Я подхожу к присяжным.
– Синдром Аспергера – это крепкий орешек, его нелегко расколоть. Вы многое узнали за последние несколько дней… и могу поспорить, вы думали: «Ну и что?» Чувствовать себя некомфортно в незнакомой ситуации, стремиться жить по расписанию, делать каждый день одно и то же, с трудом заводить друзей – мы все время от времени сталкиваемся с теми же трудностями. Но ни одна из них не лишила нас способности здраво рассуждать, и никого из нас не судят за убийство. Вы, вероятно, думали, что Джейкоб не вписывается в ваши представления о человеке с диагностируемым психическим заболеванием. Он умен, он не выглядит сумасшедшим в общепринятом смысле слова. Так что же даст вам уверенность, что синдром Аспергера – это настоящее психическое расстройство, а не очередной новомодный ярлык для проблемного ребенка? Как вы можете быть уверены, что синдром Аспергера объясняет поведение Джейкоба в момент совершения преступления, а не является предлогом для уклонения от наказания?
Я улыбаюсь.
– Что ж, вот вам пример из практики судьи Верховного суда Стюарта Поттера. В пятидесятые и шестидесятые годы прошлого века суд разбирал серию дел об оскорблении нравственности. Так как непристойное поведение не находится под защитой Первой поправки к Конституции США, судьи были вынуждены решать, подпадает ли серия порнографических фильмов под юридическое определение непристойности, и им пришлось просмотреть их. Каждую неделю по вторникам, которые получили название Непристойных, устраивался просмотр, и судьи выносили решения. Легендой в сфере юриспруденции Стюарт стал во время процесса Джакобеллис против Огайо, когда сказал, что жесткой порнографии трудно дать определение, но – я цитирую – «Я узнаю ее, когда вижу».
Поворачиваясь к Джейкобу, я повторяю:
– Я узнаю ее, когда вижу. Вы не только слушали экспертов, видели медицинские карты и отчеты криминалистов, вы также наблюдали за Джейкобом и слушали его. На основе одного этого вам должно быть ясно, что он не просто ребенок с некоторыми особенностями. Он – ребенок, у которого есть трудности в общении и мысли часто путаются. Он говорит монотонным голосом и не выражает эмоций, даже когда это кажется обязательным. И тем не менее у него хватило храбрости появиться перед вами и попытаться защитить себя против одного из самых серьезных обвинений, с какими может столкнуться молодой человек. Его слова и то, как они были сказаны, – это могло вас расстроить. Даже шокировать. Но все потому, что человек с синдромом Аспергера, такой как Джейкоб, – это не типичный свидетель.
Я не хотел, чтобы мой клиент давал показания. Буду честен с вами. Я считал, он с этим не справится. Давая показания на процессе, нужно отрепетировать, что вы говорите и как, чтобы выиграть дело. Вы должны подать себя с лучшей стороны и понравиться присяжным. А я знал, что Джейкоб этого не сможет – и не станет – делать. Черт, я с трудом заставил его надеть галстук… Определенно, я не мог выжать из него внешние проявления раскаяния, даже грусти. Не мог дать указания, что ему следует, а чего не следует говорить вам. Для Джейкоба это была бы ложь. А он всегда следует правилу – говорить правду.
Я смотрю на присяжных.
– Перед вами ребенок, который не вписывается в систему, потому что физически и психологически не способен на это. Он не знает, как завоевать вашу симпатию. Не знает, что повысит, а что уменьшит его шансы на оправдание. Он просто хотел рассказать вам свою историю и сделал это. И теперь вы понимаете, что Джейкоб не преступник, который ищет лазейку в законе. Это синдром Аспергера, который может повлиять, влиял и продолжает влиять на его суждения в каждый конкретный момент. Потому что любой другой обвиняемый – обычный обвиняемый – не стал бы говорить вам того, что сказал Джейкоб.
Мы с вами знаем, дамы и господа, что юридическая система в Америке работает очень хорошо, если вы общаетесь с ней определенным образом, так, как Джейкоб не умеет. И тем не менее каждый в этой стране имеет право на справедливый суд – даже люди, которые обладают манерами, малоподходящими для выступлений в суде. – Я делаю глубокий вдох. – Может быть, для вынесения справедливого решения в случае с Джейкобом нам просто нужны люди, которые готовы слушать чуть более внимательно.
Как только я занимаю свое место, встает Хелен:
– В детстве я, помню, спрашивала свою мать, почему на рулоне вместо «Бумага для вытирания попы» написано «Туалетная бумага». И знаете, что она мне ответила? Можешь называть ее как хочешь, но никакими словами не описать, что это такое на самом деле. Тут разбирается дело не о молодом человеке, которому трудно поддерживать разговор, заводить друзей или есть что-то, кроме синего желе по средам…
«По пятницам», – мысленно поправляю я. Джейкоб тянется за карандашом и начинает писать записку, но я выхватываю у него из руки карандаш и кладу его себе в карман.
