– Жаль, что я не знал этого раньше, – сказал Кросби.
– От подобного незнания вы ничего не потеряли. Нет ничего приятнее, как получать сюрпризы! Кроме того, иногда и знаешь о чем-нибудь, да и не знаешь! Я не говорю, что не знал, напротив, знал за достоверное, но до вчерашнего дня не открывал ни одному живому существу. Иногда, кажется, что может быть вернее, а смотришь, и ошибешься в расчете. Ну, если бы сэр Рэфль не перешел в управление государственных доходов!
– Совершенно так, – сказал Кросби.
– Теперь все кончено. Вчера я заседал в совете и подписал вам предложение. Кажется, однако же, я больше теряю, чем выигрываю.
– Как! Получив триста фунтов стерлингов больше и меньше работы?
– Так, но не надо смотреть на интересы предмета. Секретарь все видит, и все ему известно. Правда, я начинаю стареть, и, следовательно, чем меньше работы, тем для меня лучше. Кстати, не приедете ли завтра в Путни? Мистрис Буттервел будет в восторге, увидев нового секретаря. В городе теперь нет никого, поэтому вы не можете иметь предлога к отказу.
Но у мистера Кросби нашелся такой предлог. При настоящем настроении его души ему не представлялось ни малейшей возможности сидеть за столом мистрис Буттервел и улыбаться. Таинственным, полуобъясняющим тоном он дал понять мистеру Буттервелу, что некоторые частные дела особенной важности заставляют его по необходимости оставаться в городе.
– В настоящее время, – заключил он, – я уже более не господин своего времени.
– Да-да, и в самом деле. Я совсем забыл поздравить вас. Так вы женитесь? Прекрасно, я очень рад, и надеюсь, что вы будете так же счастливы, как я.
– Благодарю вас, – сказал Кросби довольно угрюмо.
– На молоденькой барышне близь Гествика? Кажется, там или где-то около тех мест?
– Н-нет, – пробормотал Кросби, – эта барышня живет в Барсетшэйре.
– Я даже слышал ее имя. Кажется, ее зовут Белл, или Тэйт, или Балл?
– Нет, – сказал Кросби, призвав на помощь всю смелость. – Ее зовут де Курси.
– Одна из дочерей графа?
– Да.
– Извините, пожалуйста. Значит, я ослышался. Вы вступаете в близкое родство с весьма благородной фамилией, и, право, от души радуюсь вашему успеху в жизни.
После этого Буттервел искренно пожал ему руку, не выразив, однако, особенного одобрения, какое приготовился выразить, находясь при убеждении, что Кросби женится на Белл, Тэйт или Балл. Мистер Буттервел начал думать, что тут что-то кроется. Он слышал из самого верного источника, что Кросби сделал предложение племяннице одного сквайра, у которого гостил, близ Гествика, девушке без всякого состояния.
– Прекрасно, заседание у нас начнется в два часа, вы знаете и, без всякого сомнения, пожалуете к нам. Если до собрания у вас найдется свободное время, то я приготовлю бумаги, которые должен вам передать. Я ведь не был лордом Ильдоном, и потому они не составят вам тяжелого бремени.
Вслед за этим в кабинет Кросби вошел Фаулер Прат, и Кросби под его взорами написал письмо сквайру Делю.
Повышение не доставляло радости Кросби. Когда Прат удалился, он старался облегчить свое сердце. Он старался забыть и Лили, и ее горе и сосредоточить все мысли на своих успехах в жизни, но не мог. От добровольно принятых на себя хлопот нелегко отделаться. Человек, теряя тысячи фунтов стерлингов, чрез оплошность приятеля или чрез неблагоприятный поворот колеса фортуны может, если только он мужчина в строгом значении этого слова, бросить на пол свое горе и растоптать его ногами, он может это сделать, когда причиною горя бывает не его собственная глупость и в особенности когда оно не истекает из его эгоизма. Подобные случаи заставляют мужчин искать утешения в пьянстве, производят отсутствие всякой мысли, создают игроков и мотов, побуждают к самоубийству. Но каким образом Кросби мог бы уклониться от необходимости писать к Лили? Чтобы положить всему конец, оставалось только размозжить себе голову. Таков был результат размышлений, когда Кросби сидел и старался извлечь удовольствие из своего повышения.
