, отмечено между прочим, что «в 1647г. прислан за опалу в Сибирь на Тюмень Руф Родионов сын Всеволодской с сыном его Андреем и с дочерью Евфимией Федоровною и с женою Настасьею».
Между тем производилось, вероятно, расследование этого дела, по которому открыт и настоящий явный виновник порчи — крестьянин боярина Никиты Ивановича Романова Мишка Иванов. 10 апреля 1647г. «за чародейство и за косной розвод и за наговор, что объявился в Рафове деле Всеволожского», крестьянина послали в Кириллов монастырь под крепкое начало, велели отдать его там старцу добру и крепкожительну… велели его держать под крепким началом с великим береженьем… Под начал, под строгий монастырский присмотр такого рода преступников посылали обыкновенно с тою целью, чтоб они не могли чего-нибудь распространить смутного в народе. Рука Морозова и здесь должна быть заметна. Дело было нечистое, и преступник вместо простой ссылки в отдаленный город, как обыкновенно наказывались колдуны, посылается в великое береженье в приятельский Морозову монастырь, где и сам временщик потом оберегался от народной ярости после московской смуты 1649 г.
Месяца через два после этого ссылается на Вологду один из близких людей к государю – его дядя по матери, кравчий Семен Лукич Стрешнев, по извету в волшебстве. Мы не знаем, относится ли этот случай также к делу Всеволожского, хотя по времени он совпадает с ним, но можем догадываться, что и здесь видится рука всемогущего временщика Морозова, который, по свидетельству Олеария, очищал себе место, удаляя ближайших к государю людей, особенно его родственников, дабы не могли они пользоваться противодействующим для него влиянием на государя. Артамон Сергеевич Матвеев прямо говорит, что извет на Стрешнева о волшбе «был составной и наученой, устроенный завистью и ненавистью, на отлучение его от государя»[141]. Быть может, Стрешнев был только очистительною жертвою всего этого несчастного и горестного для государя события: надо же было отыскать непосредственного виновника и тем отвлечь от себя даже и малейшее подозрение, и притом надо было отыскать такого виновника, который, что бельмо на глазу, служил большою помехою в самовластных действиях Морозова, каким в действительности мог быть кравчий Стрешнев – представитель еще сильного государева родства, родства государевой матери.
Через два года участь несчастного Всеволожского и его семьи была облегчена. В 1649г. с Тюмени из опалы он пожалован на воеводство в Верхотурье, отсюда в 1650г. ему опять велено быть в Тюмень до государева указу. По приезде в Тюмень он помер, в 1652г.; а после того пришел государев указ, чтобы быть ему в Тюмени воеводою. По другому известию, в 1652г. он жил еще в Верхотурье, откуда ему назначено было воеводство в Яранск, стало быть, почти на полдороги ближе к Москве; но, по-видимому, испугались этой близости ссыльных к Москве; в мае послана грамота: воротить его в Тобольск тотчас, если он не выезжал еще с Верхотурья, а в противном случае велено было его догнать и воротить в Тобольск, если б даже он приехал с Верхотурья в самый Яранск. Видно, что и в Сибири он был игралищем борьбы между добрыми стремлениями государя и враждебным влиянием Морозова[142]. Сибирские записки упоминают, что Всеволожский умер на Тюмени и с дочерью; между тем сохранилась грамота от 17 июля 1653г. к касимовскому воеводе Ивану Литвинову, в которой раскрывается, что Рафову жену Всеволожского и детей ее, сына Андрея и дочь (невесту царя) и с людьми велено было отпустить с Тюмени в Касимов и быти ей и с детьми, и с людьми в Касимовском уезде в дальней их деревне; а из деревни их к Москве и никуда отпущати не велено без государева указа[143]. Коллинс, писавший свои записки около 1660г., говорит, что царская развенчанная невеста еще была жива в это время, что со времени высылки ее из дворца никто за ней не знал никаких припадков, что у ней было много женихов из высшего сословия, но она всем отказывала и берегла платок и кольцо – памятники ее обручения с царем, что царь давал ей ежегодное содержание, чтобы загладить оскорбление ее отца и семейства. Она, говорят, и теперь еще сохранила необыкновенную красоту, замечает Коллинс[144]. Но дело было сделано, и воротить счастья было невозможно.
