не восхоте иныя поняты, дондеже Литовский король отпусти отца его митрополита Филарета на Русь». В этом только и мог выразиться смиренный протест покорного своей матери сына, который едва ли хорошо верил и своим родным, и всему семейному собору, что невеста в действительности была ему непрочна. Невесту сослали с Верху, как можно полагать, судя по некоторым отметкам дворцовых расходов, или в конце июня, или в начале июля. Во второй половине июня, видимо, все еще готовились к свадьбе. 17–28 июня готовили выездные брачные сани для невесты, обивали их алтабасом по серебреной земле шелк зелен, червчат, багров с золотом и кизылбаским червчатым бархатом, на хлопчатой бумаге; шили в них подушки из бархату по серебреной земле шелк ал, устраивали и обивали скамейку, делали под ноги миндерь или тюфяк из червчатого сафьяна и т. д. В Мастерской палате еще 26 июня шили государю брачную обычную одежду, русскую шубу на соболях и терлик, причем было употреблено два меха соболей ценою в 250 руб. В это же самое время готовился к своей собственной свадьбе и Михайло Салтыков. Разлучив царя с любимою невестою, он сам спокойно обвенчался 14 июля на своей избранной невесте и на третий день свадьбы, июля 16-го, приезжал к государю как новобрачный челом ударить. Государь благословил его образом и одарил кубком, бархатом, атласом, соболями. 17 июля государь точно так же благословил образом и одарил и молодую Салтыкову Парасковью Ивановну. Мать государева, инока Марфа Ивановна, тоже благословила молодых образами и одарила камкою и соболями. Борис Салтыков женился еще в 1615 г. 5 ноября.
Прошло около трех лет, самых тяжелых даже и для политического положения государя. В 1618 г. к Москве подступал польский королевич Владислав, отыскивая царства, т. к. ему еще прежде Михаила Москва дала присягу. «Бысть тогда на всех страх и трепет и ужас, нашествия ради поганых, и шатость бе велия в людех, друг друга боящеся и чаяху измены… и царю с матерью велия скорбь бе и туга…» Судьба избранного всенародно царя подвергалась большой опасности именно от предполагаемой шатости и измены в людях. Но эта шатость отжила уже свой век. Москвичи стали крепко за своего молодого царя и отбили королевича от стен столицы. Заключен был хотя и худой, но необходимый мир, который возвращал нам оставшихся в Литве пленников, а в числе их – государева отца Филарета Никитича. 14 июня 1619 г. прибыл наконец в Москву Филарет Никитич. Через 10 дней, 24 июня, он торжественно был поставлен в патриархи. С этого времени управление земскими, государственными и домашними государевыми делами переходит в руки отца. Скоро становится заметным, что влияние матери, или, вернее сказать, влияние стариц Вознесенского монастыря, где жила Марфа Ивановна, ослабевает. Как только была почувствована мужская, строгая и более справедливая рука в управлении, как только восстановлены были сила и значение царской власти, дела приняли другой ход. Временщики Салтыковы со всем своим родством постепенно теряют свое самовластное значение. Все, что было ими теснимо, становится на ноги. В самом государе просыпается старое чувство к его сосланной невесте.
Через два месяца после поставления отца в патриархи, отпраздновав с ним Успеньев день, праздник церковный и собственно патриарший, молодой государь в первое же воскресенье, августа 22-го, отправился вместе с матерью на Унжу молиться к Макарию Желтоводскому чудотворцу. Поход на богомолье в этот далекий край был предпринят, вероятно, по обещанью в благодарность за избавление от плена Филарета Никитича, а вместе и за избавление Москвы от нашествия королевича Владислава, ибо святой Макарий прославлялся чудесами избавления от плена городов и людей. По дороге на Унжу государь был «у чудотворцев Переславских, и у Ростовских, и у Ярославских, и у пречистой Богородицы Федоровской на Костроме», в день праздника которой последовало его избрание на царство. При таком настроении богомольных мыслей невозможно было не вспомнить и о другом плене, тяжесть которого, быть может, не менее была чувствуема молодым государем. В том же августе, быть может, в те же самые дни, когда отправился государь на богомолье, послан был в Сибирь гонец с грамотами к воеводам в Тобольск и на Верхотурье, в которых наказывалось, чтобы «Ивана Желябовского с матерью (бабкою невесты), и с женою, и с братом, и с племянницею, под именем которой глухо разумелась невеста, из Тобольского города перевести на Верхотурье, а в Верхотурье дать им для житья двор и кормовые деньги, бабке – по 2 алт. на день, а всем другим, в том числе и племяннице, по 10 ден., и без указу никуда их с Верхотурья не отпускать»[125]. Содержание грамоты показывает, что она писана еще под влиянием Салтыковых и Марфы Ивановны: главное лицо – невеста – не называется даже по имени, освобождается из Тобольска лишь Иван Желябовской с родными. К тому же времени должно отнести и отпуск из Вологды с воеводства в деревню отца невесты – Ивана Хлопова.
