с скорой походкой, в хорошо выглаженной шляпе. Эхо был смотритель дебаркадера, в распоряжении которого находились полисмены.
– Потрудитесь войти в мою комнату, мистер Кросби, – сказал он. – Стобс, приведи ко мне того человека.
И прежде, чем Кросби успел составить в голове своей план относительно дальнейшего образа действий, он, сопровождаемый кондуктором, увидел себя в комнате смотрителя, вслед за ним два полисмена ввели туда же Джонни Имса.
– Что это все значит? – спросил смотритель, не снимая шляпы, он знал, как много личное его достоинство было обязано этому наряду. Обращаясь к виновному, он не замедлил нахмуриться самым суровым образом: – Мистер Кросби, мне очень жаль, что вы подверглись такому зверству на моем дебаркадере.
– Вы не знаете, что он сделал, – сказал Джонни. – Это гнуснейший бездельник. Он…
Джонни остановился. Он думал было сказать смотрителю, что этот гнуснейший бездельник сокрушил сердце молоденькой девушки, но раздумал: ему не хотелось упоминать имя Лили Дель в таком месте и при таких обстоятельствах.
– Вы знаете, мистер Кросби, что это за человек? – спросил смотритель.
– О, да, – отвечал Кросби, глаз которого начинал уже синеть. – Это клерк в управлении сбора податей, его зовут Имс. Но позвольте вас просить оставить это дело.
Смотритель, однако же, немедленно записал в свою памятную книжку «управление сбора податей – Имс».
– Нет, мы не можем допускать таких беспорядков на нашем дебаркадере. Я доведу об этом до сведения директоров. Вы сделали, мистер Имс, самый неблагоприличный поступок, самый неблагоприличный.
В это время Джонни заметил, что глаз Кросби находился в таком состоянии, которое самым удовлетворительным образом доказывало, что поездка его не прошла даром, и вследствие этого он ободрился. Джонни нисколько не заботился ни о донесении смотрителя, ни о полисменах, он видел только, что самое дело говорило в его пользу. Цель его была поколотить Кросби, и теперь, глядя в лицо своего врага, он сознавался в своей душе, что Провидение было к нему весьма милостиво.
– Это ваше мнение, – сказал Джонни.
– Так, сэр, это мое мнение, – отвечал смотритель. – И я уж знаю, как представить это дело вашим начальникам, молодой человек.
– Вы ровно ничего не знаете, – сказал Имс. – И не думаю, что вы что-нибудь узнаете. С первой минуты, как я увидел этого бездельника в вагоне, я решился отколотить его, и, как видите, отколотил. Жаль, что в вагоне сидела дама, а то бы там ему досталось еще больше.
– Мистер Кросби, мне кажется, было бы гораздо лучше представить его полицейскому судье.
Кросби не согласился на это. Он уверял смотрителя, что знает сам, как распорядиться этим делом, чего, однако же, он вовсе не знал. Не позволит ли смотритель одному из служителей железной дороги нанять кеб для него и отыскать его багаж? Кросби торопился домой, боясь еще раз сделаться предметом наглости мистера Имса.
– Могу вам сказать, что наглость мистера Имса этим еще не кончилась. Весь Лондон услышит о ней и узнает о ее причине. Если у вас есть совесть, то вам совестно будет показать свое лицо.
Несчастный человек! Кто может сказать, что наказание не постигло его? В настоящее время он должен прятаться дома с подбитым глазом, с внутренним сознанием, что его прибил клерк из управления сбора податей, а в будущем он обязан был жениться на леди Александрине де Курси!
Не имея надобности выходить больше на дебаркадер, Кросби, почти крадучись, пробрался в кеб, куда два услужливых носильщика принесли его багаж. Но во всем этом мало было целительного бальзама для его уязвленной гордости. Отдавая приказание везти его в улицу Моунт, он чувствовал, что погубил себя, сделав шаг в жизни, который вводил его в родство с семейством графа де Курси. Куда бы он ни посмотрел, нигде не видел утешения.
– Будь проклят этот мерзавец! – сказал он вслух в своем кебе, но хотя звуки этого проклятия относились к Имсу, но в душе он проклинал самого себя.
Джонни Имсу позволено было выйти на дебаркадер и там отыскать свой саквояж. Один молодой носильщик подошел к нему и почти дружески сказал:
– Ловко, очень ловко поднесли вы ему в самый последний момент. Но только, сэр, вам бы следовало распорядиться с ним с самого начала. К чему вам было вцепиться ему в грудь?
Было четверть двенадцатого, но, несмотря на то, Имс явился в должность аккуратно к двенадцати.
Глава XXXVVAE VICTIS
В тот день Кросби должен был явиться по двум приглашениям, по одному, весьма естественному, – в должность к своим занятиям, по другому, которое тоже теперь весьма часто становилось естественным, к обеду в Сент-Джонс-Вуд к леди Амелии Гезби. Взглянув в зеркало, он сразу убедился, что не представлялось никакой возможности исполнить ни того, ни другого.
– Ах боже мой, мистер Кросби, что это у вас? – спросила хозяйка дома, увидев подбитый глаз.
