Мистер Гезби сидел, как пораженный громом, лицо леди Амелии приняло мрачное выражение. Не очевидно ли было, что уж, которого де Курси хотели отогреть на груди своей, становился ядовитой змеей и готовился ужалить всех членов этой благородной фамилии? Разговор не вязался в тот вечер, и Кросби вскоре после истории о поваренке отправился домой.
Глава XXXVIТОРЖЕСТВУЮЩИЙ ГЕРОЙ
Джон Имс прибыл в свое управление ровно в полдень и, подойдя к своей конторке, не знал, на чем он стоит – на ногах или на голове. Все утро было для него продолжительным, глубоким возбуждением и вместе с тем до некоторой степени торжеством. Он вовсе не знал, какие могли быть результаты сцены на дебаркадере. Возьмут ли его в суд и там посадят под арест? Что заговорят об этом в управлении? Вызовет ли его Кросби на дуэль, и если вызовет, то в состоянии ли он будет выйти победителем, стреляясь из пистолетов? Что скажет лорд Дегест, лорд Дегест, который особенно предостерегал его не принимать на себя обязанности мстителя за оскорбление Лили? Что скажет о его поступке вся фамилия Делей? А главнее всего, что скажет и подумает сама Лили? Несмотря на то, чувство торжества было преобладающим, и теперь, в этот промежуток времени, он начинал с удовольствием припоминать испытанное им ощущение, когда кулак его заехал в глаз Кросби.
В первый день присутствия в управлении ничего не было слышно об этом происшествии, а сам он никому не рассказывал. В его отделении было известно, что он ездил провести первые дни Рождества с лордом Дегестом, и вследствие этого ему оказывали особенное внимание. Кроме того, отдавая Джонни Имсу полную справедливость, я должен сказать, что он постепенно приобретал уважение от своих начальников. Он знал свое дело и исполнял его с уверенностью в своих силах и способностях, а также с совершенным равнодушием к недовольным взглядам, которые от времени до времени бросали на него начальствующие лица. Сделавшись самостоятельным в своем официальном поведении и сохраняя права свои, он пользовался между сослуживцами популярностью. Словом, Джонни Имс вышел из поры юношества и вступил в права мужчины, наделав, конечно, в минувший период своего существования множество глупостей, которые, однако же, нисколько не мешали умевшим понимать его характер составить убеждение, что из него выйдет хороший человек.
В первый день присутствия много было расспросов о его веселье в праздники, но по этому предмету он не имел сказать многого. Действительно, праздники были бы для него более чем обыкновенны, если бы не имелось в виду весьма важной цели, принудившей его отправиться в провинцию, и если бы не обстоятельство, которым кончилась его поездка. Ни об одном из этих предметов Джонни не имел расположения говорить откровенно. Возвращаясь, однако же, с Кредлем в Буртон-Кресцент, он рассказал ему о встрече своей с Кросби.
– И ты прибил его на станции железной дороги? – спросил Кредль с видом удовольствия и недоверия.
– Прибил. Если бы этого я не сделал на станции, то не знаю, где бы привелось мне сделать. Я сказал, что прибью его, и прибил при первой встрече.
После этого во всей подробности было рассказано о встрече, о подбитом глазе, о полиции и смотрителе дебаркадера.
– Не знаю, что из этого выйдет? – спросил наш герой.
– Передаст это дело в руки какого-нибудь приятеля, без всякого сомнения, как сделал это я, передав свое дело с Люпексом Фишеру. И клянусь тебе честью, Джонни, с ним у меня скоро опять будет история. Вчера он опять неистовствовал, поверишь ли…
– Он просто дурак.
– Но я бы тебе не советовал встречаться с этим дураком, когда он находится в припадке бешенства. Вчера весь вечер я положительно должен был просидеть в своей комнате. Матушка Ропер говорила, что если бы я остался в гостиной, то необходимость заставила бы ее послать за полисменом. Что же мог я сделать? Я приказал затопить камин в моей комнате…
– И потом лег спать?
– Нет, я долго сидел, думая, что Мэри понадобится увидеть меня. Наконец она принесла мне записку. Ведь ты знаешь, Мэри так неосторожна. Если бы он нашел лоскуток бумаги, исписанный ее рукой, последствия были бы ужасны, клянусь честью, ужасны. А кто может поручиться, что Джемима не расскажет ему?
– Что же Мэри писала тебе?
– Все пустяки, мастер Джонни. Боясь дурных последствий, я озаботился отнести записку в управление.
Находясь под влиянием ощущений от своих собственных приключений, Джонни Имс не обращал особенного внимания на приключения своего приятеля.
– По мне все равно, – сказал Джонни. – Передаст ли Кросби дело свое какому-нибудь приятелю или сам отправится к полицейскому судье.
– Поверь, что передаст приятелю, – сказал Кредль, с видом человека вполне опытного в делах подобного рода, – и я полагаю, что посредником своим ты выберешь меня. Вести дело судебным порядком – неприятнейшая вещь, но я не такой человек, чтобы отступиться от друга. Я буду защищать тебя всеми силами.
– Благодарю тебя, – сказал Имс. – Не думаю только, что мне придется иметь надобность в твоих услугах.
