Юже ты милостыню веле щедро дати…[83]
Это поднесение книги происходило еще при жизни царя Федора, не позже 1678 г., ибо стихотворение внесено Полоцким в особый сборник – рифмологион – стихослов, составленный в этом году. Тогда Софье было около 20 лет; так рано она уже является начитанною и знакомою с книжными людьми.
Ученик Полоцкого Медведев также не один раз восхвалял царевну подобными же виршами, которые иногда брал целиком у своего учителя. Между прочим, в 1685г. он написал вручение премудрой царевне привилегии на академию, длинное послание о высоком значении науки, о необходимости водворить ее на Руси; о том, что сама мудрость – Софья-царевна только и была способна совершить это великое дело:
Мудрости бо ти имя подадеся,
Греком София мудрость наречеся:
Тебе бо слично науки начати,
Яко премудрой оны совершати…
Далее автор говорит, что как Ольга свет веры явила, так и царевна хочет явить России свет науки; что она первая здесь мудра явилась; что предивно Господь ее избрал править царством, которое от всех бедствий она хранит, как зеницу ока; что многие прежде жити в России князи и цари, но ни одному Бог не дал дара «мудрость Россам показати» и т. д.
Наконец ее возвеличили сокровищем семи даров Духа Святого. Эти дары были описаны с величайшею лестью в особой книжке «Дары Духа Святого» с приложением гравированного изображения царей и царевны, и на другом листе – князя Голицына и иных персон. Затем явился особый гравированный портрет царевны с аллегорическими изображениями таких же даров, сиречь добродетелей. В книжке описаны следующие дары: мудрость, разум, совет, крепость, благочестие, видение в законе Господнем и страх Господень. На портрете изображены: вверху – разум, по сторонам – благочестие и целомудрие, щедрота и правда, великодушие и надежда божественная (т. е., вероятно, надежда устроить себя на царстве окончательно). В описании дара мудрости книжка говорит между прочим, что когда в 1682 г. был мятеж (стрелецкий), то никто не мог его усмирить, а царевна могла бы еще в начале его остановить, но не хотела противиться изволению Божьему, прозревая «якою кончиною овая мятеж имела утолитися; в молитвах неусыпающих в то время трудилася, просила у Бога милости в его отмщении за грехи мирские…». В предисловии говорится, что «иный весь век свой трудится, дабы малую якую часть мудрости постигнул; но тебе – с именем дана есть мудрость Духом Святым, ибо имя твое ничто иное не знаменует, точию мудрость»; что еще в царствование своего отца Алексея царевна прославилась во всем государстве, иные говорили о ней, что будет мудра паче всех мудрых, иные – что своею мудростью на весь свет расширит Российское государство, иные говорили, что она возвысит славу христианскую, покорит «гордость поганскую». И правду все говорили, прибавляет сочинитель, обращаясь к царевне: ты не только их мысли исполнила, но и еще больше прославилась; и если б кто древнего века начал чуда славить, первое бы явилось ему чудо – твоя мудрость, и т. д.
Книжка издана в Чернигове в 1688 г.; особый портрет печатан в Москве. Все это были затеи второго друга царевны, Шакловитого, конечно при ее одобрении. Медведев в надписи к портрету равняет ее Семирамиде, Елисавете Британской, Пульхерии.
В 1687г. Шакловитый передал Виниусу назнаменованный (нарисованный) лист, на котором царевна была изображена во всем царском чине: с царским венцом на голове, со скипетром и державою в руках, в порфире. Портрет помещен в овальной раме, вокруг которой размещены символические изображения «Даров Духа Святого». Полный царский титул для царя-царевны и подписи к Дарам были написаны на латинском языке. Из строк титула и составилась самая рамка, где титул начинался словами: Sophia Alexiovna dei Gratia Avgustissima… Внизу под рамкой портрета на латинском же языке написаны похвальные вирши. Шакловитый приказал Виниусу по повелению от царевны отослать лист за границу, дабы он был награвирован для того, «чтоб ей, великой государыне, слава и за морем была, в иных государствах». Виниус отослал лист для напечатания в Голанскую землю, в Амстердам, к бурмистру Николаю Витцыну, который поручил печатание граверу Блотелингу. Изготовленная гравюра в количестве близко ста оттисков была доставлена в Москву, и Виниус, не раскрывая заморской печати, отдал посылку Шакловитому, который раздавал лист всяких чинов людям не втай. Такой же лист с изображением портрета вместо рамки в Орле с писанием на русском языке Шакловитый печатал в Москве на своем загородном дворе под Девичьим монастырем для славы царя-царевны в Московском государстве[84]. Эти листы печатались и на атласе, на тафте, а подносные и на объяри.
Должно думать, что и другие сестры-царевны принимали живое участие в сношениях и беседах с тогдашними учеными пиитами.
