Во внутреннем, так сказать, домашнем устройстве слобода Кисловка отличалась от других московских слобод тем, что в ней не было ни старосты, ни сотского, ни десятских, т.е. она вовсе не имела самостоятельного земского значения, а имела значение дворовое как совокупность людских дворовых изб. Полное заведывание местом и жителями принадлежало Приказу царицыной Мастерской палаты, откуда для ближайшего надзора и управления, главным образом в полицейских делах, назначался в слободу и особый приказчик из боярских детей царицына чина. Иногда эта должность поручалась двоим. Приказчикам выдавалась наказная память, наказ, что, «будучи им в Кисловке в приказчиках над детьми боярскими и над всяких чинов людьми, которые живут там своими дворами, надсматривать, чтоб они вином и табаком не торговали, и корчмы и никакого воровства не чинили, и приезжих и пришлых всяких чинов людей несродичей к себе во дворы никого не принимали, и из дворов своих на улицу всякого помету не метали; а ослушников и винопродавцев, имая с вином, и питухов и корчемников и воровских людей приводили бы в Приказ царицыной Мастерской палаты, к дворецкому и к дьякам. А буде их оплошкою и нерадением что объявится, и учинится великому государю ведомо мимо их, и им приказчикам за то быти в опале и в жестоком наказаньи безо всякия пощады». Такой наказ дан был в 1670 г. апреля 27-го. Для береженья от воровских людей в слободе на четырех улицах было устроено в 1632 г. четыре решетки, а пятая улица с переулком загорожены наглухо, для чего было куплено 201 бревно разной меры, длиною от 21/2 до 4 саж. На каждую решетку выходило около 40 таких бревен. Это были крепкие заборы, которыми слобода на выездах отгораживалась от чужих улиц. В средине для проезда устраивалась брусяная решетка, которая днем поднималась, а на ночь опускалась, задвигалась железным засовом и запиралась замком. У каждой решетки была поставлена сторожевая изба, где постоянно жил решеточный сторож, наблюдавший вообще за слободским уличным порядком своего участка. Решетки по своему местоположению получали и особые названия: была решетка здвиженская, выходившая к Воздвиженскому монастырю на Смоленскую, ныне Воздвиженскую улицу, никитская, стоявшая подле Никитского монастыря, ивановская — у церкви Иоанна Милостивого.
Чтобы ознакомиться с людьми, с их жизнью и нравами, воспользуемся несколькими сыскными делами и челобитными, в которых являются не в воображаемом, а в действительном свете и слова, т.е. мысли, и дела, или поступки древних людей. Это самые достоверные свидетели старого житья-бытья, дающие всегда такие показания, которые трудно и совсем невозможно передать в образе какого-либо научного счета, итога или вывода, но которые, однако, скорее и прямее научных вычислений вводят читателя в исчезнувший мир старинных понятий, убеждений, представлений и действий, т.е. именно в тот мир, который исключительно именуется жизнью. Здесь мы приводим несколько таких документов, обрисовывающих отчасти дворцовый Верх, а по преимуществу – дворцовый Низ, т.е. младшую среду дворцовой службы и ее житейских отношений. Вот дело о мышьяке, принесенном неумышленно в Светлицу.
«1630 г. генваря в 13 день государыни царицы и великой княгини Евдокии Лукьяновны словом приказала крайчая княгиня Соломанида Мезецкая, а велела дьяку Сурьянину Тороканову итить в Светлицу и роспросити золотную мастерицу Онтониду Григорьеву, жену Чашникова, какое она государево дело ведает на мать свою на золотную ж мастерицу на Окулину Волкову, и она б про то сказала в правду, по государеву крестному целованью; а что она, Онтонида, в роспросе скажет и те речи записав, приказала государыни царица сказати себе, государыне.
И того ж часу по приказу государыни дьяк Сурьянин Тороканов золотной мастерицы Онтониды Чашниковы роспрашивал. Мастерица в роспросе сказала: в нынешнем во 138 (1629) г. декабря в 21 день ввечеру пошла из Светлицы к себе на подворье сестра ее родная Марья Ярышкина и выроняла в Светлице плат чорной, и она тот плат подняла, а в нем завязано в узлу с зерновую кость неведомо что: с одной стороны бело, а с другой черно; и она-де тот плат положила у себя для того, как сестра ее спросит. И на завтрее декабря в 22 день пришла в Светлицу сестра ее, та ж Марья, и учала говорить, что она вечор выронила плат с деньгами; и она-де ей сказала, что тот ее плат подняла она, Онтонида, а тот-де плат без денег, а в нем заверчено в узлу неведомо что; и учала… перед подругами своими, и она-де, Марья, тот плат у ней вырвала совсем и, побежав на лестницу, бросила детине своему Онашке, а Онашка, взяв тот плат, пошел с дворца; и она, Онтонида, учела ей говорити, для чего плат вырывать, а в нем было завязано неведо что? И та сестра ее, Марья, перед подругами своими говорила ей, что в том плату был завязан мышьяк, а после сказала, что была сулема; а подруги ее в те поры были в Светлице Ектерина Ходина, да девки Полагея Волкова, да Степанида Хлебникова; и Катерина учела ей, Марье, говорить, что она делает не гораздо, носит с собою в Верх мышьяк. И та-де сестра ее сказала, что тот мышьяк приготовлен был у ней на сверчков. И на завтрее-де того, декабря в 23 день, била челом на нее, Онтониду, в Светлице боярыне княгине Овдотье Каркадинове Окулина Волкова, что она, Онтонида, тем сестру свою, а ее дочь Марью клеплет напрасно. В тот же день боярыня княгиня Овдотья Каркадинова сказывала про то государыне. И царица, и великая княгиня Евдокия Лукьяновна присылала про то сыскивать в Светлицу Василья Ивановича Стрешнева. Василий Иванович для того плата посылал к матери ее, к Окулине Волкове, нарочно. И мать ее, Окулина, принесла тот плат в Светлицу. Василий Иванович Стрешнев, смотря тот плат, казал ей, Онтониде. И она, Онтонида, в том плату смотря, сказала, что в нем завязано в узлу не то, что наперед того было; прежде того было в нем завязано с зерновую кость с одной стороны бело, а с другой черно; а после в том же плату заверчена соколья соль; а та сестра ее Марья, на кого она ныне извещает, перед подругами своими сказывала, что были в том плату завязаны деньги; а после она ж сказала, что был завязан мышьяк; а в-третьи сказала, что была сулема: а как ей тот плат показали, и в том-де плату завязана соколья соль, а не мышьяк и не сулема. И она-де, Онтонида, об том била челом Василью Ивановичу именно, что в плату подменено, а заверчено не то, что было наперед того завязано. И Василий Иванович, взяв тот плат, запечатал и отнес его к государыне в монастырь. И после того мать ее, Окулина, на нее, Онтониду, бранилась и хотела ее в Светлице за сестру ее, Марью, а за свою дочь, ушибити брусом.
