и ему тот плат, вынесши на крыльцо, кинула Окулинина племянница девка Пелагея Волкова; в том-де плату завязана была в узлу та ж соколья соль, а не кость, и не мышьяк, и не сулема; а у боярыни своей, у Марьи Ярышкиной, плата инакова он не имывал, кинула ему с крыльца плат девка Пелагея. Дьяк Сурьянин спросил детину, только ему тот плат и соколья соль показати и он узнает ли? Онашка сказал, что узнает, да бил челом, чтоб ему показать. Потом, смотря плату, сказал, что плат его, а узол, в чем завязана соколья соль, не тот: прежний узол был поменьше. Дьяк Сурьянин, развязав узол, казал ему соколью соль. Детина, смотря соли, сказал, кабы-де преж того была завязана та соль; а после того учал мяться, а сказывал, что та, а иное не та; да смотря соли, постояв немного, сказал, что в плату подлинно завязана была та соколья соль, а не иное что. Дьяк Сурьянин, видя, что детина почал в речах своих мяться, велел его приставом вести к пытке; а золотных мастериц Окулину Волкову с дочерями для подлинного сыску к роспросу велел вести с ним же вместе. И, приведчи к пытке, распрашивал их порознь. Детина, стоя у пытки, сказал прежние свои речи, что плат его, и завязана была в нем та соколья соль, что ему казана, а не кость, и не мышьяк, и не сулема.
Дьяк для подлинного сыску казал золотной мастерице Онтониде Чашникове плат, в чем заверчена соколья соль, тот ли плат с костью она видела. Онтонида, смотря плат, сказала, что она его у сестры своей видела и его знает, только в нем завязан был узол меньше того, а в том узлу заверчена была кабы что кость, величиною с зерновую кость, или кабы мышьяк, а не соколья соль, то-де подменила сестра ее Марья. А сокольи соли до сех мест в плату отнюдь не было, а заверчена после. И детина против того говорил, что она сестру свою тем клеплет, опричь-де той сокольи соли в плату завязано кости и мышьяку и сулемы не бывало; а Онтонида на детину говорила в пример, что отнюдь той сокольи соли в плату заверчено не бывало, а подменили они ту соль, завязав в плату в узол после. Дьяк Сурьянин, доставя с Онтонидою с очей на очи мать ее Окулину, да сестру ее Марью, расспрашивал, и плат, и соколью соль им казал. Они, смотря плата, сказали, что плат детины их прямой; и в нем заверчена была в узлу прямая соколья соль, а не кость, и не мышьяк, и не сулема, и ныне в плату там соколья соль, а не иное что.
Дьяк постращал детину пыткою, но и у пытки детина говорил то же; между тем мастерица Онтонида говорила в пример, что сокольи соли в плату завязано в узлу отнюдь не бывало, а было иное, да и то подменено после. Дьяк Сурьянин, видя меж их спор, велел детину пытати. Детина с первой пытки не сказывал ничего, а с другой пытки повинился и сказал: в том он перед государем виноват, велели ему в плату подменити после Тимофей Ярышкин да жена его Марья да теща его Акулина; а был в плату завязан мышьяк, а купил он тот мышьяк в Новегороде окармливать лисицы; и как привез к Москве, и тот мышьяк заверчен у него был в тот плат, и он, пришед во дворец, отдал плат и с узлом завертети рыба боярыне своей Марье Ярышкине; и Марья, взяв у него плат, пошла в Светлицу; и как у ней тот плат в Светлице осмотрели, и на завтрее кинула ему плат из Светлицы в окно племянница Окулины Полагея. И того ж дни ввечеру пришла с Верху боярыня его Марья Ярышкина и велела ему в том плату переменити, а завертети соколью соль, а которой в плату завязан был мышьяк, и она его из плата вывязала и кинула. И дьяк Сурьянин ставил с детиною у пытки Марью Ярышкину и мать ее Окулину, и они в том запирались, а сказали, что того ничего не бывало и подменивать они ему не веливали; тем он их клеплет, хотя от них отойти из холопства. А детина перед ними пытан, с пытки говорил прежние ж свои речи, что и наперед того сказывал. А Окулина с дочерью запирались, что подменивать ему мышьяка сокольею солью не веливали: а детина с них не сговорил. Дьяк Сурьянин после пытки отдал детину и золотных мастериц держати приставом по прежнему, а пыточные речи сказывал государю. Государь указал золотную мастерицу Онтониду Чашникову, которая в том деле на мать свою и на сестру извещала, освободить, а до своего указу в Верх ей ходить не велел. А матери ее и сестре с мужем велел сказать: только они вины свои, в чем на них говорил с пытки их человек, не принесут, и государь их велел в том пытати. Мастерицы, выслушав речи, повинились; а сказали: в том-де они перед государем и перед государынею виноваты, что преж сего вины своей к ним, государем, не принесли, боясь от них, государей, опалы. Принес-де к ней, Марье, тот плат детина их завертети рыбу спроста; и в те поры в плату завязан был у него мышьяк; и она, Марья, плат взяв у него и не россмотря, в Светлице выронила, а подняла его сестра ее родная Онтонида Чашникова и, развязав узол, казала подругам своим. И в те поры то дело пошло в огласку, и она, Марья, плат вырвав у сестры своей, отдала девке Полагее; и та, взяв у ней плат, отдала детине; и Онашка плат принес к себе. И как у ней про тот плат с сестрою был шум и она, Марья, пришедчи к себе на подворье, смотрили того плату у детины, что в нем в узлу было завязано, и в плату завязан мышьяк; и она детине своему учала говорить, для чего он к ней принес плат с мышьяком и ныне про него в Верху учинился шум. И Онашка ей сказал, что принес к ней плат с мышьяком, не ведая, спроста; и она, вывязав из плата мышьяк, кинула и ему заказала, чтоб он впредь про тот мышьяк никому не сказывал, а взяла у него соколью соль, что он пущает жене своей в очи, да в то место завязала в плат ту соколью соль и ему приказала говорить, только учнут спрашивать, сказывал бы, что в плату была завязана соколья соль, а не мышьяк. А муж ее и мать ее то сведали после. И в том-де волен Бог, да государь и государыня, учинили они то дело, боясь, спроста, а лихого у них умышленья никакого не бывало. И дьяк Сурьянин речи их сказал государю.