– Видите ли что, – отвечал Кросби, – несчастный случай, при котором я подшиб себе глаз. Скажите, чем бы лучше всего помочь этому горю!
– Ах, боже! Несчастный случай! – сказала хозяйка, знавшая очень хорошо, что в этом несчастье участвовал кулак другого человека. – Говорят, самое лучшее – это сырое мясо. Но в таком случае вы должны беспрестанно прикладывать его целое утро.
Все другое – только не пиявки, которые надолго оставляют по себе следы, и поэтому Кросби провел большую часть утра в прикладывании сырого мяса к подбитому глазу.
Между тем ему необходимо было написать две записки – одну к мистеру Буттервелу в комитет, другую – к своей будущей свояченице. Он сознавал, что безрассудно было бы скрывать свойство постигшей его катастрофы, так как некоторые из сопровождавших ее обстоятельств, по всей вероятности, сделаются известными. Если он скажет, что споткнулся об угольный ящик или каминную решетку, упал и расшиб себе лицо, то многие сочтут это за выдумку и станут доискиваться причин подобной выдумки. Поэтому он составил свои записки из фраз, не обязывавших его излагать подробности. Буттервелу он сказал, что попал в неприятную историю или, вернее, в ссору, из которой вышел с значительным повреждением в своей физиономии. Он намеревался явиться в должность на другой день, все равно, будет ли это прилично или нет, но, ради приличия, он находил необходимым оставить за собой половину присутственного времени. Леди Амелии он тоже написал, что с ним повстречалось несчастье, сопровождавшееся небольшим ушибом. «Опасного нет ничего, страдает только моя наружность, так что на этот день необходимо остаться дома. В воскресенье я буду у вас непременно. Пусть Гезби не беспокоится приезжать ко мне, тем более что завтра я целый день не буду дома».
Гезби так часто беспокоился приезжать в улицу Моунт, где квартировал Кросби, и в улицу Одли, где находился комитет, в котором служил Кросби, в улицы, расположенные в столь неприятно близком соседстве одна от другой, что Кросби нарочно поместил последние слова, чтобы избавиться от посещения. Отправив записки, Кросби отдал приказание говорить, что его нет дома ни для кого, он боялся, что Гезби заедет к нему после своих занятий и всецело увезет его в Сент-Джонс-Вуд.
Сырое мясо, компрессы из примочки и холодной воды, прикладываемые к подбитому глазу в течение всей ночи, не в состоянии были вывести этого страшного темно-синего пятна к десяти часам следующего утра.
– Опухоль опала, мистер Кросби, совсем почти опала, – говорила хозяйка дома, дотрагиваясь пальцем до пораженного места, – но синяк так скоро не проходит, уж вы извините. Нельзя ли вам остаться дома еще на денек?
– Да пройдет ли он через день, мистрис Филлипс?
Мистрис Филлипс не решалась дать утвердительного ответа.
– Перед тем как пройти, на нем еще появятся багровые полосы с желтоватым отливом, – отвечала мистрис Филлипс, казалось, что она была жена кулачного бойца: до такой степени хорошо она знала свойство синяков после подбития глаза.
– Значит, не пройдет и до завтра, – сказал Кросби, показывая веселый вид, между тем как в душе у него происходила страшная пытка.
– Пройдет дня через три, да и после того будет заживать постепенно. Пиявки… не знаю, чтобы они приносили когда-нибудь пользу.
Кросби и второй день пробыл дома, на третий он решился, во что бы то ни стало отправиться с синими и желтыми пятнами под подбитым глазом. В одной из утренних газет того дня он прочитал описание всего приключения. В ней говорилось, каким образом мистер К., который служит в генеральном комитете и который в скором времени должен привести к брачному алтарю прекрасную дочь графа де К., сделался предметом наглого нападения на дебаркадере железной дороги, а вследствие этого должен оставаться безвыходно в своей квартире. Дальше говорилось, что виновный, как полагают, осмелился иметь виды на ту же самую леди и за эту дерзость получил в ответ презрение со стороны каждого члена упомянутого благородного семейства. «Утешительно, однако же, знать, – говорила газета, – что мистер К. вполне отмстил за себя, и так отпорол молодого человека, что тот не в состоянии встать с постели».
Прочитав это, Кросби увидел, что ему необходимо показаться немедленно и объяснить истину настолько, насколько общество узнало бы ее без его объяснения. Поэтому на третий день Кросби надел шляпу и перчатки и отправился в должность, хотя для подбитого глаза и не наступил период багровых полос с желтоватым отливом. Переход по коридору через курьерскую в его кабинет было делом весьма неприятным. Само собой разумеется, что все смотрели на него, как, разумеется, и то, что ему не удалась попытка показать вид, что он на это не обращает внимания.
– Боггс, – сказал Кросби одному из курьеров, – посмотри, не здесь ли мистер Буттервел!
Через несколько минут, как и ожидал Кросби, мистер Буттервел вошел в его кабинет.
– Клянусь честью, это вещь серьезная, – сказал мистер Буттервел, взглянув на подбитый глаз своего сослуживца. – На вашем месте я бы не вышел.