псалтыря с следованием на крепко. И коли то изучит, может после того проучивая и конархати и чести всякие книги. А се мужики невежи учат робят, да речь ему испортит; да первое изучит ему вечерню ино то мастеру принести каша, да гривна денег; а завтреня также, а и свыше того, а часы, то особно. Да те поминки, опроче могорца, что рядил от него. А от мастера отъидет, и он ничего не умеет, тонко то бредет по книге, а церковного постатия ничего не знает. Толко ж государь укажет псалтырю с следованием изучити да и все, что выше писано, да что от того, укажет имати, ино учащимся легко, а сяк не смеют огурятися…»[460]
Из этого видно, что главная забота высшего духовенства состояла не в том, чтоб распространить, увеличить объем книжного обучения, а по возможности сохранить в должном порядке то, что уж существовало как необходимое. Вместе с тем это любопытное послание знакомит нас с составом первоначального обучения в нач. XVII столетия и указывает на некоторые обычаи учебного круга, как, например, принос каши и гривны[461] денег мастеру, т. е. учителю, когда начинали учить Часовник, т. е. вечерню, заутреню, часы и т. д. Весьма любопытно, что этот обычай сохранялся на юге России и до нашего времени[462].
Впоследствии грамотность в этом первобытном составе от духовенства стала постепенно переходить в народ, в круг образования гражданского. И здесь она водворилась с тем же характером догматизма, непреложности и как нечто неприкосновенное свято сохранялась в течение семи столетий и сохраняется даже теперь у большей части простого народа как самый обыкновенный домашний курс обучения. «Издревле Российским детоводцем и учителем обычай бе и есть, учити дети малые, в начале азбуце, потом часословцу и псалтыри, таже писати, по сих же нецыи преподают и чтение Апостола (по этому порядку, как увидим, учился царь Алексей Михайлович). Возрастающих же препровождают ко чтению и священные библии, и бесед Евангельских и Апостольских и к рассуждению высокого во оных книгах лежащего разумения» (Предисловие к Грамматике, изданной в начале XVIII столетия)[463].
Само собою разумеется, что народ иначе и не мог принять грамотность, как в том именно составе, в каком она явилась у духовного чина. До того времени он не имел понятия не только о науке, но даже и о грамоте; эллинская, т. е. древняя языческая наука не коснулась его девственной почвы, как то было, например, в других странах, на Западе и на Востоке и даже в самой Византии, а потому христианская грамотность и не встретила у нас ничего такого, что могло бы хоть сколько-нибудь изменить ее первобытный образ. Здесь она и возникла из самых простых, первых потребностей Церкви ради приготовления служителей Церкви и была принята, т. е. распространилась, таким же простым естественным путем, единственно только под видом учения веры и церковной службы.
До преобразований Петра Великого эта грамотность в своем неизменном первобытном составе была распространена по всем сословиям; была общенародною и везде единообразною: дети первостепенного боярина обучались точно так же и по тем же самым книгам, как и дети простолюдина; то же самое, хотя и в большей полноте, встречаем и в царском быту.
«А как царевич будет лет пяти, – говорит Котошихин, – и к нему приставят для бережения и научения боярина честью великого, тиха и разумна, а к нему придадут товарыща околничего или думного человека. Также из боярских детей выбирают в слуги и в столники таких же младых, что и царевич. А как приспеет время учити того царевича грамоте, и в учители выбирают учительных людей, тихих и не бражников. А писать учить выбирают из посольских подьячих. А иным языком, латинскому, греческого, немецкого, и никоторых, кроме русского научения, в Росийском Государстве не бывает».
Выбор учителей падал почти всегда на подьячих или дьяков[464]; в то время они, конечно, были лучшими учителями чтения и лучшими каллиграфами. Так, учителем царя Алексея Михайловича был дьяк Василий Прокофьев, а учителем Петра Великого – Никита Зотов; и тот и другой сначала были подьячими. Чистописанию учили обыкновенно подьячие Посольского приказа, в котором процветала тогда наша старинная, весьма искусная и весьма вычурная каллиграфия. Царя Алексея Михайловича учил писать подьячий Посольского приказа Григорий Львов, а царя Федора Алексеевича – подьячий же Панфил Тимофеев[465]. В записках Крекшина о Петре Великом находим любопытные подробности о выборе в учителя Никиты Зотова; в них живо изобразилась наша давняя старина, ярко выступили отношения и значение мастера-учителя в нашей древней жизни. Мы передадим эти подробности словами Крекшина: «Егда же великому государю царевичу Петру Алексеевичу приспе время книжного учения и писания, аще от рождения бысть пятилетен, но возрастом и остротою разума одарен был от Бога, тогда великий государь царь и великий князь Феодор Алексеевич вельми[466] любяше государя царевича Петра Алексеевича, и зрения ради его, часто приходя ко вдовствующей великой государыне Наталии Кирилловне и глаголя: „Яко время приспе учения царевичу Петру Алексеевич“. Великая же государыня проси великого государя, чтоб сыскать учителя кроткого, смиренного и ведущего божественное писание. И бе тогда с великим государем у великой государыне боярин Федор Соковнин. Оный доносил их величеству, что имеется муж кроткий и смиренный, и всяких добродетелей исполнен, в грамоте и писании искусен, из приказных Никита Моисеев сын Зотов.
