое время молчит, а потом поворачивается ко мне. – Я не аутистичный. У меня аутизм. А еще каштановые волосы и плоскостопие. И мне непонятно, почему при этом я всегда ребенок с синдромом Аспергера.
Я не отрываю взгляд от дороги.
– Потому что это лучше, чем быть парнем, который убил Джесс Огилви, – отвечаю я, и после этого мы больше не разговариваем.
Примечательно, что Генри объявился в тот день, когда еда на столе не особенно аспергерианская. Эмма приготовила стейк и печеный картофель, соус и безглютеновые кексы. Если Генри и заметил на тарелке отсутствие зеленых овощей или чего-нибудь другого не коричневого, то виду не подал.
– Значит, Генри, вы программист? – спрашиваю я.
Он кивает:
– Прямо сейчас я пишу программу для веб-приложения «укажи и щелкни» для iPhone, с помощью которого можно приправить четыре сотни современных американских этнических блюд китайскими травами и соусами. – Он пускается в пятнадцатиминутное объяснение особенностей эзотерического компьютерного программирования, в котором никто из нас ни черта не смыслит.
– Полагаю, яблоко от яблони далеко не падает, – говорю я.
– Вообще-то, я работаю на «Adobe», – отзывается Генри.
Только мы с Тэо находим это замечание смешным. Я думаю, не ставили ли Генри тот же диагноз, что и его сыну?
– И вы женились во второй раз, да? – Говоря это, я смотрю на Эмму.
– Да. У меня две дочери, – отвечает он и торопливо добавляет: – В придачу к двоим сыновьям, разумеется.
– Разумеется, – поддакиваю я и разламываю кекс пополам. – Так когда вы уезжаете?
– Оливер! – восклицает Эмма.
Генри смеется:
– Ну, думаю, это зависит от того, сколько будет продолжаться процесс. – Он откидывается на спинку стула. – Эмма, обед был отличный.
«Ага, дождись Синей Пятницы», – думаю про себя я.
– Пожалуй, я найду себе гостиницу, а то я на ногах уже тридцать шесть часов и скоро просто свалюсь, – говорит Генри.
– Ты останешься здесь, – объявляет Эмма, и мы с Генри оба удивленно смотрим на нее. – Ну как-то глупо искать себе другое жилье в получасе езды от нас, когда завтра утром мы снова отправимся в одно и то же место. Тэо, отец ляжет в твоей комнате, а ты можешь занять диван.
– Что?! – взвивается Тэо. – Почему я должен выметаться из своей комнаты? А как насчет Джейкоба?
– Давай разберемся, – отвечает Эмма. – Ты хочешь спать на диване или помогать мне, когда у Джейкоба случится нервный срыв?
Тэо раздраженно отодвигается от стола:
– Где у нас эти чертовы запасные подушки?
– Я не хочу никого лишать привычного места… – пытается примирить стороны Генри.
– Эмма, – встреваю я, – можно вас на пару минут?
– О, верно. Вы хотели поговорить о моих показаниях? – Она поворачивается к Джейкобу. – Дорогой, можешь убрать со стола и загрузить посудомойку?
Он встает и начинает составлять в стопку тарелки, а я тяну Эмму наверх.
– Нам нужно найти какое-то тихое место, – говорю я и завожу ее в спальню.
Здесь я еще не бывал. Интерьер очень спокойный – все в холодных зеленых и синих тонах. На комоде – дзенский садик с грабельками и тремя гладкими черными камешками. На песке кто-то написал: «SOS».
– Я переживаю только из-за перекрестного допроса, – говорит Эмма и успевает произнести только это, прежде чем я хватаю ее и целую. Совсем не нежно. Этим поцелуем я вливаю в нее все чувства, которые не могу выразить словами.
Наконец она отпихивает меня, губы у нее розовые и припухшие, я невольно делаю к ней шаг снова, но Эмма упирается рукой мне в грудь и не подпускает к себе.
– О боже мой, – говорит она, медленно улыбаясь. – Да ты ревнуешь.
– Но какого черта ты завела этот разговор? «Глупо уезжать куда-то и быть в получасе от нас…»
– Потому что это действительно глупо. Он отец мальчиков, а не какой-то посторонний человек с улицы.
– Значит, он ляжет спать вот за этой стеной?
– «Спать» – главное слово в этой фразе, – отвечает Эмма. – Он здесь ради Джейкоба. Поверь мне, у Генри нет скрытых мотивов.
– Но ты любила его.
Брови Эммы подскакивают вверх.
– Думаешь, я сидела здесь пятнадцать лет и сохла по нему? Ждала момента, когда он снова войдет в дверь, чтобы затащить его в спальню и соблазнить?
– Нет. Но я не стал бы сбрасывать его со счетов в этом смысле.
Эмма мгновение молча смотрит на меня, а потом прыскает со смеху:
– Ты не видел его очаровашку-жену и милашек-дочерей. Поверь мне, Оливер, я не величайшая любовь его жизни, которую он никогда не забудет.
– А моей – да, – говорю я.
Улыбка сходит с лица Эммы, а потом она встает на цыпочки и целует меня.
– Вам не нужно это?
