математику забывает.
Приходится дважды повторить вопрос, прежде чем Великанша неохотно разжимает губы и отвечает:
– Лечебные травы.
– Откуда ты знаешь, что они лечебные? Может, они ядовитые?
– Руфина знает. Это народный рецепт.
Руфина знает! А ещё она знает, как превращать девушек в коз! Неужели Великанша не видит, какие у Лапушки глаза человеческие? И как у Руфины в доме всегда темно и прохладно, точно в норах и чащах, где духи живут? Разве можно доверять ей мою маму?
– А почему мы сами не можем их нарвать? – интересуюсь я. Она же высокогорная Великанша! Должна все травы наизусть знать!
Великанша тянется за половником и случайно задевает мамину голубую чашку, которую приготовила для отвара. Я отскакиваю, чашка летит на пол, но не разбивается. Только один треугольный кусочек откалывается.
– Да что ты под руку лезешь? – ругается Великанша и с кряхтением сгибается пополам, чтобы подобрать чашку.
– Я лезу, потому что хочу, чтобы мама не болела!
Она даёт мне чашку:
– На, иди выбрось в уличную помойку. Битое в доме – плохая примета. И мусор прихвати.
Уличная помойка стоит на самом краю посёлка, напротив Старого пруда. Время от времени приезжает грузовик и забирает мусор.
Мальчик встречает меня у калитки, и я замечаю, что у него появились длинные красные штаны. Пока мы идём к помойке, я рассказываю про этот «лечебный» отвар. Мальчик хмурится и качает головой, понимает, что Бурая медведица, не станет просто так, по доброте душевной, кого-нибудь лечить. Скорее наоборот – при первой же возможности превратит маму в козочку.
Когда мы проходим мимо дома Руфины, я спрашиваю:
– Может, подкинем ей эту чашку раз это плохая примета?
Очень хочется, но злых духов дразнить нельзя, а Медведица и так что-то против нас замышляет.
– Вон они, её травки-ягодки, – фыркаю я.
В чисто вымытом кухонном окне виднеется протянутая под потолком верёвка, а на ней пучки трав, мешочки, коса из чеснока. По ночам Руфина надевает медвежью шкуру и носится по лесу, собирает травы, а когда возвращается, варит зелье и поит бедную Лапушку, а не то вдруг снова человеком станет?
Я с трудом забрасываю пакет, который дала мне Великанша в высокий мусорный бак. Теперь очередь маминой чашки. Я смотрю на нее, провожу пальцем по сколу, но не выкидываю. Оглядевшись, оставляю на обочине.
На следующий день Руфина появляется у нас на пороге. Прямая как палка и высушенная, как чеснок, вот-вот в шелуху превратится.
Я притаилась за перилами на лестнице и наблюдаю.
Великанша бросает булькающий на плите компот и бухает через комнату навстречу Руфине.
– Ой, Руфа, привет!
– Здравствуй, моя хорошая. Да я вот проведать зашла. Ну, как дочка?
– Да как? То лучше, то хуже… Сама не пойму. Ты не стой, проходи! Сейчас тапочки дам…
Великанша оглядывается, но все тапочки поразбежались. Она скидывает свои громадные шлёпанцы и услужливо пододвигает Руфине, а сама остаётся босой.
– Да ничего, я так! – машет Руфина.
У неё ступни худые и длинные, и шлёпки Великанши ей точно не подойдут.
– Больши́, да? – переживает Великанша. – Сейчас Ольгины принесу.
Она уходит и возвращается с мамиными вязаными сапожками. Такие Руфине годятся. Она заталкивает в них свои белые с фиолетовыми прожилками ноги и усаживается за стол.
Великанша быстро подаёт чай и ставит тарелку с вафлями и зефиром.
– Ну? – спрашивает Руфина.
– Ой, Руфа, плохо ей, – Великанша горбит плечи, и наша с мамой фотография морщится у неё на футболке.
– Отвар даёшь, как я сказала?
– Даю, каждый день по литру.
– Выпивает всё?
– Ну, когда как.
Руфина качает головой:
– Надо выпивать всё. Вот, я тебе ещё принесла.
Она достаёт откуда-то из-под складок платья туго завязанный узлом прозрачный пакетик с какой-то жёлто-зелёной крошкой.
– Ой, Руфа, спасибо!
– Это разведи в молоке и давай два раза в день. Не волнуйся, поставим дочку на ноги. Моя мама и не таких ставила, но это дело не быстрое.
Руфина говорит неторопливо и наставительно, как директор школы на линейке. Мне-то всё про неё ясно: зубы заговаривает, а Великанша ну совсем ничего не замечает, талдычит своё: «Спасибо, спасибо!». Сбегала за деньгами, но Руфина не берёт. Великанша ей ведро помидоров, она отказывается. Зачем ей помидоры, когда она ничего, кроме козьего молока, не любит? Вот заколдует маму, и будет у неё вторая козочка, молока в два раза больше. А Великанша чуть не плачет от благодарности. Да что с ней такое?!
Руфина хочет взглянуть на маму, и Великанша ведёт её наверх.
Я прячусь за дверью, а когда они проходят в спальню, слежу за ними через щель.
Руфина трогает мамин лоб и приговаривает:
– Ну, Лапушка моя, как ты себя чувствуешь?
Лапушка! Сердце стучит быстро-быстро. Надо спасать маму! Когда-нибудь папа всё-таки вернётся домой, а мама что же – Лапушка? Он же этого не переживёт, и я не переживу, но на Великаншу надежды нет, она сама как заколдованная. А может, Бурая медведица уже давно всё это замышляет? С тех пор, как мы приехали? Может, это она подослала духа-кошку? От этой мысли в животе холодит, как когда снятся утопленники. Не могут утопленники сниться к добру, а ведь мне они теперь каждую ночь снятся.
