Чрез пять дней, февраля 5-го, государь, слушав это дело, велел ехать к пытке окольничему Василью Ивановичу Стрешневу да дьяку Сурьянину Тороканову и про то дело сыскивать и мастерицу, и женку Таньку расспрашивать накрепко. В первых своих речах Антонида сказала, что ей женка Танька дала корень от сердечной болезни, а потом сказала, что для того, чтобы до нее муж был добр, следовательно, речи свои рознила, потому и должна открыть все подлинно. Если она у той женки взяла корень для лихого мужа, то по своему воровству ей довелось тот корень держать у себя на подворье, а к государю во дворец его носити не пригоже. А коли она тот корень принесла в Верх, и она для чего принесла и по какому умышленью; и его, государя, и царицу, и их царских детей портить не хотела ль и кто иной ее с тем не засылал ли? Или она сама по какому умышленью тот корень в Верх принесла и для чего принесла? А женку Таньку расспросить: сказывает она, что тот корень дала мастерице для того, чтоб до нее муж был добр, и она б сказала подлинно, какой тот корень словет, и где она его взяла, и сколь давно она тем промышляет, и кому иным или ей, Антониде, опричь того какие коренья давала ли, и в царицыну слободу в Кисловку ходит ли, и с мастерицами знается ли, и будет знается, и почему у них с ними познать; и государя с государынею, и их царских детей не порчивала ли, и иным кому портить не веливала ли, и коренья им не давала ли, и на то дело кто у ней сам или засылкою не пытался ли? Ввечеру окольничий Стрешнев и дьяк Тороканов ездили к пытке и распрашивали их, разводя порознь, по статьям.
У пытки мастерица говорила свои прежние речи, прибавив, что корень во дворец принесла спроста, без всякого умыслу, и портить никого из государской семьи не хотела. Несмотря на то, ее велели попытать слегка, повторив тот же самый допрос с некоторыми незначительными дополнениями. Так ли она над государем, царицею и царскими детьми кореньем или иною какою порчею не порчивала ли, и засылки к ней о том от верхних боярынь или от постельниц или из иных чинов от каких людей не бывало ль? Только один ли корень она взяла у женки, не брала ли чего и еще, и с иными коренщицами не знается ли? Но прежний ответ был получен и с пытки.
Более подробностей рассказала у пытки ворожея и коренщица Танька; вот ее слова: родом она города Орла, бывала стрелецкая жена, да после того овдовела и шла за бродящего человека за Гришку Плотника. Оба они живут на Москве на дворничестве у меншова Головачова. В нынешнем в 1635 г. генваря 27-го прислала та мастерица Антонида к ней малова своего, чтоб она у ней побывала, и как к ней пришла, и она ей говорила, чтоб она ей сделала, чтоб ее муж любил; и она-де дала ей корень, зовут его обратим, а велела ей тот корень положить на зеркальное стекло, да в то зеркало смотреться. В остальном во всем она заперлась и ничего не прибавила во время пытки и при уликах на очной ставке, даже тогда, когда ее стали жечь огнем[227]. Сказала только, что корень дала мастерице не с умышленья, по ее просьбе, и держала его у себя спроста. «И государя, и государыню, и их царских детей кореньем и иным ничем не порчивала и портить не хачивала и засылки к ней об том от верхних боярынь, и от постельниц, и от мастериц, и из иных чинов ни от каких людей не бывало, и в царицыну она слободу к мастерицам и к иным ни к кому не ходит и с ними ся не знает». Тем и окончился этот розыск. О судьбе этих лиц в сыскном деле находим известие, что сосланы в Казань за опалу в ведовском деле «царицын сын боярский Григорий Чашников с женою, да на Чаронду Гриша Плотник с женою с Танькою и велено им жити и кормиться на Чаронде, а к Москве их отпустить не велено, потому что та Гришина жена – ведомая ведунья и с пытки сама на себя в ведовстве говорила».
1638 г. ноября 16-го извещали государю «мастерицы Марья Сновидова да Степанида Арапка и рассказывали: как был государь в Троицком осеннем объезде[228] и без него, государя, приходила в Верх к мастерице Дарье Ламанове неведомо какая женка, а видели то они, мастерицы, да два сторожа – светлишной да портомойной. Да она ж, Дарья, украдчи, остатки государевых деланых скатертей отдала тем сторожам неведомо для чего. Да как государь пришел из объезду и, приехав из того объезда, подруга ее – мастерица Авдотья Ярышкина шла в Верх по каменной лестнице и она, Дарья, говорила ей, что сыпала песок на след государыни царицы Евдокии Лукьяновны; и то слово слышала она, Авдотья, да светлишная писица Ненила Волонская, а от писицы слышала мастерица Анна Коробанова. Да как после того царица шла по переходам мимо Светлицы, и в те поры они, изветчицы, говорили ей, Дарье, про светличную пропажу государских скатертей, и она им сказала: „Только б-де мне царицу уходить, а иные-де мне дешевы“,– и слышали то слово золотные мастерицы. Да она ж, Дарья, как государь был в Троицком объезде, ездила за Москву-реку к серпуховитину Ивану Соймонову ночевать; а приезжала к нему покрыта государским полотном, в которых полотнах делают государским детям сорочки, и она то полотно, ездя, изодрала». Вот какие светличные события происходили на этот раз в отсутствие государя и царицы. Надо было сыскать подлинно и обо всем расспросить. Государь указал сделать розыск тому же окольничему Стрешневу и дьяку Сурьянину Тороканову.