Окулина, выслушав дочернины речи, запиралась, сказала, что она сестру свою Марью тем клеплет напрасно, такого плата дочь ее у ней из рук не вырывала, а дала ей тот плат она, Окулина, а была в нем заверчена соколья соль, а не мышьяк и не иное что, и та-де сестра ее Марья, взяв у ней тот плат, отдала племяннице своей Полагее Волкове, и Полагея, взяв у ней плат, отдала детине ее Онашке, а детина, взяв плат, отнес к себе. Полагея Волкова, ставлена с очей на очи, сказала, что тот плат, вынесши из Светлицы, дала ей у дверей Марья Ярышкина, и она, взяв у ней плат, кинула из сенного окошка детине Онашке. И золотная мастерица Онтонида била челом, а сказала, что та Полагея Волкова, матери ее родная племянница, и она по тетке своей кроет, и про то б допросити другую мастерицу, которая в те поры тут же в Светлице была, девку Степаниду Хлебникову; она то ведает, как сестра ее Марья тот плат у ней вырвала, а не сама ей дала.
Девка Степанида спрашивана, сказала по государеву крестному целованью: декабря в 22 день бранилась сестра ее Марья в Светлице с нею, с Онтонидою, и Онтонида ей говорила: для чего она у ней вырывает плат, а в нем заверчен мышьяк; и она ее за то бранила, а как у ней, Окулины, сестра ее Марья тот плат из рук вырвала, и она того не видала, потому что шила государское дело.
И мастерица Онтонида била челом, и на мать свою и на сестру говорила в пример, что мать ее Окулина ее, Онтониду, не любит и по сестре ее, а по своей дочери, кроет; все-де то подлинно в те поры видела и слышала золотная мастерица Катерина Ходина.
Катерина Ходина спрашивана, сказала по государеву крестному целованью: с Окулиною-де она Волковою в побранке, а на чем государю целовала крест и она скажет вправду, хотя после вели государь про то сыскать мимо ее: декабря в 22 день пришла в Светлицу Окулинина дочь Марья Ярышкина и учала говорити сестре своей Онтониде Чашникове, что она вечор декабря в 21 день в Светлице выронила плат с деньгами; и Онтонида учала ей говорити, что она подняла плат ее без денег, а в нем завязано неведомо что; и та сестра ее Марья сказала, что в том плату завязан мышьяк. И она, Катерина, учела ей говорити, что она то делает негораздо, носит с собою в Верх мышьяк. И Марья сказала, что в том плату завязана сулема, а она тое сулему приготовила на сверчки. И после того Марья вырвала тот плат у сестры своей, у Онтониды, из рук и понесла из Светлицы вон, а Онтонида почала с нею за то браниться, что она плат у ней вырвала: а в том-де плату завязано было, походило на зерновую кость, а не мышьяк и не сулема. А мать ее Окулина то видела ж и ныне по дочери своей кроет; а племянница Полагея Волкова не скажет подлинно для того, что Окулина Волкова ей тетка родная.
Окулина Волкова против тех речей во всем запиралась. Спустя с лишком три месяца, апреля 30-го, государь приказал дьяку Сурьянину про то дело сыскати накрепко, детину Онашку, поставя перед собою с золотными мастерицы с очей на очи, расспросить: да будет детина против известных речей в чем учнет запираться и государь велел про то дело его пытати; а кто что в роспросе и с пытки скажет, и государь про то дело велел сказать себе, государю.
Мая 3-го дьяк Сурьянин послал по золотных мастериц да по детину царицыных детей боярских, а велел им, взяв их по подворьям безвестно, держати всех порознь. Того ж часу дети боярские, взяв по подворьям золотных мастериц да детину, привели к дворцу. И дьяк Сурьянин детину спрашивал. Детина сказал: декабря в 22 день приходил он на дворец к боярыне своей к золотной мастерице к Марье Ярышкине, и Марья-де попросила у него плата, в чом завертеть рыба; и он дал ей плат свой, а в нем в узлу завязана была соколья соль, а тое-де он соль пущал жене своей в очи для того, что у ней очи больны. И на завтра-де того пришел он к той же своей боярыне на дворец,