Когда Руфина наконец уходит, Великанша начинает заваривать в молоке её травы, и по дому ползёт горький полынный запах. Я выскакиваю из дома, чтобы не вдыхать этот ядовитый пар. Ну как снять такое сильное колдовство? Я сажусь на крыльцо, обхватываю колени и начинаю думать. И тут замечаю выглядывающие из-под ступенек «заячьи уши». Ну конечно! Феи! Феи под Малиновым холмом – вот кто мне поможет.
Глава 11. Слова фей
Наутро я выскальзываю из постели, когда Великанша ещё храпит, раздувая щёки. Натягиваю носки повыше и надеваю джинсы, чтобы не обжечься крапивой и не наловить клещей. Пока ем бутерброд, разглядываю скучное дно ущелья – кусты, трава и коровы. Туманная река сегодня решила остаться в горах, значит, день будет солнечный.
После завтрака я спокойно выхожу за калитку – храп Великанши стоит над участком и заглушает мои шаги. Я оборачиваюсь и говорю окошку под крышей «Не бойся, я скоро!». Надеюсь, маме снятся хорошие сны и ничего не болит.
Мальчик хрустит почти созревшим яблоком. Чтобы не заболел живот, он объедет только красный бок, а зелёную половинку выкидывает.
Мы бежим к Малиновому холму. Феи, должно быть, уже обжились в домике под корягой. Я уверена, они нам помогут, и от этой мысли хочется бежать быстрее.
Мы натираем очки «заячьим ухом» и заглядываем в домик. Поначалу кажется, что внутри никого нет, но я знаю, что этого просто не может быть, и смотрю внимательнее.
Наконец я замечаю несколько крошечных существ. Они размером с пушинку и похожи на парашют одуванчика. Головки у них светятся и поблёскивают, как капли росы – точно так же, как у тех фей, которых я видела на озере. Я прислушиваюсь и различаю их тонкие голоса. В их языке все слова очень короткие и, по-моему, нет ни одной согласной, но звучит красиво и немного грустно. Вот так: «Áу, и́о-и́о! А, а, ýо-и́о!».
Я не понимаю их языка, но вдруг они говорят на моём? Всё-таки люди тут часто ходят и громко разговаривают.
Заметив нас, феи начинают суетиться и метаться по дому. Речь их становится тревожной и быстрой: «И! И! И́о-и́о! Я́о-и́о! А́о-а!».
Я наклоняюсь и, чтобы не оглушить их, шепчу:
– Не бойтесь! Мы вас не тронем. Нам очень нужна помощь.
Феи замирают и перемигиваются огоньками.
– Моя мама болеет, – продолжаю я. – Бурая медведица приносит ей всякие травы и хочет заколдовать.
Феи начинают переговариваться и спорить. Мы с Мальчиком переглядываемся. Надеюсь, они что-нибудь придумают. Они же феи, они знают лес не хуже духов, а может, даже лучше.
Наконец одна фея подлетает и забирается мне в ухо, и там становится тепло и чуть-чуть щекотно.
– Ягода-лесни́ка, – слышу я тихий голосок. – Холм. Папоротник. Сорвёшь – недолго волшебство. Вода из ручья. Маме. Бежать быстро.
Когда фея вылетает из моего уха, я повторяю Мальчику её слова. Мальчик хмурит брови и пытается сообразить, что фея имеет в виду. Я тоже пытаюсь. Если мы где-то ошибёмся или не ту ягоды сорвём…
– Лесника растёт тут, на холме? – уточняю я.
– Áу-а́у! – отзываются феи. Судя по всему, это означает «да».
– Под папоротником?
– Áу-а́у!
– Волшебство действует недолго, и нужно как можно скорее принести ягоду маме.
– Áу! – подтверждают феи.
– Но сначала нужно помыть ягоды в ручье.
– А, а! – кричат феи наперебой.
– А что тогда?
Феи подлетают гурьбой, тянут меня за пальцы и складывают мои ладони ковшиком. Затем забираются внутрь и чуть-чуть покачиваются, как листья на поверхности пруда.
– А, надо, чтобы ягоды были в воде! – догадываюсь я и говорю Мальчику: – Надо во что-то набрать воды из ручья. Она же ледяная – получится что-то вроде холодильника для волшебства.
– Чашка! – вспоминает Мальчик.
Точно! Мы бежим за маминой чашкой, которую оставили вчера на обочине у помойки. Я хорошенько отмываю чашку в ручье. Она должна быть чистая и очень холодная, чтобы волшебство сохранилось подольше.
Феи отправляются вместе с нами на Малиновый холм. У них не хватит сил, чтобы сорвать и поднять целую ягоду, но, обнаружив её под папоротником, они замирают и мерцают как маячки. Нам остаётся только пробежаться и собрать ягоды. Мальчик расчищает нам палкой путь – мстит крапиве, которая его искусала.
Мы находим всего восемь ягод, но я надеюсь, этого хватит. Складываем их в чашку с ручейковой водой, и, поблагодарив фей, устремляемся к дому.
– Надо бежать так, как будто за нами гонится динозавр! – говорю я.
Но бежать, не расплёскивая воду, не получается. Я накрываю чашку свободной ладонью вместо крышки, но брызги всё равно летят, и пальцы коченеют от холода.
Вдруг прямо напротив дома Руфины я спотыкаюсь. Просто так, на ровном месте, словно какой-то невидимый дух подставил подножку.