– Это дело о юноше, который совершил хладнокровное убийство, а затем, используя свой высокий интеллект и восторг перед сценами преступлений, попытался замести следы. Я не оспариваю наличие у Джейкоба синдрома Аспергера. И не жду, что кто-то из вас тоже поставит его под сомнение. Но это не снимает с него ответственности за жестокое убийство. Вы слышали криминалистов, которые пришли в дом и обнаружили следы крови Джесс на полу в ванной. Вы слышали, как сам Джейкоб говорил, что смыл ее отбеливателем и спустил туалетную бумагу в унитаз. Почему? Не потому, что есть правило, куда нужно кидать использованную туалетную бумагу… нет, он хотел скрыть, что заметал следы убийства. Он сказал вам, дамы и господа, как обставил сцену преступления и как тщательно все продумал. Он намеренно пытался направить полицию по ложному следу, создать впечатление, что Джесс была похищена. Он разрезал сетку на окне и использовал ботинки Марка Магуайра, чтобы оставить следы и переложить ответственность за преступление на другого человека. Он протащил тело Джесс на расстояние, равное длине трех футбольных полей и оставил его в кульверте, чтобы полиции было труднее его найти. А когда устал от своей игры в «Борцов с преступностью», взял телефон Джесс и набрал девять-один-один. Зачем? Не потому, что ему легче взаимодействовать с мертвым телом, чем с живым, просто все это было частью извращенного плана Джейкоба Ханта по лишению жизни Джесс Огилви ради эгоистичного желания поиграть в детектива.
Хелен смотрит на присяжных.
– Мистер Бонд может называть это, как ему нравится, но слова не изменят сути: молодой человек совершил жестокое убийство и в течение нескольких дней активно скрывал это, продуманными действиями направляя полицию по ложному следу. Так, дамы и господа, действует расчетливый убийца, а не ребенок с синдромом Аспергера.
Эмма
Дорогая Тетушка Эм,
что делать, когда все признаки указывают: знакомый тебе мир вот-вот рухнет?
Искренне ваш,
Дорогой Шалтай, ПОМОГИТЕ!
С любовью,
Три дня спустя жюри присяжных все еще совещается.
У нас сложился особый порядок: утром Оливер привозит Тора на завтрак. Джейкоб отводит пса во двор и бросает ему мяч, пока Генри и Тэо медленно оживают за кофе. Генри учил Тэо С# программированию, чтобы тот мог сам создать компьютерную игру, что вызвало у парня бесконечный восторг. После обеда мы с Оливером играем в «Эрудит», и Джейкоб то и дело выкрикивает с дивана в гостиной, где смотрит «Борцов с преступностью», неизвестные, но подходящие слова:
– Qua! ZA![37]
Мы не включаем новости и не читаем газет, потому что в них говорят и пишут только о Джейкобе.
Нам не позволено покидать дом по двум причинам: формально Джейкоб находится под арестом и нам нужно находиться в таком месте, откуда можно добраться до суда за двадцать минут, как только присяжные вернутся в зал из совещательной комнаты. Мне все еще странно встречать в своем доме Генри. Я думала, он уедет под каким-нибудь благовидным предлогом, мол, одна из его дочерей подхватила стрептококк или жена уехала к умирающей тетушке, но мой бывший настаивает, что останется здесь до оглашения вердикта. Наши разговоры состоят в основном из клише, но, по крайней мере, это разговоры. «Я наверстываю упущенное», – говорит он. Лучше поздно, чем никогда.
Мы стали семьей. Нестандартной и собранной воедино чужой трагедией, но после долгих лет в роли матери-одиночки я беру все, что могу получить.
Позже, когда мальчики готовятся ко сну, мы с Оливером ведем Тора на прогулку вокруг квартала, а потом наш адвокат отправляется обратно в свою квартирку над пиццерией. Мы разговариваем про лошадь, которая наступила себе на лодыжку и сломала ее. Про то, как я хотела стать писательницей. Про суд.
Мы не говорим о нас.
– Это хорошо или плохо, что присяжные не могут вынести вердикт?
– Думаю, хорошо. Вероятно, это означает, что кого-то не могут уговорить.
– Что будет дальше?
– Если Джейкоба осудят, – рассуждает Оливер, пока Тор петляет перед нами по дорожке, – он отправится в тюрьму. Не знаю, будет ли это та, в которой он уже сидел. Если его признают невиновным по причине невменяемости, судья, вероятно, потребует провести еще одну психиатрическую экспертизу.
– Но тогда он вернется домой?
– Я не знаю, – говорит Оливер. – Мы попросим Аву Ньюком и доктора Мурано составить план амбулаторного лечения, но все будет зависеть от судьи Каттингса. Он может поставить во главу угла факт совершения Джейкобом убийства и невозможность это игнорировать и решит, что Джейкоба необходимо изолировать от общества…
Оливер говорил мне это и прежде, но до меня как-то не доходило.
– В психиатрической больнице штата, – завершаю его фразу я. Когда мы возвращаемся к дому, я останавливаюсь на подъездной дорожке,