– Во всяком случае, тебе надобно иметь наготове доброго человека.
– Я напишу к одному приятелю в провинцию и попрошу его совета, этот приятель постарше и поопытнее нас обоих.
– Клянусь Юпитером, дружище, подумай прежде. Не дай твоим врагам распустить молву, что ты трус. Клянусь честью, пусть обо мне говорят, что хотят, только не это.
– Я и этого не боюсь, – сказал Имс с некоторой досадой в голосе, – в настоящее время мало обращают внимания на трусость, особливо когда дело коснется дуэли.
После этого Кредль снова перевел разговор на мистрис Люпекс и на свое собственное исключительное положение, а так как Имс не думал просить у приятеля дальнейших советов по своим делам, то и слушал он его молча всю дорогу до Буртон-Кресцента.
– Надеюсь, вы нашли благородного графа в добром здоровье, – сказала мистрис Ропер, как скоро жильцы ее сели за стол.
– Я нашел благородного графа в отличном здоровье, благодарю вас, – отвечал Джонни.
Надо заметить, что все жильцы мистрис Ропер и сама она ясно понимали, что положение Имса совершенно изменилось с тех пор, как он удостоился дружбы лорда Дегеста. Мистрис Люпекс, всегда садившаяся за обедом подле Джонни, с целью защитить себя, как она выражалась, от опасного соседа Кредля, обращалась с ним особенно любезно. Мисс Спрюс не иначе называла его, как «сэр». Мистрис Ропер первому ему подавала кушанье и обращала внимание на его блюда, Амелия менее прежнего рассчитывала на обладание его сердцем и любовью. Конечно, не должно полагать, что Амелия решилась оставить это дело без боя и позволить неприятелю спокойно удалиться с места битвы со всеми своими силами, она не видела необходимости оказывать ему уважение, это было бы несовместно с совершенным равенством, которое должно сопровождать всякий сердечный союз.
– Что ни говорите, а я считаю за большую привилегию находиться на дружеской ноге с такими людьми, как граф Дегест, – сказала мистрис Люпекс. – Когда я была в девушках, я была в весьма интимных отношениях…
– Вы теперь не в девушках, и потому лучше бы вам не говорить об этом, – сказал Люпекс.
Мистер Люпекс, спустившись с подмостков, на которых расписывал декорации, заходил в этот день в небольшую лавочку по соседству с Дрюрилэнским театром.
– Друг мой, вам бы не следовало показывать себя зверем перед обществом мистрис Ропер. Если, увлеченная чувствами, которых в настоящее время невозможно описать, я оставила прекрасный круг своего знакомства и вышла за вас замуж, вам не нужно бы напоминать мне перед целым светом, что я должна сожалеть о многом, весьма многом.
И мистрис Люпекс, положив ножик и вилку, поднесла к глазам носовой платок.
– Это одно из удовольствий, которое доставляется мужу во время обеда, не правда ли? – спросил Люпекс, обращаясь к мисс Спрюс. – Такого рода удовольствий у меня множество, и вы не можете представить себе, до какой степени они восхищают меня.
– Кого Бог соединил, тех человек не разлучит, – сказала мисс Спрюс, – что касается до меня, то вы знаете, что я старуха.
Эти слова набросили тень на обеденный стол, и уже больше ничего не было сказано насчет блестящей карьеры Джонни Имса. В течение вечера Амелия услышала о происшествии на станции железной дороги и сразу увидела, что может применить его к своим собственным целям.
– Джон, – прошептала она своей жертве, выбрав случай, когда в гостиной не было никого из посторонних. – Правду ли я слышала, что вы хотите выйти на дуэль? Я требую от вас, чтобы вы сказали мне истину.
– Вздор, – сказал Джонни.
– Нет, не вздор. Вы не знаете, не можете понять моих чувств при одной мысли о подобном предположении. Ах, Джон! у вас жестокое сердце.
– У меня совсем не жестокое сердце, и я не намерен выходить на дуэль.
– Но правда ли, что вы побили мистера Кросби на станции железной дороги?
– Это правда, я прибил его.
– О, Джон, не хочу сказать, что вы поступили дурно, напротив, я уважаю вас за этот поступок. Ничего не может быть ужаснее, как обмануть молоденькую девушку и бросить ее, завладев ее сердцем, особливо когда он дал ей обещание просто на словах или, может статься, даже и письменно. – Джонни вспомнил при этом о той страшной, глупой, несчастной записке, которую он написал. – И если бедная девушка не может иметь права взыскивать за нарушение данного ей обещания, то что же она будет делать?
– Девушка, которая захотела бы требовать взыскания, не заслуживает этого права.
– Ну, я этого не знаю. Знаю только, что когда девушка будет находиться в таком положении, то за нее вступятся ее родственники или друзья. Полагаю поэтому, что и мисс Лили Дель не захочет искать судебным порядком за нарушение данного ей обещания.
Употребление имени Лили Дель в таком месте отзывалось в ушах бедного Имса святотатством.
– Ничего не могу сказать о намерениях девушки, о которой вы говорите, – отвечал Джонни. – Но, зная друзей ее, я не думаю, чтобы от подобного процесса пострадала ее честь.