Но Кросби не такой был человек, чтобы совершить самоубийство. Отдавая ему справедливость, я должен сказать, что он еще не был так малодушен. Он знал очень хорошо, что пуля не могла еще положить всему конец и что в нем было еще слишком много мужества, чтобы прибегнуть к свойственному одним только трусам способу выпутываться из затруднительного положения. Упавшее на него бремя должно быть вынесено. Но как его вынести? Таким образом, Кросби просидел до двух часов, забыв и мистера Буттервела, и официальные бумаги, он не трогался с места до тех пор, пока посланный не пригласил его в совет. Совет, когда Кросби вошел в него, не был таким советом, каким бы он должен быть по мнению публики. В зале совета стоял круглый стол, с несколькими на нем перьями, в отдаленном от дверей конце стояли покойные кожаные кресла. Сэр Рэфль Бофль оставлял своих сослуживцев и стоял к камину спиной, громко разговаривая. Сэр Рэфль любил побурлить, и совет необыкновенно радовался, что наконец от него отделался, а так как это было последнее его заседание, то члены кротко покорились его голосу. Мистер Буттервел стоял подле него и тихонько смеялся при его шутках. Маленький человек, никак не более пяти футов роста, с небольшими, но добрыми глазами и коротко остриженными волосами, стоял позади кресла и потирал себе руки, ожидая, когда удалится сэр Рэфль, чтобы можно было сесть и открыть заседание. Это был мистер Оптимист, новый председатель, о котором газета Daily Jupiter громко кричала, что нынешний председатель показал себя превосходные всех своих предместников, предоставив высшее место человеку собственно за его заслуги. Газета эта недели две тому назад напечатала весьма красноречивую статью, в которой подавала советы мистеру Оптимисту, и весьма естественно, она осталась очень довольною, когда узнала, что советы ее были приняты. Да и то сказать, разве послушный председатель не имеет права на похвалы тех властей, которым он повинуется?
Мистер Оптимист был трудолюбивый человек, с хорошими связями, человек, который всю свою жизнь служил общественному делу, и служил во всех отношениях честно. Он не умел кричать, как его предшественник, даже представлялся вопрос: в состоянии ли он будет управлять вверенной ему командой? В совете находился еще один член, майор Фиаско, недовольный, убитый горем, молчаливый человек, его посадили в главный комитет несколько лет тому назад, потому что во всех других местах в нем не встречалось особенной надобности. Это был человек, который, поступив в общественную службу и обладая весьма хорошими способностями и энергией, намеревался совершать великие дела, но по какому-то случаю ему, как говорится, не везло: совершая свое поприще, он постоянно сбивался с дороги. Он был еще в лучшей поре жизни, но уже всем было известно, что майору Фиаско ничего нельзя ожидать ни от общества, ни от правительства. Находились даже и такие, которые говорили, что майор Фиаско получал от общества щедрое вознаграждение, за которое ничего не давал обществу, что он четыре или пять раз в неделю, по четыре часа каждый раз, даром только занимал кресло, подписывал некоторые бумаги, читал или показывал вид, что читает газеты, но в сущности ничего не делал. С другой стороны, майор Фиаско считал себя глубоко обиженным человеком и проводил свою жизнь в размышлениях о своих обидах. В настоящее время он не верил никому и ничему. Он начал общественную жизнь, стараясь быть честным, и теперь всех окружавших его считал бесчестными. Только тогда он и испытывал некоторое удовольствие, когда какой-нибудь случай показывал ему, что тот или другой из его сослуживцев заботится о своих собственных интересах и для этого употребляет ложь и обман. «Пожалуйста, не говори мне, Буттервел, – говаривал он, потому что с мистером Буттервелем он поддерживал полуофициальную дружбу и в разговоре с ним всегда брал его за петлю сюртука. – Пожалуйста, не говори мне. Я знаю, что такое люди. Я насмотрелся на свет. Я смотрел на вещи открытыми глазами. Я знаю, что делает этот человек». И потом он рассказывал о проделке какого-нибудь чиновника, хорошо известного им обоим, не делая на него прямого доноса, но только стараясь доказать, что чиновник этот поступает бесчестно. Буттервел пожимал плечами, улыбался и говорил, что он не считает свет таким дурным, каким его находит Фиаско.
И действительно, Буттервел смотрел на все с лучшей стороны и веровал во многие вещи. Он веровал в свою Путнейскую виллу в этом мире, как веровал в приобретение виллы вроде Путнейской и в будущем мире, без испытания мученических страданий. Путнейская вилла, со всеми атрибутами комфорта, стояла у него на первом плане, и уже за ней – его обязанности к обществу. Таким-то образом мистер Буттервел располагал своими действиями, а так как он заботился, чтобы вилла была комфортабельна и для жены, и для него, и в особенности комфортабельна для его друзей, то, мне кажется, нет надобности осуждать его верования.
Мистер Оптимист веровал во все вообще, и в особенности в первого министра, в газету Daily Jupiter, в главный комитет и в самого себя. Он долго полагал, что все окружающее его близко к совершенству, а теперь, сделавшись председателем в главном комитете, был уверен, что все должно быть совершенством. В сэра Рэфля Бофля он никогда не веровал, и теперь, быть может, величайшая радость его жизни заключалась в том, что ему не придется больше слышать ненавистный голос этой страшной особы.
Вполне зная состав нового совета, нельзя не допустить, что Кросби предвидел выгодное и даже влиятельное положение в своей канцелярии. Некоторые чиновники, не колеблясь, говорили, что новый секретарь будет во всем действовать по-своему. Что касается до «старого Опта», то с ним нетрудно вести дело. Стоит только доложить ему, что такая-то и такая резолюция была его собственная, и он, без сомнения, поверит докладчику. Буттервел не любил работать и привык в течение многих лет выезжать на Кросби. Что касается до Фиаско, то он был циником на словах и совершенно равнодушным на деле. Если бы всему управлению угрожало какое-нибудь бедствие, Фиаско, не изменяя угрюмого выражения, в душе порадовался бы общему испугу и смятению.