[603], справедливо предполагая, что были, вероятно, и другие учителя, кроме Зотова и явившегося уже впоследствии Франца Тиммермана. Однако ж весьма было бы любопытно знать имя первого учителя в воинских играх Петра – первого человека, который своими наставлениями, своим влиянием не мог не оставить в воспитании ребенка более или менее заметного следа.
Француз Невиль в своих известиях о Московии 1689 г. пишет[604] между прочим, что царь Алексей Михайлович незадолго до своей кончины назначил гувернером к Петру полковника Менезиуса, шотландца, который и занимался с ним до начала царствования царя Иоанна, следовательно, вообще до того времени, как правление перешло в руки царевны Софии. Тогда он был удален от Петра в Смоленск по назначению на службу[605]. Известие весьма сомнительное, если под словом «гувернер» разуметь дядьку-воспитателя, ибо в дядьки назначались люди, честные породою, обыкновенно из боярского круга. Даже и в учителя грамоте выбирали обыкновенно из русских и преимущественно из умных, тихих и толковых подьячих. Ни той, ни другой должности иностранец занять не мог, да и самая мысль об этом не могла прийти в тогдашние умы уже по одному отчуждению тогдашней жизни от всего иноземного. Но если среди прямых и положительных убеждений века такой факт был решительно невозможен, то существовала сторона быта, где иноземное легко допускалось и не смущало своим приближением строгих взоров старины. Эта сторона в царском домашнем быту принадлежала потехам, увеселениям и забавам, а также и детским играм. Сюда иноземное проникало свободнее под видом безделиц, не стоящих серьезного внимания. Нам известно уже, что дети царя Михаила – Алексей и Иван – и их стольники были одеты даже в немецкое платье, курты и т. п., в то время, когда немецкое платье строго было запрещено, так что сначала и самые иностранцы должны были ходить в русском же платье. У Никиты Ивановича Романова, который любил иноземные обычаи и рядился по-немецки, выезжая, однако ж, в таком наряде только на охоту, патриарх отобрал немецкий костюм и сжег как вещь, по некоторым понятиям греховную. Но как бы то ни было, фанатическое преследование иноземного лишалось своей силы в кругу детских забав, где иноземное являлось, как нами замечено, под видом потехи и, следовательно, не имело как бы никакого значения. Так, немецкие или фряжские потешные листы в XVII в. принадлежали к самым обыкновенным предметам детских забав и даже в известной доле служили весьма полезным назиданием. О содержании их мы не имеем сведений, но в том нет сомнения, что через них получалось, по крайней мере, наглядное знакомство со многими предметами иноземного быта, которые были осуждены мнением века[606]. Все печатные немецкие листы с изображением священных предметов официально провозглашены были еретическими, а такое осуждение бросало значительную уже тень и на все другие листы или гравюры западного происхождения, и особенно в отношении изображений, которых тогдашний человек не мог себе растолковать за отсутствием необходимых познаний. Припомним также немецкие карты и особенно потешные книги, рыцарские повести о Бове, о «Петре златых ключев», которые, как и фряжские листы, могли войти к нам только под видом игрушек, потех вместе с игрушками и куклами привозными. Все это дает нам некоторое право заключить, что для подобной же потехи мог быть введен в хоромы малолетнего царевича Петра немец, обучавший его со сверстниками потешному ратному строю. В этом смысле и должно понимать гувернерство Менезиуса, упоминаемое Невилем. И в самом деле: кому ж было поручить образование маленького полка, как не немцу, да притом, как говорят, пользовавшемуся при дворе уважением! Самый чин полковника предполагает полк, устроенный на немецкую ногу, по образцу выборных солдатских и рейтарских полков, которые тогда были уже заведены и в которых начальные люди были большею частию из немцев же. Если бы полк устроен был по-русски, то Петр был бы назван воеводою, головою, а не полковником.