Государь возвратился с богомолья 2 ноября; вероятно, не раньше этого времени переехала из Тобольска в Верхотурье и его заточенная невеста, ибо грамота об этом получена была в Верхотурье только 29 сентября, а в Тобольске, стало быть, еще позже. Мы не знаем, что следовало за этим передвижением ссыльных, какие сношения они имели с Москвою. Приведем только несколько свидетельств, характеризующих образ жизни царя в течение следовавшего затем 1620г. В генваре государь ходил тешиться на лоси в Черкизово, по какому случаю отложен был до другого дня даже прием шведского посланника. 5 мая государь ходил по обещанию молиться к Николе на Угрешу пешком с матерью и в сопровождении всего двора. Это был новый подвиг благодарной молитвы за избавление из плена отца. Вскоре такой же поход пешим и с тою же мыслью был совершен к Троице в Сергиев монастырь и также вместе с матерью и со всем боярством, с дворовыми и приказными людьми. 12 июля в свои именины царь давал праздничный стол в Золотой палате, а после стола послал по бояр и по окольничих по всех и по думных дворян и задал им пир, пировали у государя в Передней избе. В сентябре опять обычный поход к Троице также с матерью, по обещанию[126].
Замечательно, что в близости у государя с этого времени является вместо Бориса Салтыкова боярин князь Иван Борисович Черкасский, который едет от государя к его отцу «о здоровье спросити», что прежде поручалось обыкновенно Салтыкову. Эта перемена в отношениях к Салтыкову подтверждается еще и тем обстоятельством, что князь Черкасский вскоре сменяет его в исполнении одного домашнего дела, которое всегда поручалось самым близким и испытанным людям, кому вполне можно было верить. Борис Салтыков обыкновенно снимал, или, как тогда еще выражались, лечил государю волоски, т.е. попросту стриг ему волосы, большею частью перед праздниками Рождества Христова и Светлого Воскресения. Это продолжалось до 1620г.; с 1621г. этим делом занимается уже боярин князь Иван Борисович Черкасский, которого потом в 1640г. сменяет Борис Александрович Репнин[127]. В том же 1620г. на святках опять поднимается дело о заточенной невесте. 30 декабря пишут на Верхотурье к воеводам грамоту, в которой наказывают: «Пожаловали есмя, для отца нашего великого государя святейшего патриарха Филарета Никитича Московского и всея Русии Настасью Хлопову, велели ее с бабкою и с дядьями, с Иваном да с Олександром Желябужскими, отпустить из Сибири с Верхотурья в Нижней Новгород». Велено отпустить на подводах, корму дать по прежнему указу, что давано в Верхотурье, сметя, во сколько недель можно доехать до Нижнего; «да и пристава бы с ними для береженья послать, сына боярского доброго, чтоб проводил он их до места, а дорогою едучи, держал бы к ним береженье, а как в Нижний приедет, отдал бы их боярину воеводе… и быть им в Нижнем до государева указу… а которого числа Настасью Хлопову с бабкою и с дядьями с Верхотурья отпустят и кого пристава с ними пошлют, о том бы отписали к Москве…». Эту грамоту привез на Верхотурье 4 февраля 1621г. человек Ивана Хлопова (отца невесты) Микитка Васильев[128].
Грамота при обыкновенном своем деловом тоне указывает, однако ж, на значительную перемену домашних государевых отношений. В ней наказывается отпустить из Сибири уже не Ивана Желябужского с родными и племянницею, как в первой грамоте, а именуется непосредственно первый предмет государевой заботливости, первое лицо всей этой драмы, для которого, собственно, и терпели ссылку и опалу все остальные. И мало того, что личность невесты поставлена во главе, ей возвращено и принадлежавшее ей царское имя Настасья. Это-то имя лучше всего и свидетельствует, что государь вопреки желаниям матери не покидал мысли о браке со своею нареченною царицею.
По-видимому, смиренный и покорный сын хотя и не смел выйти из воли матери, но, поддерживаемый отцом, вел тихую, смиренную и, однако ж, настойчивую борьбу с теми подземными интригами, которые успели остудить сердце матери к его возлюбленной невесте, успели возбудить даже ненависть будущей свекрови и к невестке, и ко всему ее родству. Он тянул дело, ожидая перемены в мыслях матери. Между тем время шло и настояла даже государственная надобность в его женитьбе. Пронеслась мысль, которую приписывают государеву отцу, о женитьбе на литовской королевичне в видах государственной выгоды от этого брака, что будет прочный мир с Литвою, что возвратятся уступленные туда города и земли. Но Михаил отказался от этого брака, да, вероятно, и сам отец хорошо понимал, что тогдашние натянутые отношения к Польше не могли произвести ничего хорошего и прочного. Однако ж мысль о женитьбе на иноземной княжне или королевичне утвердилась на некоторое время в царском семействе. В 1621г. в сентябре без малого через год по освобождении Хлоповой из Сибири был послан посол в датские немцы к королю Христиану сватать его племянницу Доротею Августу – дочь Голштейн-Готторнского герцога Иоанна Адольфа