В комнате холодно, на подоконнике наросты льда.
Печка полна дров. Под дровами — горка березовой коры, на печном карнизе — коробок со спичками. Владимир Ильич подносит зажженную спичку к коре, и березовые шкурки, сердито треща, свертываются в тугие катушки. Огонь слизывает прозрачную шелуху, цепляется за шероховатую поверхность поленьев и прирастает к ним. И вот уже задрожали, заискрились сизо-желтые цветы огня. Мокрое полено брюзгливо зашипело, запузырилось, огонь проворно отскочил и, вытянувшись плашмя под сырым поленом, пополз к задней стенке печки… В комнату выбился горьковатый запах дегтя.
Владимир Ильич прикрыл решетчатую дверцу печки — огонь забурлил, заревел, железная решетка заходила ходуном и отчаянно задребезжала. Ярко-красные угольки стали вываливаться из отверстий решетки, они падали на медный поддон и мгновенно покрывались серым пушистым пеплом.
Владимир Ильич не заметил, как дверь в комнату открылась.
— Я так и знала, что ты и тут уговоришь хозяев доверить тебе печку.
Владимир Ильич быстро обернулся:
— Надюша! — и протянул обе руки навстречу Надежде Константиновне. — Как я рад, что ты здесь! Никак не думал, что сегодня приедешь. — Он помог Надежде Константиновне снять пальто и пододвинул стул поближе к огню. — Садись сюда, милый друг, у тебя совсем застыли руки. Я сейчас попрошу чаю.
Надежда Константиновна осмотрелась. Опять новое пристанище. Сколько же за последние два года, спасаясь от шпиков и преследований охранки, Ильич сменил квартир, мест ночевок! Она задумалась. Кажется, квартир двадцать, если не больше…
Она села перед печкой. Огонь освещал ее усталое лицо.
— Ну, как ты? — спросил Владимир Ильич, вернувшись от хозяйки и вглядываясь в лицо Надежды Константиновны.
— А тебя по-прежнему мучает бессонница? — вместо ответа спросила она.
— Нет, нет, сплю как сурок.
— Что-то не верится, ты дурно выглядишь. Много работаешь. — Надежда Константиновна посмотрела на большие стопки книг и журналов, разложенные на столе и стульях, и груду отчетов Государственной думы на подоконнике. — Откуда столько?
— Большая удача, Надюша: Владимир Мартынович снабжает. Вчера привез даже отчеты Думы. А рукописи мои печатает барышня из императорского финляндского сената, — тоже его забота. И, представь себе, барышня из сената делает эту сверхурочную работу довольно дешево.
Фрекен Анна торжественно внесла поднос с чашками и печеньем и пригласила к столу. Надежда Константиновна с большой похвалой отозвалась о сахарных крендельках, горкой уложенных в сухарнице, и фрекен Анна расцвела от удовольствия.
— А ты по-прежнему сладкогрызка! — заметил Владимир Ильич.
Хозяйка ушла, и Надежда Константиновна смогла рассказать о положении в Питере. Проваливаются одна за другой типографии, целые партийные группы. Видно, охранке удалось внедрить провокаторов в партию. Жандармерия получила приказ перейти границу и действовать в Финляндии «как у себя дома». Против большевиков натравлены отборные полицейские силы.
Надежда Константиновна вынула из-под подкладки муфты пачку писем, протянула их Владимиру Ильичу.
— Читай, а я пока наведу порядок в твоем хозяйстве, — сказала она и, сняв с вешалки пиджак, принялась укреплять на нем пуговицы.
— Ты чем-то обеспокоена? — спросил Владимир Ильич, чувствуя, что Надежда Константиновна взволнована.
— Как чувствуют себя наши мамочки? Обе здоровы?
— Да, да. Мария Александровна прислала тебе гостинцы.
— Тогда признавайся, почему приехала на два дня раньше? Почему нарушила «конвенцию»?
— Просто так, соскучилась…
— А еще почему? — допытывается он.
— А еще… еще товарищи просили передать тебе циркуляр департамента полиции, в устной копии, конечно. В нем много забавного. — Она отложила пиджак в сторону. — Послушай-ка, что там написано: «Владимир Ильич Ульянов, псевдоним Н. Ленин. Потомственный дворянин. Православ-ный…»
— Ну, это как сказать, — пожимает плечами Владимир Ильич.
— «Женат, роста среднего».
— Это правильно.
— «Бло-о-ондин», — смеется Надежда Константиновна и посматривает на рыжеватые усы Владимира Ильича.
Смеется и он.
— «Возраст сорок два — сорок четыре года». — Эти слова она произносит уже совсем лукаво.
— Вот это возмутительно. Это просто черт знает что такое. — Владимир Ильич встал и прошелся по комнате. — Надюша! Неужели мне и в самом деле можно дать на пять — семь лет больше? А?.. Теперь я понимаю, почему шпики на меня часто поглядывают в недоумении. Им, наверно, говорят, что глаза у меня голубые и кудри вьются хмелем… Ну-ну, а дальше?
— Дальше? Дальше написано вот что: «…того Ульянова арестовать, обыскать и препроводить в распоряжение следователя 27-го участка города Санкт-Петербурга».
— Так и написано: «Препроводить»?.. Ну, это не выйдет!
Владимир Ильич снова зашагал по комнате.