Опечаленный государь отложил свою женитьбу на целый год, который со стороны Морозова был употреблен на то, чтобы внушить государю и укрепить в нем мысль о браке с одною из Милославских. «Этот хитрый вельможа,– говорит Олеарий,– знал очень хорошо, что великому князю пора уже жениться, и потому задумал предложить ему в жены дочь одного боярина, на сестре которой он сам намеревался жениться». Тогда между камер-юнкерами великого князя был некто по имени Илья Данилович Милославский (московский дворянин), имевший двух прекрасных дочерей, но ни одного сына. Милославский часто посещал Морозова (игравшего тогда при дворе главную роль, factotum, как обыкновенно о нем говорили) и охотно во всем помогал ему, вследствие чего пользовался у него большою милостью; он имел всегда свободный к нему доступ уже и потому, что исполнял во всем его волю, не говоря о том, что у него были прекрасные дочери. Однажды, воспользовавшись удобным случаем, Морозов начал выхвалять государю красоту дочерей Милославского и возбудил в нем охоту видеть их. Обе сестры как бы для посещения приглашены были к сестрам великого князя (царевнам). Тут видел их государь и влюбился в старшую из них. Котошихин рассказывает, что «случилось царю быть в Успенском соборе на молитве и узре некоторого московского дворянина Ильи Милославского две дочери в церкви стоят на молитве. Царь послал за дворовыми боярынями и велел им из тех девиц едину, мнейшую взяти к себе в Верх; а как пение совершилось и в то время царь пришел в свои хоромы, тое девицы смотрил и возлюбил и нарек царевною и в соблюдение отдал сестрам своим…». Свадьба на этот раз была сыграна без помехи, потому что приняты были все меры, чтобы избежать колдовства и порчи, которые приносили столько беспокойства государю и столько страха и смуты во дворец. Олеарий и Коллинс говорят, что венчание и празднество совершились чуть не втайне, без всякой пышности и великолепия именно из боязни, чтоб не околдовали жениха с невестою. Напротив, празднество по обычаю было пышно и торжественно; сделаны только некоторые отмены против прежнего, которые, быть может, и дали повод говорить, что свадьба совершилась скромно. «На прежних государских радостях бывало, в то время как государь пойдет в мыленку, во весь день до вечера и в ночи на дворце играли в сурны и в трубы и били по накром: а ныне государь на своей радости накром и трубам быти не изволил. А велел государь во свои государские столы вместо труб и органов и всяких свадебных потех пети своим государевым певчим дьякам, всем станицам, переменяясь, строчные и демественные большие стихи, из праздников и из триодей драгия вещи, со всяким благочинием. И по его государеву мудрому и благочестному рассмотрению бысть тишина и радость и благочиние велие, яко и всем ту сущим дивитися…»
В отцово место у государя был боярин Борис Иванович Морозов, с таким успехом устроивший этот царев брак. Через 10 дней он стал, сверх того, свояком государю, женившись уже вторым браком на другой сестре Милославской – Анне Ильичне. 27 генваря он являлся к государю челом ударить на завтрея своей свадьбы, причем, по старому обычаю, был благословлен от государя образом и пожалован дарами. Первый его брак совершен еще 5 июля 1617г.[145]
Второй брак Алексея Михайловича на Наталье Кирилловне Нарышкиной также не обошелся без смуты, хотя и не имевшей никаких особенных последствий. С небольшим через восемь месяцев после смерти Марьи Ильичны Милославской осенью 1669г. государь снова приступил к выбору себе невесты. Для этого собраны были в Москву тогдашние красавицы – девицы, дочери, сестры и племянницы боярского и дворянского сословия. Смотр продолжался с ноября 1669г. по май 1670г. Невесты жили, вероятно, где-либо в кремлевских дворцовых хоромах; но некоторые оставались на житье и у частных лиц, должно быть, у своих родственников. В известные дни их привозили к государю во дворец в выбор и после смотра отправляли по своим местам; иных, как видится, отправляли прямо по домам, других, наиболее нравившихся государю, оставляли для вторичного смотра. Сохранился список девиц, которые призывались на эти смотрины[146].
«178 (1669) г. ноября в 28 день по государеву цареву и великого князя Алексея Михайловича, всея Великия и Малые и Белые России самодержца указу девицы, которые были в приезде в выборе и в котором месяце и числе, и им роспись.
Того ж числа Ивлева дочь Голохвастова Оксинья. Смирнова дочь Демского Марфа. Васильева дочь Векентьева Каптелина, живет у головы московских стрельцов, у Ивана Жидовинова. Анна Кобылина, живет у головы московских стрельцов Ивана Мещеринова. Марфа Апрелева, живет у головы московских стрельцов, у Юрья Лутохина, Лвова дочь Ляпунова Овдотья.
Ноября в 30 день. Князь Григорьева дочь Долгорукого княжна Анна. Иванова дочь Полева Аграфена. Печатника Алмаза Ивановича внуки Анна да Настасья. Григорьева дочь Вердеревского Анна. Тимофеева дочь Дубровского Анна.
Декабря в 4 день. Княж Михайловы дочери Гагарина княжна Анна, княжна Марфа. Аверкиева дочь Болтина Аграфена. Тихонова дочь Зыкова Овдотья.
Декабря в 12 день. Князь Юрьева дочь Сонцова княжна Марья. Павлова дочь Леонтьева Парасковья. Викулина дочь Изволского Татьяна. Михайлова дочь Карамышева Василиса. Матвеева дочь Мусина-Пушкина Парасковья.
Декабря в 17 день. Андреева дочь Дашкова. Соломонида Редрикова. Захарьева дочь Красникова.
Декабря в 20 день. Алексеева дочь Еропкина Настасья. Елизарьевы дочери Уварова Домна да Овдотья. Истопничева Иванова дочь Протопопова Федора. Романовы дочери Бунина Ольга да Овдотья.