и их в Верх к смотру привозили!» Государь по этому случаю велел в прибавку к своему указу объявить на Постельном крыльце: «А непристойных слов таких, как Петр Кокорев говорил, не говорить, что девиц своих девок к смотру привозили напрасно, лучше б их в воду пересажали, а не в Верх привозили».
Как и чем окончилось это дело – нам неизвестно[147], но, по всему вероятию, об этом же деле говорит и Артамон Сергеевич Матвеев в своей третьей челобитной к царю Федору Алексеевичу, в которой между прочим пишет: «А и я, холоп твой, от ненавидящих и завидящих при отце твоем государе немного не пострадал: такожде воры, составя письмо воровское подметное, кинули в грановитых сенях и в проходных, и хотели учинить Божией воле и отца твоего государева намерению к супружеству второму браку препону, а написали в письме коренья… в то время завидящии мне всячески умышляли, чем бы отлучить от вашея государские милости…»
Эта препона ко второму браку царя Алексея на Нарышкиной ограничилась, однако ж, тем только, что свадьба должна была совершиться месяцев девять спустя после избрания невесты, именно 22 генваря 1671г. Очень вероятно, что все это время Нарышкина жила не во дворце, как следовало по обычаю, а жила как рядовая и уже смотренная невеста в доме Матвеева, где квартировала на его попечении и охранении. О выборе Нарышкиной Рейтенфельс рассказывает следующее: «Царь приказал всех благородных девиц, отличавшихся красотою, собрать в доме первого министра Артамона Сергеевича (его обыкновенно зовут Артамон) и, поместившись в комнате, где его никто не мог видеть, сам узнал, чем каждая из них одолжена прикрасам – и чем собственно дарам природы. В Московии исстари повелось, что князь, осмотрев подобным образом девиц, избирает из них трех; доверенные женщины узнают все телесные и душевные их достоинства, и выбор падает на лучшую. Но Алексей с первого раза избрал Наталью Кирилловну. Прочие девицы обыкновенно одаряются щедро и пользуются великою честию, что имели женихом царя, а вельможи наперерыв предлагают им свою руку. Наталья жила у Артамона (Матвеева) и совершенно не знала, какое ожидает ее счастие. Спустя несколько недель после осмотра невест царь очень рано утром прислал к Артамону в придворных каретах несколько бояр в сопровождении небольшого отряда солдат и трубачей. Наталья ни о чем не знала и спала спокойно. Дружки объявили Артамону милостивое приказание царя немедленно явиться с невестою во дворец. Артамон разбудил Наталью и объявил ей волю царя. Тогда принесли привезенные уборы, одели ее великолепно и повезли во дворец с немногими женщинами. На одежде столько было драгоценных камней, что после Наталья жаловалась на ее тяжесть. Привезли во дворец царскую невесту, повели ее прямо в церковь, и брак совершен придворным священником в присутствии немногих приближенных к царю. Почтеннейшие сановники были угощаемы несколько дней роскошным пиром во дворце, который был в это время извне заперт». Такие, вероятно, слухи об этой свадьбе носились в городе, по которым Рейтенфельс и записал свой рассказ. Видно, что к свадьбе готовились втайне, и она в действительности могла быть назначена для всего дворца внезапно во избежание всяких дворских интриг и препон.
Должно полагать, что описанная выше препона была уже последняя в избрании царских невест, ибо с этого времени мы не встречаем никаких сведений о каких-либо помешках царскому браку.
О первом браке царя Федора Алексеевича современники свидетельствуют, что для избрания невесты он по обыкновению приказал собрать всех прелестнейших девиц своего царства, что ему предлагали многих княжон знатного происхождения, но он выбрал незнатную девицу Агафию Семеновну Грушецкую, что бракосочетание происходило без всякого великолепия и царский двор оставался несколько дней недоступным[148]. В расходных дворцовых записках этого времени находим имена избранных невест, которым после государь выдал подарки:
«14 августа 1680 г. великого государя жалованья дано девицам, которые были в выборе в прошлом в 188 г. в июле месяце.
По зарбаву серебреному, да по отласу, да по камке, мерою по 10 арш.: Боярина князь Федора Федоровича Куракина двум дочерям, княжне Анне Федоровне, да княжне Марфе Федоровне. Боярина Ивана Богдановича Хитрово дочери Василисе Ивановне. Окольничего князя Данила Степановича Великого-Гагина. Отвозил думный дворянин Никита Иванович Акинфов.
По объяри мерою по 5 арш., по камке мерою по 10 арш: Стольников князь Никиты княж Иванова сына Ростовского. (Взял Василий Фокин Грушецкой.) Князь Семена княж Юрьева сына Звенигородского дочери. Федора Иванова сына Головленкова дочери. Петра Андреева сына Измайлова дочери. Ивана Поликарпова сына Полтева дочери. Михаила Тимофеева сына Измайлова (дочери). Онофрея Денисьева дочери. Отвозил к ним дьяк Корнила Петров.
Объяри по 5 арш., камки по 10 арш.: князь Алексея княж Юрьева сына Звенигородского дочери его княжне (пробел). Викулы Федорова сына Извольского дочери ево. Исая (пробел) Квашнина дочери ево. Петра Иванова сына Вердеревского дочери ево. Князь Семена княж Иванова сына Лвова дочери ево княжне. Князь Володимира княж (пробел) сына Волконского дочери ево княжне. Алексея (пробел) Киреевского дочери ево. Отвозил дьяк Федор Казанцев.
