ом, что пение не входило в первое учение Петра. Притом, кроме Зотова, в современных расходных записках (1683) упоминается еще учитель Афанасий Алексеев Нестеров, который, возможно, и был учителем пения.
Оружие допетровского времени и изображение стрелецкого знамени
Но обычный курс учения значительно пополнялся при руководстве Зотова другими средствами образования. В праздное время царевич с любопытством слушал истории, дела храбрых и премудрых царей, любил смотреть книги с кунштами, т. е. с рисунками, с которыми он был уже знаком еще до начала обучения грамоте. Книги с картинками исторического содержания назывались царственными, потому что излагали историю царств. Все другие предметы, изображенные в картинках светского содержания, носили имя потешных, увеселительных, служивших для забавы, ибо назидательным, учительным в собственном смысле почиталось одно только Св. Писание и вообще книги церковно-учительные. Поэтому и все эстампы, гравюры, привозимые с Запада, также носили название потешных, фряжских и немецких листов.
Потешные книги и потешные фряжские листы по своему содержанию принадлежали также большей частью к историческому отделу сведений. Под словом «потешный», как мы заметили, разумели тогда все, что не входило в круг церковной книжности. Поэтому потешные книги и потешные листы могли быть сказочного, забавного содержания, а также изображали и описывали предметы более или менее назидательные или грады, палаты, здания, великие корабли, дела военные, бои, взятие городов, истории лицевые и т. п. Впрочем, доступные нам официальные указания о потешных книгах и листах редко обмолвливаются об их содержании, и потому мы совершенно лишены возможности определить, какими именно изображениями начались образовательные забавы маленького Петра. Известно только, что потешные книги очень рано вошли в круг этих забав. Таким образом, курс обучения был по преимуществу практическим, более увеселительный, или потешный, как тогда говорили. По содержанию он был слишком беден и не имел никакой заранее определенной системы, но зато как нельзя более соответствовал вкусам и потребностям даровитого ученика, соответствовал именно той стороной, которая вместе с первыми его играми присвоила такой дельный и деятельный характер дальнейшим потехам и забавам царевича.
Скоро и легко маленький Петр прошел все науки. Если, с одной стороны, к тому же самому вели его первые игры, то, с другой,– книги с рисунками, фряжские листы и разные куншты с изображением военных дел более и более укрепляли преобладающее направление в занятиях и забавах ребенка, с каждым днем расширяли круг его сведений об этих любимых предметах. Потехи шли вперед и вперед, становились серьезнее, принимали вид действительного служебного дела.
В начале 1682 г. у хором царевича была устроена потешная площадка, на которой поставлены потешный деревянный шатер и Потешная изба – это было нечто вроде воинского стана. На площадке стояли рогатки и деревянные пушки, из которых, вероятно, посредством какого-либо механизма, стреляли деревянными ядрами, обтянутыми кожей.
6 мая 1683 г., в 12-м часу дня, Петр, уже царь, выехал для потех в село Воробьево и прожил там все лето до половины августа, возвращаясь в Москву только на несколько часов, по совершенной необходимости, для присутствия при церковных торжественных службах и церемониях и по случаю приема посланников. Судя по многим указаниям расходных записок дворца, воинские потехи в это время шли с большой деятельностью, барабаны немилосердно пробивались насквозь и высылались в Москву, в Оружейную палату для починки. Потом дошло дело и до пушек, но уже не деревянных, а медных и железных. Действительно, в этом Воробьевском походе к обыкновенным экзерцициям и потехам присоединились и потехи огнестрельные. В мае, на Воробьеве, Пушкарского приказа гранатного и огнестрельного дела русскими мастерами и учениками произведена была потешная огнестрельная стрельба под руководством огнестрельного мастера Симона Зомера, выехавшего в 1682 г. и служившего капитаном в Выборном полку думного генерала Агея Алексеевича Шепелева.
Н. Дмитриев-Оренбургский. Стрелецкий бунт. 1862 г. Фрагмент
Таким образом, 1683 год был, кажется, первым годом, когда Петр перенес свои потехи в поле. События 1682 г, когда он сделался царем и, следовательно, получил большую свободу и больший простор в своих забавах, не позволили воспользоваться в то же лето приобретенной властью вполне распоряжаться необходимыми средствами для расширения круга любимых забав: тому мешала стрелецкая смута.
В то время как одиннадцатилетний царь Петр забавлялся на Воробьевых горах воинскими потехами, в Москву, в июле, прибыл секретарь шведского посольства и известный путешественник по Азии Кемпфер. Он видел обоих царей, Петра и слабого брата его, Ивана, которые принимали посольство в Грановитой палате. Рассказ Кемпфера об этой аудиенции особенно любопытен в отношении того впечатления, какое произвел на путешественника младший царь Петр. Оба их величества, пишет он, сидели на двух серебряных креслах, на возвышении в несколько ступеней. Над каждым креслом висела икона. Одежда царей блистала золотом и дорогими камнями. Вместо скипетров они держали в руках длинные золотые жезлы. «Старший сидел почти неподвижно, с потупленными, совсем почти закрытыми глазами, на которые низко была опущена шапка; младший, напротив того, взирал на всех с открытым прелестным лицом, в коем, при обращении к нему речи, беспрестанно играла кровь юношества; дивная его красота пленяла всех предстоящих, так что если б это была простого состоянья девица, а не царская особа, то, без сомнения, все бы должны влюбиться в нее».
