– Но что же я могу сделать?
– Я не говорю, что ты можешь что-нибудь сделать, но все же тебе бы следовало знать.
– А я не знаю, да и ты не знаешь, и, право, я не вижу никакой пользы рассуждать об этом. Я знала его задолго прежде нее, и если она позволила ему одурачить себя, то вина не моя.
– Никто, душа моя, этого не говорит.
– Только ты, кажется, намерена прочитать мне проповедь. Что же могу я сделать для этой девушки? Дело в том, что он не любит ее и никогда не любил.
– В таком случае ему не следовало бы говорить, что он ее любит.
– Все это прекрасно, Амелия, но согласись, что люди не всегда делают то, что бы следовало. Я полагаю, что мистер Кросби не первый сделал предложение двум девушкам. Я не говорю, что это хорошо, но поправить дело не могу. Что касается до приезда мистера Деля сюда с объяснением горести своей племянницы, то это нелепо, в высшей степени нелепо. Это заставляет думать, что у них была ловушка, в которую хотели заманить мистера Кросби, и я убеждена, что ловушка эта была на самом деле.
– Надеюсь, что тут не будет ссоры.
– Ты знаешь, Амелия, в нынешнее время мужчины не дерутся на дуэлях.
– А ты помнишь, что сделал Франк Грешам мистеру Моффату, когда последний так низко поступил с бедной Огустой.
– Мистер Кросби не боится подобных вещей. Притом же я всегда такого мнения, что Франк был не прав, решительно не прав. И что хорошего – подраться на улице?
– Конечно, все же лучше было бы, если бы дело обошлось без ссоры. Признаюсь тебе, однако, вид этого дела мне очень не нравится. Ты видишь, что дядя узнал обо всем, он сам дал согласие на женитьбу, иначе бы он не приехал сюда.
– Для меня, Амелия, это решительно все равно.
– Нет, нет, душа моя. Мы скоро переедем в город, и я постараюсь как можно чаще видеться с мистером Кросби. Надеюсь, что свадьба ваша будет в скором времени.
– Он говорит, в феврале.
– Пожалуйста, не позволяй откладывать. Подобного рода вещи, ты знаешь, очень скользки.
– Вот уж этого-то я нисколько не боюсь, – сказала Александрина, вздернув головку.
– Разумеется, чего тут бояться, ты можешь быть уверена, что мы не спустим глаз с него. Мортимер будет как можно чаще приглашать его к обеду, и притом же теперь, когда отпуск его кончился, он не выедет из города. На Рождество он будет сюда, не правда ли?
– Непременно.
– Смотри же держи его крепче. Что касается до этих Делей, я бы на твоем месте была как можно осторожнее и никому бы не стала отзываться о них с невыгодной стороны. В твоем положении это было бы не совсем хорошо.
С этим советом леди Амелия прекратила разговор.
В тот самый день леди Джулия возвращалась домой. Ее прощание со всем семейством замка Курси было очень холодно, хотя о мистере Кросби и его оллингтонской невесте не было и помину. Александрина вовсе не показывалась при этом случае, она даже не говорила с своим врагом с того вечера, когда принуждена была удалиться из гостиной.
– Прощайте, – сказала графиня. – Вы были так добры, что приехали сюда и доставили нам величайшее удовольствие.
– Очень, очень благодарна вам. Доброе утро, – сказала леди Джулия, сделав величавый реверанс.
– Поклонитесь от меня вашему брату. Нам бы очень было приятно повидаться с ним, надеюсь, что он не пострадал от быка.
И леди Джулия удалилась.
– Как глупо я сделала, пригласив сюда эту женщину, – сказала графиня прежде, чем затворилась дверь за уезжавшей гостьей.
– В самом деле? – провизжала леди Джулия сквозь щель непритворенной двери.
Наступило довольно продолжительное молчание, потом послышался шепот и вслед за тем громкий смех.
– Ах мама! Что мы будем делать? – спросила леди Амелия.
– Что делать? – сказала Маргарита. – К чему этот вопрос? Пусть она хоть раз в жизни услышит истину.
– Милая леди Думбелло, что вы подумаете о нас? – спросила графиня, обращаясь к другой гостье, которая намеревалась тоже уехать. – Скажите, знавал ли кто прежде подобную женщину!
– Мне кажется, она очень мила, – сказала леди Думбелло, улыбаясь.
– Я не могу с вами согласиться, – сказала леди Клэндидлем.
– Впрочем, я уверена, что она имела в виду доброе дело. Она очень благотворительна, подает милостыню и прочее.
– Не знаю, – сказала Розина. – Я просила ее подписать что-нибудь на миссию к подавлению католицизма на западе Ирландии, и она отказала мне наотрез.
– Ну что, душа моя, готова ли? – спросил лорд Думбелло, войдя в гостиную.
Состоялись и вторые проводы, на этот раз графиня подождала, пока не затворились двери и не затихли шаги удалявшейся леди Думбелло.
– Заметили вы, – сказала графиня, обращаясь к леди Клэндидлем, – что с тех пор, как уехал мистер Поллисер, она больше не вздергивает носа?
– Да, заметила, – отвечала леди Клэндидлем. – Что касается до бедного Думбелло, то, по моему мнению, это самое слепое создание, которое мне случалось видеть в жизни.