И государь указал, а велел золотных мастериц да детину их вести к пытке, а, приведчи к пытке, роспросити их накрепко и стращати всякими пригрозами, таки ль они тот плат с мышьяком взяли у детины спроста, и неумышленьем ли тот мышьяк для какого злого дела в Верх взносили и преж сего в Верх мышьяку или сулемы не нашивали ль и т. д. Мастерицы у пытки сказали, что они виноваты в том, как велели мышьяк, исторопясь, сокольею солью заменить, а тот был у них мышьяк принесен в Верх спроста, а лихого у них никакого умышленья не бывало. А детина их сказал, что мышьяк принес к ним в Верх спроста, не ведая, а на лихое дело того мышьяку к ним не принашивал, и сам он тем мышьяком и сулемою никакого дурна не делывал и людей не порчивал. И дьяк Сурьянин велел того детину стращать и поднять на пытку дважды, а пытать его не велел. И тот детина ни в чем не винился, а говорил прежние ж свои речи.
Мая 5-го государь для именин дщери своей царевны Ирины Михайловны золотных мастериц Окулину Волкову да дочь ее Марью Ярышкину пожаловал, велел их из-за пристава свободить и велел им быти у своего государева дела в Светлице в мастерицах по-прежнему; а человека их Онашку из-за пристава до своего государева указу свобожать не велел. Он был освобожден июня 3-го».
В 1635г. 30 генваря одна из царицыных золотных мастериц, та же Антонида Чашникова, выронила нечаянно у мастериц в палате, т.е. в Светлице, где все они работали, платок, а в том плату «заверчен корень неведомо какой». Платок и с корнем подняли две белые мастерицы и тотчас же объявили, т.е. представили, государыне. На другой день по государеву указу и по именному приказу царицы велено дьяку царицыной Мастерской палаты Сурьянину Тороканову об этом сыскати накрепко. Дьяк тотчас начал розыск расспросом: где мастерица Чашникова тот корень взяла, или кто ей тот корень, и для чего дал, и почему она с ним ходит к государю и к государыне в Верх, т.е. во дворец? Чашникова отвечала, что тот корень не лихой, а носит она его с собою от сердечных болезни, что сердцем больна. Само собою разумеется, что такой ответ был недостаточен: царское слово сыскати накрепко требовало самого полного и строгого исследования. Дьяк стал спрашивать со всякою пригрозою: если она про тот корень, какой он словет, и где она его взяла, или кто ей дал, и для чего дал, подлинно не скажет и государю в том вины своей не принесет, то государь велел ее в том пытати накрепко. Мастерица повинилась и сказала, что в первом своем распросе не объявила про корень подлинно, блюдясь от государя и от государыни опалы; а теперь про тот корень скажет подлинно: ходит-де в царицыну слободу в Кисловку к государевым мастерицам к Авдотье Ярышкине и к иным женка, зовут ее Танькою; и она-де той женке била челом, что до нее муж лих, и она ей дала тот корень, который она выронила в Светлице; а велела ей тот корень положить на зеркальное стекло, да в то зеркало смотреться, и до нее-де будет муж добр. А живет та женка на Здвиженской улице. Дьяк тотчас велел женку Таньку отыскать и привести пред себя.
Когда посланные за ней дети боярские поставили ее к допросу, она сказала, что зовут ее Танькою, а мужа у ней зовут Гришка Плотник, а живут они на Знаменке на дворничестве, т. е. в дворниках, у дворянина Головачова. Потом женка Татьянка, как нужно было ожидать, во всем заперлась и ответила, что она отнюдь в царицыну слободу в Кисловку ни к кому не ходит и золотной мастерицы Антониды Чашниковой не знает и иных никаких мастериц не знает и к ним не ходит. Их поставили с очей на очи. Мастерица говорила, что она, Танька, в Кисловку к мастерицам ходит, что там у ней с нею и познать учинилась, что она била ей челом, что до нее муж лих, бьет и увечит, и она, Танька, дала ей корень, а велела положить его на зеркальное стекло, да в то зеркало смотреться, и до тебя-де будет муж добр.
Ворожея во всем запиралась, говорила, что мастерица тем ее клеплет, что она ее и не знает и коренья ей никакова не давала. Да об том у них меж себя было спору много. Дьяк, видя их спор, начал их спрашивать, разводя порознь, со всякою пригрозою. Но ворожея стояла на своем. Дьяк потом расспрашивал ее наодине со многою пригрозою, объявил ей, что если не повинится, то будут ее пытати накрепко и огнем жечь. Пригроза пытки подействовала, и ворожея призналась, однако, в том только, что действительно дала корень мастерице от лихого мужа, чтобы ее муж любил; но в Кисловку ни к кому не ходит и никого там не знает. То же она говорила и на очной ставке с мастерицею, всячески запираясь, несмотря на улики, что в царицыну слободу к мастерицам не ходит и с ними не знается. Тем и заключился предварительный допрос. Записав речи, дьяк отдал подсудимых держать приставам.