И всего им государева жалованья дано четыре зарбава цена им 101руб.; отласов 40 арш.; объярей 70 арш.; камок 180 арш.»[149]
Второй брак царя Федора с Марфой Матвеевной Апраксиных совершился точно так же тихо, без особого торжества; свадебного чину никакого не было. 1682 г. февраля 12-го патриарх вышел из царской комнаты (кабинета) в переднюю и объявил боярству и всей Палате, что нарекли «царевну и великую княжну Марфу Матвеевну», благословлял и нарекал сам святейший патриарх. 15 февраля была радость, государь венчался в Верховой церкви Живоносного Воскресения, венчал царский духовник. Кремль в это время был заперт.
Таким образом, старые порядки царского да и всенародного быта к концу XVII столетия стали падать, так сказать, от собственной тяжести. В их путах оставаться было уже тяжело и невыносимо. Боярство и дворянство скидает с себя старую обузу местничества; царский двор удаляется от такой же старой обузы чинов… Ясно, что чувствуется потребность свободных движений, потребность всесторонней реформы.
Из истории царских невест уже достаточно обнаруживается, что страх порчи должен был преследовать личность царицы каждую минуту и на всяком месте. Он отравлял ее счастливые дни излишними и в большинстве случаев пустыми, но тем не менее очень тягостными подозрениями. В ее домашнем быту порча являлась всемогущим страшилищем, из власти которого невозможно было освободиться, несмотря ни на какие предосторожности и строгости, которыми с такою заботливостью старались оградить себя от этого лиха. Но, кроме порчи, для царицы существовало еще страшилище, отравлявшее ее жизнь в известных обстоятельствах, быть может, еще в большей степени. Имя этому новому страшилищу было «неплодие». Для женщины неплодие – и в частном, особенно в достаточном или богатом быту – почиталось за грехи Божиим наказанием. Жены плакали и усердно молились чудотворцам, прославляемым поданием молитвенной помощи, да минует их это бедствие. В житии Геннадия чудотворца Костромского рассказывается такой случай. Пребывая в Москве, приходит он однажды к литургии в одну из церквей, где во множестве находились царские слуги и боярские и княжеские жены. Тут же пришла и некая нищая убогая жена, имея чад своих плачущих в пазухе, а иных за руку водяще. Скорбно смотрели на нее благородные оны жены, воздыхающе ко Господу Богу и Пречистой Богородице и со слезами говорили: «Сим нищим Господь дал чада рождати, а питати их нечем; нам же, грешным, возможно царским жалованьем препитати чад своих и удобрити, а за наши согрешения не даде Господь нам чад рождати». Услыхав эти речи, преподобный сказал им: «Не скорбите, госпожи, но живите правоверно в своем пребывании, отселе бо начнете чада рождати Божиим повелением». Так и сбылось по его пророчеству. И многим женам неплодным и по другим городам сбывалось пророчество преподобного о чадорождении. Но вместе с тем жены молились не столько о чадорождении вообще, сколько об особом чадородии, именно о рождении дитяти мужского пола.
Существо женской личности, возводимой из ничтожества на высокую степень царского сана, заключалось, по понятиям времени, в одном неизменном ее призвании – в чадородии упомянутого особого вида. Царица должна была выполнить это существенное свое призвание, для целей которого она и выбиралась с великою осмотрительностью из целой толпы красавиц. Она должна была дать наследника царю и царству. В этом заключался главный, основной смысл ее царственного положения. Никакого другого смысла в ее личности не признавали и не сознавали государственные стремления, государственные положения жизни, для которых поэтому личность царицы являлась полною жертвою. Но должно заметить, что не одни государственные стремления определяли таким образом идею женской личности. На том стояли и стремления родовые. Здесь государственные цели вполне совпадали с целями родовыми по той причине, что государство, созданное родовою идеею, держалось тою же формою жизни, какою держался и род. В русском древнем обществе, как мы уже говорили, женская личность возвышалась, когда своим плодом чрева доставляла, так сказать, растительное движение роду, когда делалась основою его дальнейшего развития именно в лице наследника роду, придавая тем самым в образе матерой вдовы даже общественный смысл и общественное значение своей слабой личности. Наоборот, она принижалась до сироты, до лица бесправного, она теряла настоящий смысл своего существования, если не наделял ее Бог плодом чрева, в котором и воплощался бы корень рода. Бесчадие вообще было несчастием и даже в общественном мнении почиталось немалым зазором и грехом для женской личности; но и чады женского пола не приносили родителям, и особенно отцу, полного счастия. Чады женского пола все-таки упраздняли существование рода; не ими продолжался род; выходя замуж, они терялись в чужих родах; с ними погибало даже имя рода. Только мужской пол был коренем рода, поддержкою, опорою родителей, представителем их общественного значения, их имущественного и нравственного достояния. Вот почему в старое время мужья очень нелюбовно смотрели на своих жен, когда не было у них чадородия мужеска пола. Тогда несчастные жены обращались к единому утешению – к усердной молитве. С великим плачем и рыданием до исступления ума, как говорят различные сказания о таких обстоятельствах, они молились дома и в церквах, да подаст им Господь «прижита чадо мужеска полу». Очень часто и мужья разделяют с ними эту сердечную скорбь, непрестанно молясь вместе с ними, предпринимая обетные путешествия по монастырям к святым угодникам и чудотворцам. Являются многие примеры чудесных действий усердной и умиленной молитвы… Мать Александра Каргопольского Фотиния, оскорбляемая дряхлым мужем за бесчадие, который говаривал ей, что, стало быть, есть в ней «зазор некий, рекше грех»