При звуке голоса Джейкоба мы отскакиваем друг от друга на пару футов. Мой клиент стоит в дверях – одна рука лежит на дверной ручке, во второй он держит мой портфель.
– Вы только что… – Он смущенно замолкает. – Вы двое… – Не говоря больше ни слова, он бросает в меня портфель с такой силой, что, ловя его, я крякаю, бежит по коридору в свою комнату и хлопает за собой дверью.
– Что он видел? – испуганно спрашивает Эмма. – Когда он вошел?
Вдруг в дверном проеме появляется Генри. Он вопросительно смотрит вглубь коридора, куда убежал Джейкоб, а потом переводит взгляд на Эмму:
– Тут все в порядке?
Эмма поворачивается ко мне:
– Думаю, вам лучше пойти домой.
Эмма
Когда я вхожу к Джейкобу, он сгорбился над столом, бурчит под нос Боба Марли и яростно пишет на зеленом коврике, которым накрыта столешница:
1, 1, 2, 3, 5, 8, 13, 21, 34, 55, 89, 144, 233…
Я беру из его руки карандаш. Джейкоб поворачивается ко мне на вращающемся стуле.
– «Я возбуждаю тебя, малышка?» – с горечью изрекает он.
– Никаких цитат из фильмов, – говорю я ему. – Особенно из «Остина Пауэрса». Я понимаю, ты расстроен.
– Погодите-ка. Предполагалось, что моя мать отрабатывает свои свидетельские показания с моим адвокатом, а вместо этого ее язык наполовину засунут ему в горло? Да, это могло меня немного расстроить.
Я подавляю гневную вспышку, которая загорается у меня в груди.
– Прежде всего я полностью готова к даче показаний. И потом, я не собиралась целовать его. Это как-то само вышло.
– Такие вещи сами собой не происходят, – возражает Джейкоб. – Вы или хотите, чтобы они произошли, или нет.
– Хорошо, хорошо, думаю, после пятнадцати лет, проведенных в одиночестве, я не стану возражать, если кто-то проявит ко мне интерес.
– Не кто-то, – говорит Джейкоб, – а мой адвокат.
– Он полностью сосредоточен на деле, Джейкоб.
– Меня он не волнует. Если этот человек не выполняет свою работу, я могу просто его уволить. Но ты! – кричит Джейкоб. – Как ты можешь поступать со мной так именно сейчас? Ты моя мать!
Я стою почти вплотную к нему и говорю:
– Всю жизнь я посвятила заботе о тебе. И люблю тебя так, что готова в любой момент поменяться с тобой местами. Но это не означает, что я не заслуживаю счастья.
– Ну, надеюсь, ты будешь по-настоящему счастлива, когда я проиграю этот процесс, пока ты занималась своими шашнями.
И тут я даю ему пощечину.
Не знаю, кто из нас удивлен сильнее. Я в жизни не била Джейкоба. Он держится за щеку рукой, а на коже у него проступает красный отпечаток моей ладони.
– Прости. О боже, Джейкоб, прости меня! – торопливо бормочу я; слова кувыркаются у меня на языке. – Я принесу тебе лед…
Джейкоб смотрит на меня так, будто впервые видит.
Поэтому я не ухожу, а усаживаю его на кровать, притягиваю к себе, как делала, когда он был маленьким и не мог выносить мир в таких количествах, и начинаю раскачиваться вместо него.
Он постепенно расслабляется.
– Джейкоб, я не хотела обижать тебя. – Только сказав это, я понимаю, что повторила те самые слова, которые раньше он говорил мне про Джесс Огилви.
Столько лет у Джейкоба случались вспышки гнева, нервные срывы, панические атаки, и мне приходилось сдерживать его – садиться сверху, сжимать его будто тисками, – но ни разу не довелось ударить. Я знаю неписаное правило: хорошие родители не дают детям шлепков. Награда работает лучше наказания. И тем не менее, чтобы сорваться, мне хватило одного момента раздражения, вызванного пониманием, что я не могу разорваться и одновременно быть тем, кем нужно и кем хочется.
Не то же ли случилось с Джейкобом?
Оливер звонил четыре раза за вечер, но, видя его номер на экране, я не брала трубку. Может, так я себя наказываю или просто не знаю, что сказать.
В начале третьего ночи дверь в мою спальню тихонько приоткрывается. Я мгновенно сажусь в постели, ожидая появления Джейкоба. Но вместо него входит Генри. На нем штаны от пижамы и футболка с надписью: «НЕТ ТАКОГО МЕСТА, КАК 127.0.0.1.»
– Я увидел, что у тебя горит свет, – говорит он.
– Не спится?
Генри качает головой:
– А тебе?
– Нет.
Он показывает рукой на край кровати:
– Можно?
Я подвигаюсь. Генри присаживается с моей стороны постели, но смотрит на лежащую рядом со мной подушку.
– Знаю, – говорю я, – это, наверное, выглядит немного странно.
– Нет… Дело в том, что теперь я сплю на левой стороне постели, как ты. И удивляюсь, почему так вышло?
Я откидываюсь на спинку кровати:
– У меня нет ответов на многие вопросы.
– Я… не знаю, из-за чего разгорелся весь этот крик, – деликатно говорит Генри. – Но я его слышал.