Мы уже заметили, что церковная начитанность была насущною потребностью того времени, и особенно для терема, ставшего во главе тогдашних общественных движений, получившего в свои руки царскую власть и тем самым сосредоточившего около себя все то, что по своему образованию стояло тогда впереди. Общество книжных людей, сблизившееся с теремом, должно было по необходимости внести в него свое влияние, поднять уровень его начитанности и образованности. Нельзя притом отрицать, что в настоящем случае через тех же ученых невидимым ни для кого путем действовало отчасти католическое иезуитское направление, которое в этом тереме, вероятно, и надеялось свить себе прочное и покойное гнездо. Для него особенно и было необходимо, чтобы терем в действительности шел впереди общества по своему образованию, получавшему под влиянием католичества особый склад, каким на самом деле и отличалось образование царевен, одобрявших такие книги, каков, например, был катехизис Полоцкого «Венец веры», заподозренный, как мы упомянули, в неправославии. Католическое направление мнений принималось царевнами, конечно, вполне бессознательно, но охотно по той причине, что давало больший и все-таки благочестивый простор для их действий; по крайней мере, оно освобождало их от излишне суровых и строгих запрещений старого Домостроя.
Однако ж домашняя свобода терема не простиралась дальше тех шагов, которые указывал тот же Домострой и которые вполне одобряли особенно католические идеи. Друзьями терема являются попы (у царевны Екатерины костромской поп Григорий Елисеев), дьяконы (у царевны Марфы дьякон Иван Гаврилович), певчие, также разные старцы и старицы, богомолицы, нищие и т.п. Это было самое приличное и обыкновенное общество всякого терема в допетровском быту. В царском тереме оно приобрело даже и политическое значение, ибо посредством этого общества терем владел народными умами, направлял эти умы к своим целям, очень долго мутил всем царством. Терем в известные дни на память родителей давал по обычаю особые пиры этому обществу, известные в официальных записках того времени под именем кормки нищих. Посредством этой кормки и разных других обрядных действий комнатной жизни заводились надобные терему связи с миром, со светом, со светскими, мирскими людьми. Здесь-то и гнездились все интриги государственные и домашние, в которых терем показал себя великим искусником. Через нищих и стариц он вел переписку со стрельцами, распускал по городу сплетни, мутил государство, что вполне было доказано стрелецким розыском 1698 г. Вообще терем умел дело делать и концы хоронить. Как воспитана была в этом отношении его мысль, лучше всего видно из его наставлений своим агентам, которые давал он во время стрелецких розысков 1698 г.
Царевна Екатерина Алексеевна по случаю этих розысков очень хлопотала о том, чтобы близкие к ней ее дворовые люди, которые были замешаны или могли быть замешаны в этом деле, не выболтали чего о ее сношениях с упомянутым костромским попом, или с ним, как она часто обозначает эту личность, о ее переписке с ним и вообще обо всем том, что открыть она очень страшилась. С этою целью она написала бывшей своей постельнице Марье Протопоповой самые подробные наставления, как и что говорить взятым к розыску людям. Эти наставления очень любопытны: они обнаруживают значительную опытность царевен в ведении своих потаенных дел и вводят нас в круг мелочных домашних интересов терема. Следствием, однако ж, было доказано, что царевна не раз посылала за попом на Кострому своих постельниц, тайно принимала его в своих хоромах, дарила ему деньги, дворцовую серебряную посуду, находила случай переписываться с ним, когда у комнат ее стоял караул, и утешалась в своем заточении его предсказаниями: «Ничего не бойся,– сказывал он ей чрез посланного,– ничего тебе не сделают; я знаю по планетам, что будет, худо или добро»[85]. Но участия царевны в заговоре не открыто.
В своих наставлениях она писала следующее: «Пожалуй, для Бога, матка моя, съезди ты сего дня или утре с матерью своею к Сорокину в дом, только мочно будет с нею видеться, да и молвь ты тихонько с Вахромеевною[86], чтоб мать твоя не ведала: так ей молвь: для-де Бога не торопись, молись Богу. Будет-де тебя спросят: почему-де ты попа знаешь?– Так бы молвила: какова попа? Буде скажут какова, так бы молвила: кто сказывает, что я его знаю?– Буде старица (попавшаяся на следствие) станет про меня что говорить, что будто ко мне хаживала: одно б крепко в том стояла, что „не знаю, не ведаю и не важивала к ней“.– А буде уже невозможно того не сказать ей, что его не знает, так бы только сказала (за нужду, буде старица в чем уличит), что она где ее с ним видала, так бы к тому слову сказала: только из знакомства, что он прихаживал к Марфе Ивановне[87] и бивал челом о скуфье, так иное сама не выйдет на лестницу, да меня высылала сказать ему, что скажет: добро, пошлю к патриарху побить челом. А больше того не знаю ничего, хотя уже умереть. Много бы слов тех не плодила.– Буде и про то станут спрашивать, что почто ты прежде сего ездила на Кострому?– Так бы сказала: ездила я в монастырь в Нерехту с милостынею; в тот год недород был хлебу: так-де старица, была ль у царевны и где бывала постельница, так-де она била челом, что с голоду они пропадают; так-де царевна София послала денег на хлеб… Чтоб не торопилась; буде спросят, так бы и сие сказывала; а буде не спросят, так бы не говорила… А про нынешнее буде спросят: почто ты ездишь на Кострому,– так бы сказала, что к свекру и свекрови ездила видеться. И про то буде спросят: ведает ли царевна, что ты поехала,– так бы сказала, что не ведала… Буде спросят о том, прихаживала ль к нам коли,– одно бы говорила, что не хаживала… и про письма ни про какие поминать ей не вели, ни про