вохры и испанских белил (из висмута). Они чернят свои зубы с тем же намерением, с которым наши женщины носят черные мушки на лице (т. е. для придания лицу большей белизны или белизне лица большей выразительности). Зубы их портятся от меркуриальных белил, и потому они превращают необходимость в украшение и называют красотою сущее безобразие. Здесь любят низкие лбы и продолговатые глаза, и для того стягивают головные уборы так крепко, что после не могут закрыть глаз, так же как наши женщины не могут поднять рук и головы. Русские знают тайну чернить самые белки глаз. Маленькие ножки и стройный стан почитаются безобразием. Красотою женщин они считают толстоту. Худощавые женщины почитаются нездоровыми, и потому те, которые от природы не склонны к толстоте, предаются всякого рода эпикурейству с намерением растолстеть: лежат целый день в постеле, пьют русскую водку, очень способствующую толстоте, потом спят, а потом опять пьют». «Женщины в Московии, – прибавляет Корб (кон. XVII столетия), – имеют рост стройный и лицо красивое, но врожденную красоту свою искажают излишними румянами; стан у них также не всегда так соразмерен и хорош, как у прочих европеянок, потому что женщины московские носят широкое платье, и их тело, нигде не стесняясь убором, разрастается, как попало». Путешественникам с европейского Запада наша старая жизнь казалась вообще до чрезвычайности странною, нелепою, чудовищною, и они, как видим, каждый по своему старались объяснить себе ту или другую сторону наших бытовых порядков. Относительно женских прикрас иностранцев главным образом поражало, как нельзя не заметить, полнейшее отсутствие и малейшего даже искусства, малейшей утонченности в употреблении таких прикрас; их поражала эта необыкновенная грубость мазанья и без того красивого лица. Но существовали же какие-либо причины, достаточные для того, чтобы крепко держался подобный нелепый обычай. Нам кажется, что первою из таких причин был своеобразный русский идеал женской красоты, а второю – недостаток лучших средств в самих материалах, ибо краски для притиранья употреблялись простые и грубые, особенно в среднем городском быту, какой больше всего и наблюдали заезжие иноземцы. У русской красоты было
Белое лицо, как бы белой снег,
Ягодицы (на щеках), как бы маков цвет,
Черные брови, как соболи,
Будто колесом брови проведены;
Ясные очи, как бы у сокола…
Она ростом-то высокая,
У ней кровь-то в лице, словно белого заяца,
А и ручки беленьки, пальчики тоненьки…
Ходит она, словно лебедушка,
Глазом глянет, словно светлый день…
Несмотря на то что эта последняя черта русской красоты – «ее взгляд, словно светлый день» – переносит представления о ней в область идеалов поэтических или романтических, однако в общем ее типе, как видим, господствуют представления самые материальные, господствуют сильные, резко определенные краски без всякой поэтической, т. е. романтической, отживки, а так, как ими расписывались старинные эстампы деревянной лубочной печати.
В приведенном изображении идеала женской красоты материально обрисовываются и самые средства, какими обыкновенное лицо могло достигать этого идеала. Белизна лица уподоблялась белому снегу – естественно было украшать его белилами в такой степени, что в цвете кожи не оставалось уже ничего живого, ибо и самый первообраз не указывал ничего живого или поэтически и эстетически жизненного. Само сравнение «кровь-то в лице, словно белого заяца» еще сильнее обозначает то же представление о снегоподобной белизне лица. «Щеки – маков цвет» или «щечки – аленький цветок» точно так же свое идеальное низводили слишком прямо и непосредственно к простому материальному уподоблению красному цветку мака. Маков цвет должен был покрывать, как бы цветок на самом деле, только ягодицы щек; таким образом, снегоподобная белизна должна была довольно резко освещаться ярким алым румянцем, который не разливался по всему лицу, а горел лишь на ягодицах. Очень понятно, что при таком сочетании на лице белого и красного цвета требовался и цвет волос на бровях и ресницах наиболее определенный, который бы как можно сильнее выделял эту писаную красоту всего лица. Конечно, для такой цели ничего не могло быть красивее черных волос соболя – тонких, мягких, нежных, блестящих. Оттого соболь становится исключительным идеалом для характеристики бровей, и черная соболиная бровь, проведенная колесом, является необходимым символом красоты. Все это вместе служило самою выгодною обстановкою именно для светлости и ясности глаз. Ясные очи своим блеском, а вместе и взглядом, указывали идеал ясного сокола, который, по всему вероятию, и ясным обозначался тоже за особую светлость своих глаз. Однако ж для того, чтобы еще больше возвысить ясность, светлость и блеск очей, подкрашивали не только ресницы под стать бровям тоже черною краскою, сурьмою, но пускали черную краску и в самые глаза особым составом из металлической сажи с гуляфною водкою или розовою водою.
Таким образом, Петрей мог справедливо говорить, что у русских женщин глаза черные, чего, конечно, в действительности не было, но выходило так по украшениям бровей, ресниц и самых белков.