Тогда великий государь повеле оному Соковнину Зотова представить к их величеству. И реченный боярин Соковнин велел Зотову идти за собою. И, приехав к дому царского величества, ввел Зотова в переднюю и велел ему ожидать; сам же пойде в внутренний покои к великому государю и о Зотове донес.
Великий государь царь Феодор Алексеевич повелел оного Зотова к его величеству ввести. Слышав же царское повеление, един из домовых предстоящих людей, вышед в переднюю палату, вопросил: „Кто здесь Никита Зотов?“ Зотов же о себе объявил. Пришедший сказал: „Государь изволит тебя спрашивать; пойди вскоре“. Зотов же, слышав, пришел в страх и беспамятство и не шел. Пришедший же взял Зотова за руку, увещевая не боятися, глаголя: „Милости ради государь тя требует“. Зотов же просил, чтоб дал малое время, доколе приидет в память. И, мало постояв, сотвори крестное знамение, поиде во внутрь покоев к царскому величеству. По пришествии же, великий государь Зотова пожаловал к руке. И повеле Зотову писать и по писании честь книги. И призвал Симеона Полоцкого, мужа премудрого в писании, живущего при великом государе, царе и великом князе Феодоре Алексеевиче, и повеле писание и чтение рассмотреть. Полоцкий, писание рассмотря и слушав чтение, великому государю объявил: „Яко право того писание и глагол чтения“.
Великий государь повеле оному же боярину Соковнину Зотова отвести к вдовствующей великой государыне, Наталии Кирилловне[467]. По вшествии в дом великой государыни царицы Наталии Кирилловны, паки боярин Соковнин повелел ожидать в передней палате. Боярин, вошед внутрь чертогов царских, донес великой государыне царице Наталии Кирилловне о Зотове. И о сем реченном слышав, великая государыня повеле Зотова пред себя ввести. Егда он вошел, тогда великая государыня изволила держать государя царевича[468] Петра Алексеевича за руку, а Зотову изволила говорить: „Известна я о тебе, что ты жития благого, божественное писание знаешь; вручаю тебе единородного моего сына. Приими того и прилежи к научению божественной мудрости, и страху Божию, и благочинному житию и писанию“. Зотов же, егда слыша сие, весь облияся слезами и паде к ногам великой государыни, трясяся от страха и слез глаголя: „Несмь достоин принята в хранилище мое толикое сокровище“. Великая государыня повеле встати, рече: „Приими от руку моею. Не отрицайся прияти. О добродетели бо и смирении твоем аз известна“. Зотов же не возста, лежа у ног, помышляя свое убожество. Великая государыня возстали повеле, и пожаловала Зотова к руке и повеле Зотову быть наутрие для учения государя царевича Петра Алексеевича.
Наутрие Зотов прииде в дом царский к великой государыне, царице и великой княгине Наталии Кирилловне. Тогда же изволил прибыть и великий государь, царь и великий князь Феодор Алексеевич, прииде же и святейший патриарх. Сотворя обычное моление, окропя блаженного отрока святою водою и благословив, вручи Зотову. Зотов же, прияв государя царевича, посадя на место, сотворя государю царевичу земное поклонение, нача учение»[469].
Ученье началось, разумеется, с азбуки, которые до XVII столетия были рукописные. К сожалению, мы ничего не знаем о составе этих древнейших азбук, потому что ни одной из них до сих пор не удалось нам видеть. Сохранившиеся во множестве азбуки каллиграфические, или собственно прописи, без сомнения, во всем отличались от букварей; не знаем также положительно, в какое именно время в XVII столетии появились у нас азбуки или буквари печатные. До сих пор самою первою по времени издания может считаться азбука, изданная в 1634 г. Василием Бурдовым и переделанная им, может быть, из грамматики или собственно азбуки, изданной в Вильно в 1621 г.[470] Год издания этого букваря совпадает с тем временем, в которое царевич Алексей Михайлович, достигнув пятилетнего возраста, начал учиться грамоте; можно с большою вероятностию предполагать, что первоначальное обучение царевича было одною из побудительных причин к изданию этого букваря