По другому известию, немчин Гейденсталус сам слышал из уст одной боярской дочери, которая была и сама в числе девиц на смотре царском во время избрания Собакиной, что это избрание происходило таким образом: царь повелел всем своим князьям и боярам дочерей своих, которые к замужеству достойны, привезти всех в Москву. На пребывание им был устроен дом преизрядный, украшенный, со многими покоями; во всякой палате было 12 постелей, для каждой девицы особо. Все девицы в том доме и пребывали, ожидая царского смотра. В назначенное время царь приходил в тот дом в особливую ему изготовленную палату с одним зело престарелым боярином и садился на украшенном стуле. Те боярские и княжеские дочери, убравшись в лучшие свои девические уборы и дорогие платья, приходили пред царя по порядку, одна после другой, и покланялись до ног его. Царь всякой девице жаловал платок, расшитый золотом и серебром, унизанный жемчугом, бросая девице на груди ей, и которая ему понравилась, ту и взял себе в жены, а всех остальных отпустил и пожаловал вотчинами и деньгами. Об этой церемонии, не ведая ее подлинно, прибавляет автор, древние истории писатели «многия плетаху лжи» на великих царей российских, якобы они те заповеданные товары сами высматривали, и «другая прочия басни лживыя слагаху» по ненависти к российскому народу[115].
Коллинс, современник царя Алексея, говорит, что когда дело решалось, то сам царь подавал избранной платок и кольцо; эти-то брачные знаки, в действительности, быть может, и означали акт избрания. Свадебные разряды свидетельствуют, что подобные же общие выборы невест при царе Иване Васильевиче происходили и при женитьбе его братьев.
В 1547г. сентября 18-го «приговорил государь брата своего князя Юрья Васильевича женити; и ходил государь с ним к Макарию-митрополиту, чтобы князя Юрья женитися благословил; и велел боярам и князем дочери девки привезти на свой царской двор; и как девки свезли и царь и князь Юрья девок смотрели; и полюбил князь Юрья княжну Дмитриеву дочь Федоровича Палицкого, княжну Ульяну. В 1549г. сентября 1-го приговорил государь женить брата своего князя Володимера Андреевича, удельного; и приговорил прописать у бояр и князей дочерей-девок и по времени их пересмотреть; и тогда свадьбу государь отложил для своего походу к Казани; а приговорил смотреть после Казанского дела. И мая 24-го смотрел царь и князь Володимер девок и полюбил девку Авдотью – Александрову дочь Михайловича Нагова»[116].
После избрания царскую невесту торжественно вводили в царские особые хоромы, где ей жить, и оставляли до времени свадьбы на попечении дворовых боярынь и постельниц – жен верных и богобоязливых, в числе которых первое место тотчас же занимали ближайшие родные избранной невесты, обыкновенно ее родная мать или тетки и другие родственницы. Введение невесты в царские терема сопровождалось обрядом ее царственного освящения. Здесь с молитвою наречения на нее возлагали царский девичий венец, нарекали ее царевною, нарекали ей и новое царское имя. Вслед за тем дворовые люди «царицына чина» целовали крест новой государыне. По исполнении обряда наречения новой царицы рассылались по церковному ведомству в Москве и во все епископства грамоты с наказом, чтобы о здравии новонареченной царицы Бога молили, т. е. поминали ее имя на ектениях вместе с именем государя.
С этой минуты личность государевой невесты приобретала полное царственное значение и совсем выделялась из среды подданных и из среды своего родства, так что даже и отец ее не смел уже называть ее своею дочерью, а родственники не смели именовать ее себе родною. Но само собою разумеется, что такие отношения царицына родства существовали как бы только в идее, в отвлечении, в идеальных представлениях о недосягаемой высоте царского сана, о недосягаемом его освящении, к которому так близко становилась избранная девица. На самом же деле родство царицы хотя и теряло право для государственного приличия именовать ее своею родною, хотя и не осмеливалось иначе называть ее, как великою государынею-царицею, но все-таки по своему влиянию оставалось ее родством и всегда быстро восходило на степень самых близких людей к государю, быстро возвышалось до значения всемогущих временщиков. По большой части ее-то родство и управляло государством во всех внутренних, так сказать, домашних государственных делах. «А жалует царь по царице своей,– говорит Котошихин,– отца ее, а своего тестя, и род их с низкие степени возведет на высокую, и кто чем не достанет, сподобляет своею царскою казною, а иных рассылает для покормления по воеводствам в городы, и на Москве в приказы, и дает поместья и вотчины; и они теми поместьями, и вотчинами, и воеводствами, и приказным сиденьем побогатеют».
