Джонни молчал, глаза его были полны слез. Да и что мог он сказать своему другу.
– Поедемте вместе со мной, – продолжал граф, – и вы увидите, что все будет устроено как нельзя лучше. Действительно, вы правы, ей в настоящее время нельзя говорить об этом. Но расскажите все ее дяде, а потом и матери. Главнее всего не думайте, что вы ее не стоите. Мужчина никогда не должен так думать. Поверьте, что в жизни ценят людей по их собственному достоинству. Если бы вы сделаны были из грязи, как этот Кросби, то, без сомнения, вас бы разгадали. Но ведь я не думаю, что вы сделаны из грязи.
– Не думаю и я.
– То-то же и есть. Вы можете, я полагаю, отправиться со мной послезавтра.
– Боюсь, что нельзя. Я уже был в отпуске.
– Так не хотите ли, я напишу старому Бофлю и попрошу его сделать это мне в особенное одолжение.
– Нет, – сказал Джонни, – не хочу. Завтра я посмотрю и дам вам знать. Во всяком случае я, могу приехать в субботу вечером, на почтовом поезде.
– Это не совсем будет комфортабельно. Нельзя ли поехать со мной? Теперь, доброй ночи, мой милый, помните, что если я что скажу, то и сделаю. Могу похвастаться, что от слова своего никогда еще не отрекался.
Сказав это, граф протянул левую руку и, посмотрев довольно величественно на молодого человека, правой рукой три раза провел по своей груди. Во все время небольшой этой сцены Джон Имс чувствовал себя настоящим графом.
– Не знаю, что сказать вам, милорд.
– Ничего не говорите… не нужно ни слова. Говорите лучше себе, что трус никогда не сыщет хорошей невесты. Доброй ночи, мой друг, доброй ночи. Завтра я дома не обедаю, но вы можете зайти ко мне часов в шесть и сказать, как вы решите насчет поездки.
Имс вышел из комнаты, не сказав больше ни слова, и вскоре очутился на холодном воздухе улицы Джермэн. Была лунная светлая ночь, тротуар лоснился и был чист, как ручка какой-нибудь леди. С той минуты, как он вошел в гостиницу Покинса, весь мир для него изменился. Неужели, в самом деле, возможная вещь, что Лили Дель может еще сделаться его женой? Действительно ли, что он, даже теперь, находился в таком положении, что смело мог идти к оллингтонскому сквайру и объяснить ему свои виды на его племянницу Лили? До какой степени можно было полагаться на слово графа Дегеста? Чтобы жениться на Лили Дель, необходимо иметь состояние. Двести или триста фунтов в год, это по самой крайней мере! Граф не дал ему понять, что в случае надобности за такой суммой не будет остановки. Несмотря на то, возвращаясь в Буртон-Кресцент, Джонни решил, что ему должно ехать в Гествик, должно повиноваться приказанию графа. Относительно самой Лили он чувствовал, что перед ней еще долго, долго нельзя будет высказаться.
– Ах, Джон, как вы запоздали, – сказала Амелия, вышмыгнув из задней комнаты, когда Джонни показался в приемной.
– Да, очень запоздал, – сказал Джонни и, взяв свечку, прошел мимо нее, не сказав ни слова.
Глава XXXIII«ПРИДЕТ ВРЕМЯ»
– Слышали ли вы, что молодой Имс гостит в гествикском господском доме?
Так как это были первые слова, которые сквайр сказал мистрис Дель, в то время, когда она с дочерями своими явилась в Большой дом, после обедни в первый день Рождества, то было довольно очевидно, что известие о приезде Джонни произвело на него некоторое впечатление.
– В гествикском господском доме! – сказала мистрис Дель. – Скажите пожалуйста! Слышала, Белл? В гору, в гору пошел мастер Джонни!
– Разве вы не помните, мама, – сказала Белл, – что он помог лорду Дегесту в его приключении с быком.
Лили, помнившая все фазисы последнего своего свидания с Джоном Имсом, ничего не сказала, но почувствовала в душе какую-то боль при одной мысли, что он так близко от нее и в такое время. Ей нравилось, что он приходил к ней проститься и рассказал все, что было на душе. После сцены в саду она уважала его больше прежнего. Но теперь она считала бы себя обиженною, если бы он явился к ней при таких обстоятельствах.
– Я никак не думал, что лорд Дегест выкажет так много признательности за такую пустую услугу, – сказал сквайр. – Как бы то ни было, завтра я еду к нему обедать.
– И повидаться с молодым Имсом? – спросила мистрис Дель.
– Да, в особенности повидаться с молодым Имсом. По крайней мере, он убедительно меня просил приехать и при этом объявил, что у него будет молодой человек, о котором идет речь.
– Бернард тоже едет?
– Нет, я не поеду, – отвечал Бернард. – Завтра я обедаю у вас.