«При первом расспросе мастерица Дарья сказала, что приходила к ней в Верх золовка ее Матренка Бахирева и стояла с нею у нижней Светлицы, а потом она взяла ее к себе в верхнюю Светлицу, потчевала медом и отпустила домой: остатки скатертей отдала сторожам потому, что они ни к чему не пригодятся (три лоскута, по смете всего с поларшина); песку на след царицы не сыпала и слова говорила такие: „Только б государыня ее пожаловала, а иные ей не дороги“ – и к Соймонову ночевать не езживала.
Мастерица Авдотья Ярышкина рассказала, как и из-за чего началось дело. Как государь с царицею пришли из Троицкого объезда, она, быв в Верху, пошла к себе; и как будет на крыльце против палатки, где стоят на карауле, тут стояла мастерица Марья Сновидова с сестрою Домною: и Домна приказывает мужу Марьину, чтоб он ее сестру, а свою жену поучил гораздо за то, что она покрала в Светлице коробью у мастерицы Анны Коробановой, а она тое свою сестру завтра в Светлице перед всеми мастерицами выучит, чтоб она вперед не дуровала. Тогда мастерица Марья, оправдываясь, начала говорить: то-де на нас поносит мастерица Дарья Ламанова и только-де она в том на нас посягает, ино-де и то будет наруже, как она на след государыни царицы сыпала песок. Услышав от нее то слово, Авдотья ударила ее, Марью, плетным батогом в голову: не ври-де ты, жидовка! Как ты такое слово говоришь, от чего голове твоей пропасть! Потом назавтра, пришед в Верх, она, Авдотья, сказывала то слово своим подругам; да слышала то слово и писица Ненила.
Изветчицы Марья и Степанида показывали, что как царица шла с переходов мимо Светлицы и Дарья в то время говорила: „Лише б мне уходить царицу, а они ей не дороги“. Еще сказывала ей подруга их, та ж Дарья: есть-де у ней такая баба, что всему тому пособит, да и звала к той бабе за Москву-реку. Судьи поставили мастериц на очную ставку. С очей на очи Дарья Ламанова во всем запиралась; о царице говорила по случаю пропажи, только б государыня в той пропаже ее пожаловала, а они-де ей все не дороги. Судьи объявили ей: если она вины своей не принесет и правды не скажет, то государь указал пытать ее накрепко и огнем жечь.
Постояв немного, она заплакала и учала виниться. В том слове, что будто на след государыни сыпала песок, виновата; нечто будет то слово подругам своим она молвила со пьяна. Да и в том она виновата, что за Москву-реку к Ивану Соймонову, покрывся государским полотном, ночевать ездила, и как приехала потом к себе на подворье и муж стал ее спрашивать, куда она ездила и где ночевала? И она, боясь мужа своего побоев, сказала ему, что грешным-де обычаем прожгла она царевны Ирины Михайловны сорочку и ездила за Москву-реку прибирать к той сорочке новое полотно вместо прожженного, которым и была покрыта. Но о женке, которая приходила к ней в Светлицу, она подтвердила только прежния свои речи. На другой же день государь, слушав сего дела, велел мастериц и сторожей пытать: как мастерица Дарья на след государыни сыпала песок, как она, Дарья, звала с собою за Москву-реку Степаниду Арапку к бабе, а говорила, надо бы-де государское сердце уходить, а иные-де ей подруги ее сошлися даром, и для ль государской порчи хотела идти к бабе или для иного какого дела, и кто с нею в том деле, и какие люди в думе были; и в Верх к ней, Дарье, в Светлицу та ли баба, которая живет за Москвою-рекою, приходила, или какая иная и для чего приходила?
У пытки Дарья повинилась: в том она перед государем и перед государынею виновата, что к бабе, к ворожее подругу свою Степаниду Арапку за Москву-реку звала, а тое-де бабу зовут Настасьицею, живет за Москвою-рекою на всполье; а спознала ее с нею подруга ее, золотная ж мастерица Авдотья Ярышкина, для того, что она людей приворачивает, а у мужей к женам сердце и ревность отымает; а наговаривает на соль и на мыло; да тое соль дают мужьям в естве и в питье, а мылом умываются; да и над мужем-де она, Авдотья, своим то ж делала и у него к себе сердце и ум отняла: что она, Авдотья, ни делает, а он ей в том молчит. Да она ж, Авдотья, ворует с братьями своими, двумя Соймоновыми, и ею, Дарьею, братьям своим сводничает, тому ныне четвертый год. И била челом, чтоб поставить Авдотью с нею с очей на очи и расспросить, потому что она про то дело, что ей, Дарье, давала баба-колдунья, подлинно ведает. Да та ж баба давала, наговариваючи, золотной же мастерице Анне Тяпкине, чтоб муж ее, Алексей Коробанов, добр был до ее, Анниных, детей. Стали пытать Дарью накрепко. С пытки она говорила, что ездила к той бабе и пыталась для мужа, чтоб ее муж любил, желала только приворожить мужа и что колдунья в Светлицу к ней не приходила. Но когда велели пытать дру