Черные брови и ресницы, как и черные глаза, служили типом желаемой красоты, а потому и господствовали в уборе красавиц, и тем более что сурмление доставляло более легкую возможность уподобить прикрасу самой природе. Другое дело было, когда желали украсить волосы под цвет русых или темно-русых. Недостаток доброго материала или же неискусство в составлении краски тотчас обнаруживалось, и волосы выходили коричневыми, как замечает Олеарий. Что же касается украшения ресниц белою краскою, о котором говорит Петрей, то, вероятнее всего, здесь лишь неискусно употреблялись белила или какая-либо пудра собственно для украшения лица. То же должно сказать и о синем цвете, который на лице, на шее и на руках мог происходить от плохих белил или румян, оставлявших по себе синеватые следы. Как бы ни было, но эпический идеал красоты, живший с незапамятных времен в воображении народа, заставлял своими указаниями приближать к нему всякий образ красивого лица. Он должен был подчинять своему образу все другие представления о красоте, уравнивать их по своим чертам.
Однако ж, в сущности, основным понятием, или основным представлением, о красоте женского лица в допетровской Руси было простое представление о физическом цветущем здоровье. Это, конечно, самая коренная идея красоты. Старина не только не уважала бледной и изнеженно-слабой красоты, но почитала ту и другую болезненным состоянием здоровья, если так бывало на самом деле, или же относила эти болезненные по ее понятиям признаки прямо к худому поведению, к разврату, которому и самое имя выводила из одного корня со словом «бледный». В этом она совершенно расходилась с понятиями красавиц кон. XVIII столетия, а отчасти и нашей памяти, которые употребляли всевозможные способы, чтоб побледнеть. Рассказывают, что некоторые из них всякое утро принимали по восемь катышков белой почтовой бумаги и беспрестанно носили под мышками камфору; также кушали мел, пили уксус и т.п.[235], стараясь достигнуть этой желанной цели. Старинные допетровские красавицы, напротив, употребляли все усилия, чтобы казаться в полном смысле девицами красными, и расцвечивали себя, как маков цвет. Идея романтической, сентиментальной красоты не была им известна; они еще были очень близки к самым реальным представлениям по этому предмету, к древнейшему коренному значению самого слова «красота». Они еще переживали эпический возраст русского развития, а потому и были так материальны в своих понятиях о красивом лице.
Само собою разумеется, что и в их время, как и во всякое время, уборы и наряды должны были служить тому же господствовавшему идеалу красоты. Головной убор, как и убор одежды, точно так же ставил себе целью придать лицу еще большую цветность и вообще возвысить описанную красоту в большей степени. Неизменные части такого убора всегда стремились произвести необходимую гармонию и с белизною лица, с алыми щеками и черными бровями, для чего в головном уборе одно из видных мест занимал убрус – повязка из тонкого белого полотна с золотым шитьем и низаньем из жемчуга; золотные кики украшались жемчугом в таком виде, что жемчужные нити окаймляли белое лицо со всех сторон: лоб украшала жемчужная кичная поднизь, стороны у щек – жемчужные нити ряс, шея красилась жемчужным стоячим ожерельем или же жемчужною нитью, которая называлась перлом. Припомним, что и самое достоинство жемчуга заключалось в особенной белизне и чистоте его блеска; желтого жемчуга, по свидетельству торговой книги XVI столетия, никто не покупал на Руси. Среди жемчуга иногда блистали дорогие каменья, большею частью лалы (алые, малиновые) и изумруды, цвет которых подбирался с тою же главною целью придать лицу и глазам наибольшую цветность, светлость и выразительность. Само собою разумеется, что общим фоном для всех таких уборов служило непременно золото, т.е. золотное тканье, шитье, плетенье, а также и золотая кузнь, кованье в различных видах. Без золота невозможно было устроить никакого убора; это был самый обычный, общеупотребительный материал для всяких уборов, как и для убора самого платья. Для алых щек являлся господствующим особый цвет материй, атласов, бархатов, камок и т.п., именно червчатый и алый. На шапках этот цвет красился также жемчугом, что придавало немало блеску притиранью лица, румянам и белилам. В отношении бровей и ресниц их цветность усиливалась еще в большей степени меховою, обыкновенно черною бобровою или соболиною опушкою шапки. Мех, особенно соболий и бобровый, принадлежал к самым любимым и неизменным уборам в одежде, и нет сомнения по той именно причине, что вполне отвечал тогдашним идеальным представлениям вообще о женской красоте, служил самою изящною для нее и наиболее выразительною рамкою. Почти все одежды, особенно выходные, парадные – как зимние, так отчасти и летние,– окаймлялись бобровым пухом; а накладное бобровое ожерелье – род пелерины – составляло самую видную часть женской одежды в торжественных случаях и принадлежало к царственным уборам цариц и зимою, и летом. При этом должно заметить, что бобровый мех для таких уборов всегда подкрашивался черненьем. Словом сказать, русские красавицы XVI и XVII столетий вовсе не были безучастны к красоте своего наряда; они вовсе не были такими, какими их рисуют некоторые наши исследователи, говоря вообще, что русские женщины допетровского века «не заботились ни об изяществе формы, ни о вкусе, ни о согласии цветов, лишь бы блестело и пестрело!.. Не имели понятия о том, чтоб платье сидело хорошо» и т.д. Русские красавицы, как и красавицы всех времен и народов, точно так же очень много заботились о том, чтобы нарядиться