– В будущем мае мы что-нибудь услышим новенькое, – сказала леди де Курси, выразительно покачав головой. – Но все же ей никогда не бывать герцогиней Омниум.
– Желала бы я знать, что скажет обо мне ваша мама, когда я завтра поеду отсюда, – говорила леди Клэндидлем, переходя с Маргаритой через зал.
– Она не скажет, что вы намерены убежать от мужа с каким-нибудь джентльменом, – сказала Маргарита.
– Уж разумеется не с графом, – сказала леди Клэндидлем. – Ха-ха-ха! Какие мы все добренькие, не правда ли? Слава богу, что никому не вредим.
Таким образом, гости один за другим разъехались, и семейству де Курси предоставлена была полная свобода наслаждаться блаженством семейной жизни. Эта жизнь, весьма естественно, не лишена была своих прелестей, особливо когда между чувствами матери и ее дочерей было так много общего. Без всякого сомнения, выпадали и не совсем приятные минуты, но это происходило преимущественно от телесных недугов графа.
– Когда твой отец заговорит со мной, – говорила мистрис Джорж своему мужу, – со мной делается такая дрожь, что я не в состоянии разинуть рта, чтобы ответить ему.
– Ты, пожалуйста, не потакай ему, – сказал Джорж. – Ведь он тебе ничего не может сделать. У тебя есть свои собственные деньги, а если мне суждено быть наследником, то это сделается без него.
– Он так и заскрипит зубами, когда увидит меня.
– Не обращай на это внимания, не укусит. Бывало, он скрежетал зубами и при встрече со мной, когда я приходил просить денег у него, это мне не нравилось, а теперь я и думать не хочу. Раз как-то бросил в меня книгой, да не попал.
– Если он бросит в меня, Джорж, то я тут же и упаду.
Для графини самые худшие минуты были те, когда ей приводилось иметь дело с мужем. Ей необходимо было видеться с ним ежедневно, необходимо было высказывать такие вещи, которых он терпеть не мог слушать, обращаться к нему с такими просьбами, которые заставляли его скрежетать зубами. Граф принадлежал к числу тех людей, которые не иначе могли жить, как на широкую ногу, и в то же время были страшно скупы даже на мелочные текущие расходы. Ему, конечно, следовало бы знать в это время, что мясник, булочник, мелочные торговцы и продавцы каменного угля никого даром не снабжают своими припасами, а между тем казалось, как будто он надеялся, что они обязаны делать это. После неудачных спекуляций в Ньюмаркете и Гомбурге он находился в довольно затруднительном положении, несмотря на то у него все-таки были средства, чтобы жить без ежедневной пытки: возлагаемые на самого себя страдания относительно денег происходили скорее от его характера, чем от нужды. Жена его вовсе не знала, действительно ли он был разорен или только показывает вид разоренного человека. В этом отношении она так привыкла к своему положению, что для сохранения своего счастья никогда не прибегала к финансовым соображениям. Одежда и пища всегда являлись к ней – включая в это бархатные платья, дорогие безделушки и повара, – и она была уверена, что такой порядок вещей сохранится вечно. Но все же ежедневные совещания с мужем становились для нее невыносимы. Всеми силами старалась она избегнуть их, и в случаях, когда дело касалось способов и средств, она позволяла им устраиваться самим собою, если только со стороны мужа не встречалось препятствия. Между тем граф требовал, чтобы она виделась с ним ежедневно в его кабинете, и графиня нередко признавалась любимой своей дочери Маргарите, что получасы, которые она проводила с мужем, скоро будут для нее смертью. «Иногда я чувствую, – говорила она, – что сойду с ума прежде, чем выйду из кабинета». Она упрекала себя, вероятно без всякой причины, в том, что многое переносила в этом отношении. В прежние дни граф постоянно находился в отсутствии, и графиня жаловалась на это. Подобно многим другим женщинам, она не знала, когда и в чем состояло ее благополучие. Она сетовала и представляла своему мужу различные доводы, что он большую часть времени должен посвящать своему очагу. По всей вероятности, доводы и убеждения ее сиятельства были не так сильны, постоянное пребывание в доме состоялось вследствие расстройства здоровья, и теперь графиня с горькими сожалениями вспоминала те счастливые дни, когда она была покинута, ревнива и сварлива! «Не попросить ли нам сэра Омикрона, чтобы он приказал ему отправиться в Германию на минеральные воды?» – говорила графиня Маргарите. Сэр Омикрон был знаменитый лондонский врач и мог, без всякого сомнения, оказать им эту услугу.
Однако приказания этого не было отдано, и отец семейства решился провести зиму в замке Курси. Гости, как я уже сказал, все уехали, и в доме, кроме семейства графа, никого не оставалось, когда ее сиятельство, в двенадцать часов утра, спустя несколько часов после визита мистера Деля, вошла в кабинет своего супруга. Граф всегда завтракал один, и после завтрака находил во французском романе и сигаре то утешение, какое могли еще доставлять ему эти невинные развлечения. Когда роман переставал возбуждать его и когда сигара теряла свой аромат, граф посылал за женой, а после нее являлся камердинер одевать его. «Ей хуже моего переносить капризы этого человека, – говорил камердинер своей собратии. – Мне еще можно отказаться от места, а ей нельзя».