– Но как бы ты стал себя чувствовать, – простонал Кредль, который, после знаменитой победы на станции железной дороги, никак не мог поставить себя на одну ногу со своим другом. Если бы ему удалось побить Люпекса, как Джонни побил Кросби, тогда они были бы равны между собою, представляли бы собою пару героев. Но Кредль этого еще не сделал. Он никогда не считал себя трусом, но находил, что обстоятельства ему не благоприятствуют. – Как бы ты стал себя чувствовать, если бы друг, которого ты любил лучше всякого другого в свете, повернулся к тебе спиной?
– Я ни к кому не повертывался спиной, ты, может статься, судишь так потому, что я скоро иду. Послушай, мой друг, перестань говорить такие пустяки. Я терпеть не могу подобных вещей. Ты никогда не должен полагать, что человек хочет важничать, подожди сначала, когда он заважничает. Я думаю, что мне не ужиться со старым Скофлем, может быть, останусь при нем месяца на два. Едва ли найдется человек, который в состоянии перенести все то, что о нем рассказывают.
После этого Кредль постепенно становился довольным и веселым, в течение прогулки он старался льстить Джонни, и льстил, как умел. Со своей стороны Джонни, хотя и говорил, что «терпеть не может подобных вещей», но лесть ему нравилась. Когда Кредль сказал ему, что Фиц-Говард не стоит его мизинца, Джонни был убежден, что это правда. – А что касается до башмаков, – говорил Кредль, – то не думаю, чтобы он позволил себе попросить тебя об этом, разве уж в большой торопливости или что-нибудь в этом роде.
– Послушай, Джонни, – продолжал Кредль, когда они вошли в одну из улиц, соседних с Буртон-Кресцентом. – Ты знаешь, что я ни под каким видом, ни за что в мире не решился бы оскорбить тебя.
– Верю, Кредль, верю, – сказал Имс, продолжая идти, между тем как спутник его обнаруживал расположение остановиться.
– Ты посмотри сюда, если я обидел тебя относительно Амелии Ропер, то даю тебе обещание никогда не говорить с ней.
– Будь проклята эта Амелия Ропер! – сказал Имс, остановясь и остановив Кредля.
Восклицание это было сделано громким и сердитым голосом, обратившим на себя внимание прохожих. Джонни поступил весьма дурно, ему не следовало вовсе произносить проклятия, не следовало направлять его на человеческое существо, а тем более разражаться им над женщиной, которую любил! Однако он сделал это, и я не могу продолжать моей истории, не сделав ему замечания.
Кредль взглянул на него и испугался.
– Я хочу сказать, что в этом деле готов сделать все, что тебе угодно.
– В таком случае, пожалуйста, никогда не напоминай мне ее имени. А что касается до разговоров с ней, то можешь говорить с ней сколько душе угодно.
– О, я этого не знал. Мне показалось как-то на днях, что тебе это не нравится.
– Я тогда был дурак, записной дурак. Всю жизнь свою я был дураком. Амелия Ропер. Посмотри сюда, Кредль: если сегодня вечером она будет льнуть к тебе, в чем нет ни малейшего сомнения, потому что в настоящее время она постоянно играет в эту игру, то ничего, дай ей полную свободу. На меня не обращай внимания, я буду проводить время с мистрис Люпекс или мисс Спрюс.
– А как потом я разделаюсь с мистрис Люпекс? Она страшно сердится, когда Амелия заговорит со мной. Ты, Джонни, не знаешь, какая это ревнивая женщина.
В этом разговоре Кредль чувствовал себя совершенно на своем месте, он чувствовал себя равным всякому человеку. Правда, что Имс поколотил одного господина, а ему этого еще не удалось, правда, что Имс, сделавшись частным секретарем, занял высокое место в общественной жизни, но что касается до интриги, сопровождаемой опасностями, таинственностью, интриги, объемлющей всю жизнь, всепоглощающей, – разве в деле подобного рода он не герой? Он дорого, очень дорого поплатился, и карманом, и спокойствием, за одно удовольствие быть в интимных отношениях с мистрис Люпекс, но в то же время ему и в голову не приходило, что он платит за это слишком дорого. Есть удовольствия, которые всякому человеку покажутся дорогими, но тем не менее они могут стоить своей цены. Как бы то ни было, поднимаясь по лестнице дома мистрис Ропер, Кредль решился во что бы то ни стало угодить своему приятелю. Интрига через это могла сделаться еще таинственнее, еще более всеобъемлющей, и в то же время менее опасною, потому что мистер Люпекс не будет иметь никакого повода к огорчению.
В этот день за столом мистрис Ропер находились все ее квартиранты, мистер Люпекс редко принимал участие в ее гостеприимном столе, но при этом случае присутствовал и, мало того, по голосу и вообще по всем своим приемам казался в самом отличном настроении духа. В гостиной Кредль сообщил всей компании о счастье, которое выпало на долю его друга, и вследствие этого сообщения Джонни сделался до некоторой степени предметом более чем обыкновенного внимания.
– Вот как! – сказала мистрис Ропер. – Порадуется же ваша матушка, когда услышит об этом. Я всегда говорила, что вы встанете на ноги.
– Хорошее и идет к хорошему, – заметила мисс Спрюс.
– Ах, мистер Имс! – воскликнула мистрис Люпекс, с кокетливым восторгом. – Желаю вам радости от глубины моей души. Это такое элегантное назначение.
– Примите, пожалуйста, руку истинного и бескорыстного друга, – сказал Люпекс.
И Джонни принял эту руку, хотя она была очень грязна и перепачкана в краске.
Амелия стояла в стороне и взглядом, или вернее сказать, рядом взглядов, передавала поздравления. Теперь, неужели же и теперь ты не будешь моим? – говорили эти взгляды, – теперь, когда тебя окружают и богатство и почести? И потом, перед уходом в столовую, она прошептала ему: «О Джон! Я так счастлива, так невыразимо счастлива!»
– Надоела! – сказал Джонни голосом довольно громким, чтобы достичь до слуха счастливой леди. Потом он обошел вокруг комнаты и подал мисс Спрюс свою руку. Амелия, спускаясь вниз одна, решилась во что бы то ни стало вырвать его сердце. Она вырывала его уже несколько дней сряду и изумлялась своему успеху. Ясно было, что кокетство ее с Кредлем раздражало Имса, и потому она решилась продолжать эту игру.
– Ах, мистер Кредль, – сказала она, заняв подле него место, – я люблю таких друзей, которые не изменяются. Я ненавижу ваши возвышения. Они так часто кружат голову.
– Я бы желал испытать это на себе, – сказал Кредль.
– Ну, не думаю, чтобы с вами произошла какая-нибудь перемена, решительно не думаю. Вероятно, скоро и для вас наступит это время. Ведь это сделал граф, тот самый, которого бык хотел поднять на рога. С тех пор как мы узнали этого графа, мы земли не слышим под собой. – И Амелия вздернула голову и потом хитро улыбнулась, так улыбнулась, что, на взгляд Кредля, это было весьма мило. В то же время он заметил, что мистрис Люпекс смотрела на него из-за другой стороны стола, и конечно, не мог вполне насладиться благами, посланными ему богами.
Когда дамы вышли из столовой, Люпекс и другие два молодых человека придвинули к камину стулья и каждый приготовил себе умеренную порцию грога. Имс сделал было небольшую попытку удалиться, но Люпекс своими уверениями в дружбе, своими просьбами разделить с ними время принудил Имса, слабого характером и боявшегося нарекания за чванство, остаться на месте.
– Итак, мистер Имс, за ваше здоровье, – сказал Люпекс, поднимая горячий стакан грогу. – Желаю вам много и много лет наслаждаться вашим официальным благоденствием.
– Благодарю вас, – сказал Имс. – Хоть я не очень понимаю это благоденствие, но во всяком случае чрезвычайно вам признателен.
– Да, сэр, когда я вижу молодого человека ваших лет, начинающего подниматься в свете, я знаю, что его усилия увенчаются успехом. Вы только обратите внимание ваше на меня, мистер Имс. Мистер Кредль, за ваше здоровье, и пусть всякое недружелюбное чувство утонет на дне этой чаши. Посмотрите на меня, мистер Имс: я никогда не поднимался в свете, не сделал ничего хорошего на свете и никогда не сделаю.
– Полноте, мистер Люпекс, не говорите этого.
– Нет, буду говорить. Всю жизнь свою тереблю черта за рога, и все-таки не удалось еще покрепче ухватиться. А сказать ли вам отчего? Оттого, что в молодые года не представлялось ни одного порядочного случая отличиться. Если б мне удалось, например, написать портрет какого-нибудь великана, этакой так сказать звезды, когда я был ваших лет, какого-нибудь вельможи, как вашего друга сэра Рэфля.
– Уж и звезды! – сказал Кредль.
– Однако ж он порядочно известен в свете, не так ли?.. Или лорда Дерби, или мистера Спурджона – вы меня понимаете? Если бы мне выпал такой случай в молодости, я бы не занимался мелкими работишками, не писал бы кулис на второстепенных театрах по стольку-то за квадратный ярд. Вам теперь выпал случай, но мне он никогда не выпадал. – И при этом мистер Люпекс порешил первую порцию грога.
– А чудная вещь наша жизнь, – продолжал Люпекс и хотя не приступал смело к приготовлению другого стакана пуншу, но начал постепенно, как будто по инстинкту, дотрагиваться до предметов, необходимых для этой операции. – Да, весьма чудная вещь. Молодые люди, запомните, я не отрицаю, что успех в жизни зависит от хорошего поведения, – положительно это так, и все-таки часто ли хорошее поведение бывает причиной успеха? Был ли бы я там, если бы меня взял за руку какой-нибудь великан в то время, когда я употреблял все усилия, чтобы сделаться артистом? Тогда бы я пил лафит и шампанское вместо обыкновенного тодди, носил бы манжеты не хуже всякого другого, кто любил и кто теперь не узнает меня, когда случится встретиться на улице. Да, мне не было случая, никогда не было!
– Ведь и теперь не поздно, мистер Люпекс, – сказал Имс.
– Нет, поздно, мистер Имс, поздно. – В это время мистер Люпекс уж успел завладеть бутылкой с джином. – Теперь уж слишком поздно. Игра кончилась, пари проиграно, талант потух… Я в этом уверен, я никогда не сомневался в моих способностях, ни на минуту. Можно во всякое время найти людей, которые наживают тысячи фунтов стерлингов в год своими палитрами, у которых нет той верности взгляда в рисунке, каким я обладаю, или такого чувства в расположении красок. Я бы мог назвать их, да не хочу.