В уме Лили мелькнула неясная идея, что в приглашении сквайра что-нибудь непременно должно относиться до нее. Но эта идея так же быстро исчезла, как и появилась, оставив за собою неприятное чувство. Бывают болезни, при которых страдает весь организм. Стоит только прикоснуться или даже показать вид, что вы намерены прикоснуться к пациенту, и он закричит от боли, как будто у него изранено все тело. То же самое бывает и с душевными болезнями. Такая скорбь, в какой находилась бедная Лили, производит в сердце боль во всех его частях и заставляет страдальца постоянно страшиться новых ран. Лили терпеливо несла свой крест, но тем не менее он тяготил ее при каждом повороте, потому собственно, что у нее доставало силы ходить под его тяжестью, как будто она не несла этого ига. Что бы ни случилось с ней самой, о чем бы ни говорили в ее присутствии, все имело некоторую связь с ее горьким положением. Так и теперь, ее дядя отправлялся повидаться с Джонни Имсом в доме лорда Дегеста, следовательно, там непременно будут говорить о ней, а разговор подобного рода был для нее убийствен.
Время после обеда прошло не очень весело. Пока люди находились в столовой, обед шел совершенно так, как идут и другие обеды, с тою только разницею, что если за столом сидят свои родные, то между ними допускается частица лицемерия. За обедом из смешанного общества люди могут употреблять в присутствии Ричарда и Вильяма те же самые слова, которые они употребили бы, если бы тут ни было ни Ричарда, ни Вильяма. В таком обществе никто не высказывает своих сокровенных мыслей. Но когда соберутся родные и близкие друзья, то разговор невольно становится сдержанным, пока не удалится прислуга.
– Мой отец был в Лондоне, – сказал Бернард после обеда. – Он стоял с лордом Дегестом в одной гостинице.
– Почему же вы не съездили повидаться с ним? – спросила мистрис Дель.
– И сам не знаю. Впрочем, кажется, и он этого не желал. В феврале думаю съездить в Торки. Недели через две я должен совсем уехать в Лондон.
После этого все молчали в течение нескольких минут. Если бы Бернард хотел сказать правду, он бы сознался, что у него вовсе не было расположения ехать в Лондон, потому собственно, что он еще не знал, как поступить ему при встрече с Кросби. Его размышления по этому предмету бросали некоторую тень на душу бедной Лили, заставляя ее ощущать, что ее рана снова раскрылась.
– Я хочу, чтобы он совсем оставил службу, – сказал сквайр твердо и несколько протяжно. – Было бы гораздо лучше для нас обоих, если он сделает это.
– Однако будет ли это благоразумно в его поре жизни, – возразила мистрис Дель, – и особливо когда он пошел так хорошо?
– Я думаю, что будет благоразумно. Если бы он был моим сыном, он должен был бы жить в имении, между людьми, которые впоследствии сделались бы его арендаторами, а отнюдь не оставаться в Лондоне, откуда того и смотри, что отправят в Индию. Как наследник этого места, он должен служить здесь, и этого, мне кажется, довольно.
– Только я здесь совсем изленюсь, – сказал Бернард.
– В этом сам будешь виноват. Если ты поступишь так, как я желал бы, то жизнь твоя не будет праздною.
Этими словами сквайр намекнул на предположенную женитьбу, но в присутствии Белл дальнейший разговор становился невозможным. Белл все поняла и молчала, приняв серьезное выражение, – на лице ее отразилась даже некоторая суровость.
– Но дело в том, – продолжала мистрис Дель вполголоса и, сообразив, что ей нужно говорить, – дело в том, что Бернард для вас не все равно, что родной сын.
– Почему же нет? – спросил сквайр. – Я даже предложил передать ему все имение, если он оставит службу.
– Вы не обязаны делать для него то, что обязаны были бы сделать для сына, а потому и он не обязан вам настолько, насколько был бы обязан своему отцу.
– Если вы хотите сказать, что я не могу приневоливать его, то я знаю это очень хорошо. Что касается денег, то я решился сделать для него все, что только должен сделать, по совести, отец для своего единственного сына.
– Надеюсь, вы не считаете меня неблагодарным, – сказал Бернард.
– Нет, совсем нет, но я считаю тебя беззаботным. Впрочем, больше я не стану говорить ни о том, ни о другом. Если ты женишься…
И сквайр остановился, сознавая, что в присутствии Белл дальше этого идти нельзя.
– Если он женится, – сказала мистрис Дель, – то, может быть, его жена захочет оставаться в своем доме.
– Почему же не в этом? – сердито сказал сквайр. – Разве он не достаточно велик? Для меня самого довольно одной комнаты, да я и ту отдам, если понадобится.
– Ну, это пустяки, – сказала мистрис Дель.
– Нет, не пустяки.
– Вы будете оллингтонским сквайром еще лет двадцать, – сказала мистрис Дель. – А пока вы сквайр, вы должны быть хозяином этого дома, по крайней мере, я так думаю.
Разговор о перспективе Бернарда этим и кончился.
– Мистрис Харп, полагаю, обедает сегодня у пастора? – спросил сквайр.
– Да, из церкви она отправилась туда, – сказала Белл, – я видела, что она пошла с мистрис Бойс.
– Она мне говорила, что зимой, после сумерек, никогда не будет обедать у них, – сказала мистрис Дель. – В последний раз, когда она возвращалась оттуда домой, какой-то мальчик затушил ей фонарь, и она сбилась с дороги. По правде сказать, она рассердилась на мистера Бойса за то, что он не пошел проводить ее.
– Она всегда и на всех сердится, – заметил сквайр. – В настоящее время она со мной не говорит. Отдавая как-то Джоллифу арендные деньги, она выразила надежду, что деньги эти меня успокоят, как будто она считает меня за какого-то зверя.