Менезиус, как мы сказали, родом был шотландец и славился как знаток всех европейских языков. «Я был приятно удивлен, – говорит Невиль (встретившись с Менезиусом в Смоленске), – найдя человека его достоинств в варварской стране, ибо, кроме познания в языках, которыми генерал (так называет Невиль Менезиуса) говорил превосходно, он многое видал в свете, и в жизни его случалось с ним достойное рассказа. Обозрев большую часть Европы, поехал он в Польшу, предполагая оттуда пробраться в Шотландию. Но в Польше завязалась у него интрига с женою одного литовского полковника. Муж заревновал, приметя частые посещения гостя, и велел слугам своим умертвить его. Полковница уведомила о том своего друга; он вызвал мужа на дуэль, убил его, принужден был бежать и попался в руки москвитян, тогда воевавших с Польшею. Сначала обходились с ним, как с военнопленным, но когда узнали причину его бегства, то предложили: либо служить в царских войсках, либо отправляться в Сибирь. Он соглашался лучше на последнее, но отец нынешних царей пожелал лично его видеть, нашел в нем любезного человека, принял его ко двору и дал ему 60 крестьян. Потом женился он на вдове некоего Марселиуса, который был первым основателем железных заводов в Московии, приносящих ныне царям ежегодно дохода до 100 000 крон»[607]. Действительно, Павел Гаврилович Менезиус был приближен ко двору и не раз исполнял разные поручения даже и по дипломатической части. Невиль и Лизек именуют его генералом[608]. Невиль рассказывает, что он, возвратившись из посольства в разные государства Европы, произведен был в генерал-майоры, а ездил будто бы с предложением к папе о соединении на некоторых условиях Русской церкви с Латинскою. Но это был ложный слух, весьма естественно возникавший между иностранцами-католиками по поводу посольства в Рим. Менезиус ездил на Запад с объявлением, что «Салтан Турской наступил на Польское государство войною, что поэтому необходимо всем окрестным государям общими их войски соединиться в помощь Польше и на оборону всем окрестным христианским землям»[609]. Это полномочие достаточно уже говорит в пользу Менезиуса как человека, заслужившего доверие при дворе и по своим познаниям, и по личным достоинствам и талантам. Он выехал из Москвы 20[610] октября 1672 г. и возвратился, разумеется, без успеха 28 марта 1674 г. Сначала он был пешего строю майор, а после посланничества является уже полковником рейтарского строю 5 полка. Должно быть, чин полковника нашей службы соответствовал генерал-майорскому чину на Западе.
Кроме главнейшего полномочия, Менезиусу поручено было также приговорить в русскую службу «двух трубачей самых добрых, которые бы в ученьи свидетельствованы, на высокой трубе танцы трубить; да рудознатных мастеров, самых же добрых, которые знают золотую и серебряную руду, и плавильщиков человек [дву или] трех или четырех»[611]. Поручение о музыкантах может отчасти служить указанием, что Менезиус как бывалый человек не бесполезен был и при устройстве комедийной хоромины или вообще театра, который только что пред его посольством заводился при дворе и большею частию устраивался в с. Преображенском. Что Менезиус имел какое-то отношение к этим небывалым еще забавам в царском быту, на это указывает также и один рассказ Лизека. «Чрез несколько дней после нашего отъезда, – пишет Лизек, – немецкие комедианты должны были представлять комедию, которая, как они уверяли, доставит большое удовольствие царю, если только в ней будет участвовать один из наших слуг. Это был балансер, заслуживший своими шутовскими и ловкими действиями всеобщее удивление, особенно русских, которые единогласно решили, что он чародей и морочит добрых людей бесовскою силою. В самом деле, над его фокусами нужно было призадуматься. Например: он перекрестит несколько раз ножи, и они сами собою поднимают венки и деньги. Как мы ни присматривались к его штукам, но никак не могли отгадать причины странных явлений. Немцы и некоторые из русских просили послов оставить его в Москве, пока он покажет свое искусство царю и царице, но желание их не было исполнено. По отъезде нашем слух дошел до царя, и он тотчас послал вслед за нами генерала Менезиуса, бывшего некогда послом в Вене и Риме, с переводчиком, чтобы воротить в Москву нашего слугу-фокусника. На третий день они догнали нас в почтовых санях и, объяснив желание царя, просили отпустить сказанного слугу и уверяли, что царь отдарит его щедро и тотчас отпустит назад. Послы предоставили ему на волю. Он воротился в Москву, в царских палатах два раза показывал свои фокусы и удивил царя и царицу»[612]. По всему вероятию, выбор Менезиуса для подобных поручений не был случаен; поручали ему как знатоку дела, как человеку более других известному и способному выполнить такое поручение. С другой стороны, это раскрывает близость его к Матвееву и вообще к людям, бывшим тогда в силе, а следовательно, и личную известность самому царю.
Таким образом, сказание Невиля легко может быть объяснено в том смысле, что Менезиус под видом потехи, обученья солдатскому строю введен был и к царевичу Петру. С падением Матвеева удален был и Менезиус, как человек, изъявлявший особенную ревность к Петру и его стороне. Он послан был в Смоленск, как говорит Невиль. В 1679 г., действительно, ему назначен поход с полком к Киеву против турок[613]. В 1683 г. Менезиус снова является при дворе в качестве переводчика на конференции со шведским посольством