– Значит, вы нисколько не хотите и думать о счастье других?
– Чтобы упрочить счастье других, я не хочу выходить за человека, которого не люблю, я знаю, по крайней мере, что не должна этого делать. Притом же я не верю, что этим браком могу упрочить чье-либо счастье, а тем более ваше.
После этого Бернард увидел, что затруднения на его пути были очень велики.
– Я уеду и не возвращусь до будущей осени, – сказал он дяде.
– Если б ты бросил свою службу и оставался здесь, Белл не была бы так непреклонна.
– Этого я не могу сделать, сэр. Я не могу рисковать благополучием моей жизни на такой шанс.
После этого дядя вознегодовал и на него, и на племянницу. В досаде своей он решился идти еще раз к невестке, и каким-то непонятным образом решил, что ему будет очень кстати рассердиться и на нее, если бы она отказалась помочь ему своим материнским влиянием.
– И почему бы им не сойтись друг с другом? – говорил он сам себе.
Предложение лорда Дегеста касательно молодого Имса было очень великодушно. Сквайр объявил тогда, что не может вдруг выразить своего мнения, но, обдумав слова лорда, он был вполне готов залечить семейную рану предложенным средством, если только подобное излечение возможно. Этого, однако ж, теперь нельзя было сделать. Придет время, и сквайру казалось, что оно должно прийти очень скоро, может статься весною, когда наступят хорошие дни, длинные вечера, тогда он согласился бы оказать графу Дегесту содействие в устройстве этого нового брака. Кросби они решительно отказал от приданого, и, по случаю этого отказа, его совесть не совсем была спокойна. Но если бы удалось склонить Лили полюбить другого молодого человека, то он был бы более щедр. Лили получила бы тогда в приданое свою долю, как получила бы ее родная его дочь. А имея намерение сделать так много для обитателей Малого дома, не вправе ли он ожидать, чтобы обитатели эти сделали что-нибудь и для него. Размышляя таким образом, он еще раз отправился к невестке объяснить свои виды, хотя бы при этом случае пришлось обменяться жесткими выражениями. Что касается собственно до него, то он мало заботился о жестких выражениях. Он почти постоянно был такого мнения, что людские речи должны быть всегда и жестки и обидны. Он никогда не надеялся услышать от людей что-нибудь ласковое, нежное, да и не сумел бы оценить этого, если бы и привелось услышать. Сквайр встретил мистрис Дель в саду и повел ее в собственную свою комнату, чувствуя, что там ему представлялось более шансов, нежели у нее на дому. С своей стороны мистрис Дель, питая давнишнее отвращение к наставлениям, которые ей часто делались в этой комнате, старалась избегнуть свидания, но не удалось.
– Я таки виделся с Джоном Имсом в гествикском доме, – сказал сквайр еще в саду.
– Ах да, ну как он поживает там? Я не могу себе представить, что бедный Джонни проводит праздники с графом и его сестрой. В каких отношениях он к ним и как они с ним обращаются?
– Могу уверить вас, что он там как дома.
– В самом деле? В таком случае это послужит ему в пользу. Он премилый молодой человек, только такой неловкий.
– Мне он вовсе не показался неловким. Вы увидите, Мэри, что он пойдет хорошо, пойдет лучше своего отца.
– Сердечно желаю ему всякого успеха.
После этого мистрис Дель хотела было уйти, но сквайр взял ее в плен и повел свою пленницу в дом.
– Мэри, – сказал он, как скоро уговорил ее присесть, – пора бы порешить дело между моим племянником и племянницей.
– Боюсь, что тут нечего будет решать.
– Что вы хотите этим сказать, разве то, что вы не одобряете этого брака?
– Совсем нет, говоря собственно о себе, я вполне его одобряю, но мое одобрение совсем не идет к делу.
– Извините, оно очень идет и должно идти. Разумеется, я не говорю, что в настоящее время можно кого-нибудь принудить вступить в брак.
– Надеюсь.
– Я никогда не говорил о таком принуждении относительно Белл, никогда не думал об этом, но тем не менее я полагаю, что желания всего семейства должны бы иметь большой вес в глазах хорошо воспитанной девушки.
– Не знаю, хорошо ли воспитана Белл, но для нее в деле подобного рода ничьи желания не могут иметь особенного веса, со своей стороны я даже не решилась бы выразить такого желания. Вам, конечно, могу сказать, что я была бы совершенно счастлива, если бы она могла смотреть на своего кузена, как вы того желаете.
– Вы хотите сказать, что боитесь заявить ей свое желание?
– Я боюсь поступить несправедливо.
– Я не вижу никакой несправедливости, а потому сам переговорю с ней.
– Делайте как хотите, мистер Дель, я не могу вам препятствовать. Я думаю, что вы поступите несправедливо, поставив ее в затруднительное положение, и очень боюсь, что ее ответ не будет для вас удовлетворителен. Если вы хотите выразить ей ваше мнение, то выразите. Все-таки я буду думать, что вы поступаете нехорошо, вот и все тут.