— От какого числа циркуляр? — спросил он быстро.
— От двадцать третьего июня тысяча девятьсот седьмого года.
— Сегодня ноябрь, а циркуляр до сих пор не исполнен.
— И нельзя допустить, чтобы он был исполнен, — заметила Надежда Константиновна.
— Совершенно верно. Значит, мне надо дописать аграрную программу и подготовиться к тому, — он чуть помедлил, — чтобы выбраться в зону недосягаемости. Давай-ка подумаем, кому ты можешь передать свои дела в Питере и что еще надо сделать.
Они занялись обсуждением неотложных дел, и замороженное окно в домике на гранитной скале искрилось и мерцало до самого рассвета.
НЕПРАВИЛЬНЫЙ ГЛАГОЛ
С тяжелой корзиной, нагруженной провизией, фрекен Анна подошла к газетному киоску на Сенатской площади. Дважды в неделю приезжает она за продуктами в Гельсингфорс; сегодня надо еще купить газеты инженеру Петрову.
Афиши с заголовками газет наклеены по обеим сторонам киоска на огромных щитах. «Восшествие на престол шведского короля Густава-Адольфа». Анна перекрестилась, она была набожной шведкой. «Во Владивостоке двадцать матросов приговорены к смертной казни и двадцать четыре к каторге. В Варшаве к смертной казни приговорено четыре мятежника». Она перевела взгляд на другую афишу. «В Киеве исключено из университета 700 студентов и 1500 курсисток с женских курсов». «В Кутаиси закрыты все учебные заведения». «В Москве за невзнос платы за обучение исключено 1398 студентов». «В Московский университет введена полиция»…
Наскоро отобрав пачку газет на русском, шведском и немецком языках, она кивнула проезжавшему мимо извозчику. Хотелось поскорее оставить эту площадь с бронзовым русским царем на пьедестале, выбраться из города, не видеть этих сообщений о казнях, отгородиться от всех ужасов. Страшно подумать, что творится в России…
Когда фрекен Анна вернулась домой, ее квартирант уже дожидался в гостиной. Он тут же взял газеты и начал быстро их просматривать. В «Петербургской газете» отчеркнул карандашом сообщение: 23 ноября в Питере бастовало 11 тысяч рабочих в знак протеста против суда над социал-демократической фракцией Государственной думы. Какая нужна беззаветная вера в свою партию, чтобы в обстановке такого жесточайшего террора поднять голос в защиту партийных представителей! Рабочие верят своей партии. Просматривая кадетскую «Речь», Владимир Ильич усмехнулся. Любопытно! На станции Келломяки агенты охранного отделения произвели обыск на даче какого-то Ульянова. «Решили, наверное, что я в Финляндии снимаю дачу на свое имя».
Он бросил «Речь» на стол, но взгляд его задержался на объявлении в широкой рамке. Кадетская газета приглашала покупать сочинения Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Владимир Ильич рассмеялся. Вот что значит коммерция! Газета выступает против большевиков, предает анафеме марксистов и в то же время призывает покупать марксистскую литературу. Не мудрено — за объявления платят деньги, и немалые.
Анна выкладывала из корзины покупки и с недоумением смотрела на квартиранта.
— Что вас так развеселило, господин Петров?
— Прочитал забавное объявление. Любители наживы дешево продают свои принципы, фрекен Анна.
— О господин Петров, напротив, все ужасно подорожало, особенно молоко. Городские газеты призывают покупателей устроить бойкот и не покупать молока, пока на него не снизят цены.
— Боюсь, что это не поможет. Покупатели разрозненны, а молоком торгует объединение…
В гостиную вбежала Сонни: на ней был фартук, в руках большая деревянная ложка.
— К нам идет констебль и с ним русский полицейский, — сообщила она срывающимся голосом.
«Карл, Свен, Юхан, — сюда!» — взволнованно кричал попугай.
Владимир Ильич быстро встал со стула, подошел к Сонни и притронулся к ее руке:
— Пожалуйста, будьте спокойны. Примите их как следует и поговорите…
— Но я должна пригласить их в эту комнату! — с отчаянием воскликнула Сонни.
— Конечно, — подтвердил Владимир Ильич.
— А вы?
— Обо мне не беспокойтесь, я останусь под защитой фрекен Анны, — ободряюще улыбнулся инженер Петров.
Сонни набросила на продолжавшего кричать попугая темный платок и, ничего не понимая, вышла в переднюю, чтобы встретить непрошеных гостей.
Когда она ввела констебля и полицейского в гостиную, она увидела, что квартирант сидит за ученическим столом, лицом к окну, и, подперев щеку левой рукой, что-то старательно пишет. Анна сидела по другую сторону стола с раскрытой книгой в руках.
— Это хозяйка пансиона фрекен Винстен. — Констебль отрекомендовал Анну русскому полицейскому. — Она учительница немецкого языка, всеми уважаемая барышня. Мы не помешаем вам, фрекен Анна?
— Надеюсь, что нет, — спокойно ответила Анна. — У меня урок. Все необходимые справки вам даст сестра.
Сонни тем временем ждала, пока констебль договорится с полицейским — они объяснялись по-русски, — и посматривала на Анну.
— Назовите мне неправильные глаголы первого спряжения второго класса, — сказала Анна по-немецки своему ученику.
Инженер Петров ответил: