Доктор Крофтс занимался практикой в Гествике около семи лет, пристроившись в этом городке, когда ему было от роду двадцать три года, в период нашего рассказа ему было около тридцати лет. В течение тех семи лет его искусство и трудолюбие были вполне оценены, так что он успел оставить за собой медицинское попечение о всех бедных городского общества и за этот труд получал сто фунтов стерлингов в год. Кроме того, он был ассистентом в небольшом городском госпитале и занимал еще две или три другие подобные общественные должности, что вообще служило доказательством его способностей и успеха. Они избавляли его от опасностей лености, но, к несчастью, не доставляли ему возможности считать себя человеком независимым в материальном отношении, между тем как старый доктор Груфен, о котором не многие отзывались с хорошей стороны, приобрел состояние в Гествике и все еще продолжал извлекать из городских недугов значительные и нисколько не уменьшающиеся доходы. Положение доктора Крофтса было крайне стеснительно, особливо при обстоятельствах, о которых мы упомянули.
Доктор Крофтс был знаком с семейством Делей задолго прежде своего устройства в Гествике и с того времени и по настоящий день находился с ними в самых дружеских отношениях. Из всех мужчин молодых и старых, которых мистрис Дель считала своими близкими друзьями, он был один, к которому она имела более доверия и которого более других любила. Впрочем, это был такой человек, на которого все знавшие его могли вполне положиться. Он не был таким светским и блестящим, как Кросби, и не имел такого практического ума, каким обладал Бернард Дель. В силе ума своего, мне кажется, он не превосходил даже Джона Имса, разумеется принимая в сравнение период, когда ребячество Джона Имса должно миноваться. Но Крофтс, в сравнении с этими тремя джентльменами, при настоящих их качествах, заслуживал несравненно более доверия, чем каждый из них. Он обладал случайными проблесками юмора, без которого едва ли бы успел заслужить такое расположение к себе со стороны мистрис Дель, каким пользовался в настоящее время.
Юмор этот, однако же, был спокойный, проявлявшийся в присутствии весьма немногих близких друзей, а не в собрании большого общества. Кросби, напротив, способен был блистать только среди многочисленного общества, а не при одном каком-нибудь или двух собеседниках. Бернард Дель никогда не блистал своим юмором, что же касается до Джонни Имса… он не успел еще заявить перед светом, что обладает остроумием.
Прошло два года с тех пор, как мистрис Дель обратилась к Крофтсу за медицинским советом. Она была долго больна, месяца два или три, и доктор Крофтс часто являлся с визитами в оллингтонский Малый дом. В этот промежуток времени он очень сблизился с дочерями мистрис Дель, и в особенности с старшей. Молодых неженатых докторов не следовало бы, по моему мнению, приглашать в дома, где находятся молоденькие барышни. По крайней мере, я знаю многих мудрых матерей, которые сильно придерживаются этого мнения, полагая, вероятно, что доктора должны жениться тогда, когда начнут приобретать состояние. Мистрис Дель, быть может, считала своих дочерей еще просто детьми, потому что старшей из них, Белл, было тогда восемнадцать лет, или, может быть, она держалась своих мнений по этому предмету, или, наконец, может быть, и то, что она предпочитала доктора Крофтса доктору Груфену, подвергая опасности своих детей и самое себя. Как бы то ни было, результат был таков, что молодой доктор, возвращаясь однажды из Оллингтона в Гествик, окончательно убедился, что земное его счастье будет положительно зависеть от возможности жениться на старшей дочери мистрис Дель. В то время весь его доход простирался немного более за двести фунтов стерлингов в год, но он рассуждал, что доктор Груфен считался в общественном мнении лучшим медиком и что рыжеволосому ассистенту доктора Груфена представлялся шанс выиграть еще более в общественном мнении, когда первый из них будет признан слишком устарелым для медицинской практики. Крофтс не имел своего состояния и знал, что его не было у мисс Дель. При таких обстоятельствах что же предстояло ему делать?
Не считаем за нужное входить в подробности тех периодов любви в жизни доктора, происходивших за три года до начала этого повествования. Крофтс не признавался Белл в своей любви, но Белл, при всей своей молодости, очень хорошо понимала, что он не замедлил бы сделать такое признание, если бы ему не изменяло присутствие духа или, вернее, если бы его не удерживало благоразумие. С мистрис Дель он говорил и признавался в своей любви, но не открыто, а одними намеками, жалуясь при этом на свои неудовлетворенные надежды и обманутые ожидания в своей профессии.
– Я не жалуюсь, что я беден, – говорил Крофтс, – моя бедность такова, что не может еще служить источником огорчений, но с настоящими средствами едва ли можно жениться.
– Однако они увеличатся, не правда ли? – спросила мистрис Дель.
– Да, со временем, когда я буду стариком, – отвечал Крофтс, – но тогда какая из этого будет польза для меня?
Мистрис Дель не могла сказать ему, что он может выбрать одну из ее дочерей и на ней жениться, несмотря на его бедность, которая должна еще удвоиться после их брака. Он не упомянул даже имени Белл, а если бы упомянул, то мистрис Дель, без всякого сомнения, посоветовала бы ему ждать и надеяться. После того он ни слова не говорил по этому предмету. Белл тоже он не сказал ни слова о своей любви, но в один весенний день, когда мистрис Дель уже выздоравливала и когда повторение его медицинских советов становилось ненужным, Крофтс пошел с ней прогуляться по дорожкам, вполовину прикрытым кустарниками, и рассказал ей вещи, которых никогда бы не высказал ей, если бы действительно желал привязать ее к своему сердцу. Он повторил ей историю о своих доходах и объяснил, что бедность его тягостна для него только в том отношении, что не позволяет ему думать о женитьбе.
– Я полагаю, – сказал Белл.
– Мне кажется, было бы непростительно с моей стороны сделать предложение девушке разделить со мной средства, которые я имею, – сказал Крофтс.
При этом Белл намекнула ему, что есть девушки, которые имеют состояние, и что, женившись на такой девушке, можно будет устранить затруднение.
– Я бы боялся самого себя, женившись на девушке с деньгами, – сказал он, – и кроме того, это вовсе не относится до настоящего вопроса.
Само собою разумеется, Белл не спросила, почему это не относится до настоящего вопроса, и в течение некоторого времени они шли молча.
– Хотя и тяжело, – сказал он наконец, избегая взоров Белл и глядя на песок, на котором стоял, – хотя и тяжело, но я решился не думать больше об этом. Мне кажется, что человек может быть точно так же счастлив в холостой жизни, как и в семейной… почти точно так же.
– Очень может быть, – сказала Белл.
После этих слов доктор оставил ее, и Белл, как я уже сказал, решила в уме своем с величайшей твердостью, что она не влюблена в него. С своей стороны я положительно могу сказать, что в мире не было ничего, в чем бы она была так уверена, как в этом.
В эти дни доктор Крофтс не очень часто приезжал в Оллингтон. Если бы в семействе Малого дома кто-нибудь захворал, то, разумеется, он являлся бы туда ежедневно. Сквайр для себя и для своих поселян нанимал аптекаря, а когда требовалась серьезная помощь, то посылал за доктором Груфеном. Когда мистрис Дель давала вечер по случаю помолвки своей дочери, доктор Крофтс получил особенное приглашение, впрочем особенных приглашений друзьям мистрис Дель было весьма немного, и доктор знал очень хорошо, что ему нужно придумать какой-нибудь повод к поездке в Малый дом, когда желал видеться с обитателями этого дома. Он, однако же, редко придумывал такие случаи, сознавая, быть может, что находился более в своей стихии, обращаясь с больными в богадельне и госпитале.
Как раз около этого времени, Крофтс сделал большой и неожиданный шаг к преуспеянию на своем поприще. В одно прекрасное утро он был крайне изумлен, когда его потребовали в господский дом подать медицинскую помощь лорду Дегесту. Семейство этого дома пользовал доктор Груфен в течение тридцати лет, и Крофтс, получив приглашение от графа, едва верил словам посланного.
– Граф не очень болен, – сказал слуга, – но он будет рад видеть вас у себя, если можно, перед самым обедом.
– Вы уверены, что он хочет видеть меня? – спросил Крофт.
– О, да, совершенно уверен, сэр.
– Не доктора ли Груфена?
– Нет, сэр, не доктора Груфена. Мне кажется, его сиятельство остались порядочно недовольны доктором Груфеном. Однажды доктор этот посадил его сиятельство в мякину.
– В мякину! С руками и ногами? – спросил Крофтс.
– С руками и ногами! Помилуйте сэр, он просто издевался над ним, как будто его сиятельство был никто. Я не видал сам, но слышал от мистрис Коннор, что милорд страшно ощетинился.
Доктор Крофтс сел на лошадь и отправился в господский дом.
Граф был один, леди Джулия уже уехала в замок Курси.
– Как поживаете, как поживаете? – восклицал граф. – Я так не совсем здоров, мне бы хотелось немного с вами посоветоваться. Оно пустяки, но все же не мешает поговорить с вами.
При этом доктор Крофтс разумеется заявил, что считает за счастье быть полезным милорду.
– Знаю я, знаю все, – сказал граф. – Ваша бабушка Стоддард была старой подругой моей тетки. Вы не помните ли леди Джемиму?
– Нет. Не имел чести знать ее.
– Превосходная старушка, хорошо знала вашу бабушку Стоддард. Груфен пользовал нас, уж я и не знаю как много лет, но, клянусь честью… – И граф не досказал своей мысли.
– Дурной тот ветер, который не приносит ничего хорошего, – сказал Крофтс, с легкой усмешкой.
– Может статься, что-нибудь и принесет, потому что Груфен ничего не приносил. Дело в том, что я здоров, крепок, как лошадь.
– У вас довольно здоровый вид.
– Ни у одного человека не может быть здоровее, конечно, у человека моих лет. Мне ведь шестьдесят, вы это знаете.