Когда мистрис Дель произносила эти слова, голос и выражение лица ее были суровы, она не могла запретить дяде выразить свое мнение племяннице, но ей очень не нравилась мысль о вмешательстве его в сердечные дела ее дочери. Сквайр встал и начал ходить по комнате, стараясь успокоиться, чтобы иметь возможность отвечать рассудительно и без гнева.
– Можно ли мне уйти теперь? – спросила мистрис Дель.
– Можно ли вам уйти? Конечно можно, если вы желаете. Если вы находите стеснительным для себя разговор о благополучии ваших дочерей, на которых я стараюсь смотреть как на моих собственных дочерей – хотя, сколько мне известно, их никогда не учили любить меня как отца, – если вы считаете мою заботу о их благополучии неуместным вмешательством, то, конечно, можете уйти.
– Я не имела намерения огорчить вас, мистер Дель.
– Огорчить меня! Кому какое дело, огорчаюсь ли я или нет. У меня нет своих детей, и потому я считаю обязанностью в жизни устроить своих племянников и племянниц. Я буду старый дурак, если стану надеяться, что взамен этого они будут любить меня, я хочу выразить свое желание, а мне говорят, что я мешаюсь не в свои дела и поступаю дурно! Горько, очень горько, я хорошо знаю, что их научили не любить меня, а все-таки стараюсь выполнить мой долг в отношении к ним.
– Мистер Дель, ваше обвинение несправедливо: их никто не учил не любить вас. Я думаю, они обе любили и уважали вас как родного дядю, но все же эта любовь и уважение не дают вам права располагать их руками.
– Да кто же хочет располагать их руками?
– Бывают обстоятельства, в которые, мне кажется, никакой дядя, никакой родитель не должны вмешиваться, и из всех таких обстоятельств настоящее есть самое главное. Если и после этого вы решитесь высказать ей свое желание, то, разумеется, можете.
– Мало будет пользы в том, особливо если вы восстановили ее против меня.
– Мистер Дель, вы не имеете права говорить мне такие вещи, и в этом случае вы более чем несправедливы. Если вы думаете, что я восстановила моих дочерей против вас, то гораздо будет лучше оставить совсем Оллингтон. Я находилась в таких обстоятельствах, которые затруднили возможность исполнить мой долг в отношении детей, но я старалась исполнять этот долг, оставляя в стороне все мои личные желания. Я совершенно убеждена, однако же, что с моей стороны было бы неблагоразумно дозволить им оставаться здесь, после вашего упрека, что я научила их смотреть на вас неблагоприятно. Я решительно не потерплю, чтобы мне говорили подобные вещи.
Все это мистрис Дель высказала решительно, голосом, выражающим чувство нанесенного ей оскорбления, это заставило сквайра понять, что она говорила серьезно.
– Разве не правда, – сказал он, оправдываясь, – что во всем, касающемся до ваших дочерей, вы всегда смотрели на меня с подозрением?
– Нет, не правда. – И потом мистрис Дель старалась поправить свою ошибку, чувствуя, что в последних словах сквайра было несколько истины. Уж никак не с подозрением, – сказала она. – Но если мы зашли так далеко, то я объясню вам мои истинные чувства. В материальном отношении вы многое можете сделать для моих дочерей, да и многое сделали.
– И желаю сделать еще более, – сказал сквайр.
– Я уверена. Но из-за этого я не могу вам уступить моего места, места матери, заменяющей им в то же время и отца. Они мои дети, а не ваши. Если бы я даже согласилась дозволить вам действовать в качестве опекуна и самого близкого покровителя, они бы и тогда не согласились на подобную сделку, этого вы не можете назвать подозрением.
– Но могу назвать ревностью.
– А разве мать не должна ревновать к любви своих детей?
Во все это время сквайр ходил по комнате взад и вперед, засунув руки в карманы панталон. И когда мистрис Дель выговорила последние слова, он все еще молча продолжал свою прогулку.
– Может быть, и к лучшему, что вы наконец высказались, – сказал он.
– Ваше обвинение сделало это необходимым.
– Я не имел намерения вас обвинять, не имею его и теперь, но я думаю, что вы и прежде поступали, и в настоящее время поступаете со мной жестоко, очень жестоко. Я старался сделать ваших детей и самих вас участницами со мною в том благосостоянии, какое выпало на мою долю. Я старался увеличить удобства вашей жизни и счастье ваших дочерей. Я забочусь не менее вашего о том, чтобы упрочить их будущее благополучие. Вы бы очень несправедливо поступили, если бы отказались от всего, что делается в их пользу, и мне кажется, что взамен этого вам не следовало бы жалеть о привязанности и повиновении, которые обыкновенно идут вслед за такими добрыми услугами.
– Мистер Дель, я ничего не жалею и не жалела.
– Я огорчен, я очень огорчен, – продолжал сквайр. – Мистрис Дель была удивлена видом его страдания гораздо более, чем необыкновенною горячностью его слов. – То, что вы сказали, мне уже давно известно. Хотя я и чувствовал, что это так было, но, признаюсь, ваша откровенность меня крайне огорчила.
– Разве только потому, что я сказала, что мои дети должны всегда оставаться моими?