Кемпфер дает Петру даже 16 лет, если это не описка или не опечатка издателей его сочинения. Когда посланник, произнеся речь, подал королевские грамоты, старший царь Иван Алексеевич, протянув внезапно и преждевременно руку свою (для целования), привел посольство в немалое замешательство. «После того оба царя встали и, приподняв несколько шапки, спросили о здравии короля. При сем молодой наставник старшего царя поднял его руку и, так сказать, взял оной его шапку. Младший же царь по живости своей поспешил встать и сделать вопрос, так что его старый наставник принужден был удержать его, дабы дать старшему брату время встать и вместе с ним вопросить»66.
Другой случай, характеризующий живость Петра, еще трехлетнего ребенка, рассказывает в своих записках Лизек. Австрийское посольство, которого он был также секретарем, прибывшее в Москву в начале сентября 1675 г, было принято царем в Коломенском дворце, потому что царица желала видеть церемонию въезда и приема послов, не быв, разумеется, видимой сама; загородный же дворец представлял к тому все удобства. Во время аудиенции царица с семейством находилась в смежной комнате и смотрела на церемонию чрез отверстие не совсем притворенной двери. Но по окончании приема маленький князь, младший сын, замечает Лизек, открыл потаенное убежище матери, отворив дверь прежде, нежели послы вышли из аудиенц-залы67.
В этой попытке собрать мелкие указания о детстве Петра мы останавливаемся на 1683 годе, отлагая до другого времени и новых поисков описание последующих потех, перенесенных в 1684 г. в Преображенское, где с потехами почти незаметно слилось и великое дело преобразования.
Глава VДворцовые забавы, увеселения и зрелища
Общий обзор.– Комнатные забавы: дураки-шуты, бахари68, домрачеи, гусельники – Потешная палата: органы, цымбалы, скоморохи, потешный немец, метальники.– Время царя Алексея.– Верховые нищие.– Карлы.– Потехи на дворце: медвежьи спектакли; особые зрелища: львы, слоны, олени; поединки и др.– Комедийные действа.– Первое устройство театра.– Первые комедии
Вникая в основные стихии старого русского быта, нельзя не признать той истины, что руководящим началом образованности в допетровское время была византийская идея аскетизма. Как образ наилучшей, наиболее добродетельной жизни, эта идея везде и всегда возвышала свой учительный перст, направляя каждый шаг и каждую мысль человека к своим целям. Мир русской мысли, мир русского чувства был всесторонне закрепощен этим строгим сберегателем жизни; лишен воли, прирожденной всякому живому существу, лишен всех живых движений развития и совершенствования. Древнерусское общество из своей первобытной непосредственности попало прямо под бичевание византийской аскетической идеи, отвергавшей на всех путях и свободу знания и свободу творчества. Поставленное сразу в тесные и суровые пределы аскетических требований, древнерусское общество лишилось возможности продолжать развитие своего первозданного, бессознательного быта путем собственной самодеятельности, путем собственного свободного творчества. Взамен младенческих пеленок, которые, при естественном ходе развития, свалились бы сами собой, оно было перевязано по рукам и по ногам узами – веригами иной культуры, вовсе не сообразной с его младенческой природой. Оно получило талант и вместе с ним строгий наказ зарыть его в землю, дабы сохранить в целости. Старина так и понимала искусство, как ремесло, как силу, работающую только дневным человеческим полезностям и потребностям.
Жизнь этого общества, исполненная одного лишь отрицания, лишенная философских и поэтических созерцаний и идеализаций, стала в общем наклоне уподобляться жизни стада, где первое и исключительное побуждение – корм в животном смысле, для самого стада, и кормление в воеводском смысле, для пастухов; а затем тяжелое умственное лежание на боку и медленное, нескончаемое пережевывание двух-трех понятий или двух-трех идей, какими был ограничен общественный кругозор жизни. Печален отзыв очевидцев-иностранцев о нашем старом обществе.
«Нисколько не заботясь об изучении достохвальных наук,– говорит Олеарий,– не выказывая решительно никакого желания ознакомиться с славными достопамятными делами своих предков, не стараясь узнать что-либо о состоянии иностранных земель, русские, весьма естественно, в собраниях своих почти никогда не заводят речи об этих предметах. Все речи и разговоры их не выходят из круга обыкновенных житейских дел. Так, обычно ведут они речи о сладострастии, о гнусных пороках, о прелюбодеяниях, совершенных частью ими, а частью и другими; тут же передаются разного рода постыдные сказки, и тот, который может наилучшим образом сквернословить и отпускать разные пошлые шутки, выражая их самыми наглыми телодвижениями, считается у них приятнейшим в обществе... Невозможно вообразить, до какой степени предаются они чисто животным побуждениям... Пьянству они преданы сильнее всякого другого народа в свете. Наполнивши себя вином чрез меру, они, подобно неукротимым диким зверям, готовы бывают на все, к чему побуждают их необузданные страсти. Порок этот – пьянство – до такой степени распространен в народе, что ему предаются все сословия, как духовные, так и светские, богатые и бедные, мужчины и женщины, и если иногда увидишь там и сям пьяных, валяющихся в грязи на улице, то это считается делом самым обыкновенным»