Таково было беззастенчивое вотчинное управление государством, по которому в силу общих и неколебимых, освященных веками убеждений родство и в царском, как и в частном правительственном быту всегда приобретало первое право пользоваться властью своего родича, а стало быть, и всеми выгодами его высокого общественного положения. Это было на самом деле непререкаемое право всех родичей, ибо по идеям родового быта они всегда и приобретали, и теряли, возвышались и падали заодно со своим родом. Отдельная от рода личность не была мыслима в то время; она сливалась с родом в органическое целое, а потому не могла даже и понять какой-либо раздельности интересов и выгод в кругу родовой связи. Возвышавшийся где бы ни было родич всегда оставался в кровном убеждении, что за собою должно возвышать прежде всего свое родство, что это – дело естественное; а родство всегда тоже почитало своим естественным родовым правом не только ожидать, а и требовать себе всех выгод, приобретаемых в обществе его родичем. Такой именно порядок идей господствовал в среде всех житейских общественных связей и всяких властных, господарских отношений.
Государевы невесты очень нередко избирались из бедных и простых дворянских родов, а потому и возвышение их родства выпадало на долю самым незначительным людям. Коллинс рассказывает, что отец царицы Марьи Ильичны Милославских, Илья Данилович, происходил из незнатного и бедного дворянского рода и прежде служил кравчим у посольского дьяка Ивана Грамотина. Дочь его, будущая царица, хаживала в лес по грибы и продавала их на рынке. О царице Евдокии Лукьяновне Стрешневых, супруге Михаила, ее же постельницы говаривали: «Не дорога-де она, государыня; знали они ее, коли она хаживала в жолтиках (простых чеботах); ныне-де ее, государыню, Бог возвеличил!» О царице Наталье Кирилловне Шакловитый, предлагавший ее принять, т. е. погубить, говорил царевне Софье: «Известно тебе, государыня, каков ее род и какова в Смоленске была: в лаптях ходила!»
Весьма понятно после того, с какою завистью и ненавистью встречали во дворце родство новой царицы, с каким опасением смотрели на новых людей – ее родичей – все лица, находившиеся в близости и в милости у государя, сидевшие прочно в своих пригретых гнездах по разным частям дворцового и вообще приказного управления. Выбор государевой невесты поднимал в дворовой среде столько страстей, столько тайных козней и всяческих интриг, что это государево дело редко проходило без каких-либо более или менее важных и тревожных событий в его домашней жизни.
Избранная невеста, вступая во дворец царевною, среди радостей и полного счастия, неизобразимого для простой девицы и особенно для ее родных, вовсе не предчувствовала, что именно с этой минуты участь ее держится на одном волоске, что именно с этой минуты ее личность становится игралищем самых коварных, низких и своекорыстных замыслов. Те же самые люди, которые с дворским раболепием служили ей, с дворским раболепием заискивали ее особого расположения, земно кланялись ей как новонареченной царице; те же самые люди, которые так были близки ее царственному жениху, так были любимы им и, казалось, так добродушно и искренно радели о его счастии и, стало быть, о счастии избранной им супруги, – эти-то самые люди и являлись в тайных своих замыслах первыми и, можно сказать, единственными ее врагами.
Недоступный, замкнутый царский терем с его просторною и прохладною жизнью в смысле всякого изобилия и великолепия, всяческого раболепства и ласкательства являлся на деле самым открытым местом для действий потаенных врагов и самым тесным и опасным местом для жизни. Простое легкое нездоровье было достаточно для того, чтобы враги воспользовались этим обстоятельством и облекли его в дело величайшей важности и величайшей опасности даже для здоровья самого государя, всегда обвиняя при этом и родство невесты, будто оно нарочно скрывает какую-либо неизлечимую ее болезнь, разумеется, для того, чтобы не лишиться ожидаемого высокого благополучия вступить в близость к государю. Враги употребляли большие старания чем-либо в действительности испортить здоровье царевны-невесты и таким образом лишить ее царской любви, выселить из дворца, и тогда новый выбор государевой супруги направить согласно своим потаенным целям.
С подробностями таких печальных событий в государевой жизни лучше всего познакомит нас история царских невест.
Скорбь разлуки с избранною невестою именно вследствие дворских интриг должен был испытать из царей первый Иван Васильевич Грозный. Со многим и долгим испытанием (в 1572г.) он избрал в супруги девицу Марфу Васильевну Собакину. Она была испорчена еще в невестах и скончалась с небольшим через две недели после свадьбы, совершенной царем вопреки обычному предубеждению и страху за собственное здоровье. Об этом засвидетельствовал сам царь, когда просил соборного разрешения вступить потом в четвертый брак на Анне Алексеевне Колтовских: «Ненавидяй добра враг, воздвиже ближних многих людей враждовати на царицу Марфу, еще в девицах сущу, точию имя царское возложено на нее, и тако ей отраву злую учиниша.