– Что же из этого выйдет хорошего, мама? Мне так надоело смотреть на одни и те же обои. Это такие скучные обои. Все считаешь да пересчитываешь узор. Не понимаю вашего терпения, как вы можете жить здесь!
– Как видишь, я привыкла.
– К подобного рода вещам я никогда бы не привыкла, все считаешь, считаешь и считаешь. Сказать ли вам, что бы мне хотелось сделать, и я убеждена, что это будет самое лучшее.
– Что же именно? – спросила Белл.
– А вот что: встать завтра утром в девять часов и отправиться в церковь, как будто со мной ничего не бывало. Потом, когда доктор Крофтс приедет вечером, вы ему скажете, что я ушла в школу.
– Этого бы я не советовала, – сказала мистрис Дель.
– Он был бы приведен в самое приятное изумление, убедясь, что я не умерла до вечера, как бы это следовало по правилам медицины, он был бы поставлен в совершенный тупик.
– Это было бы весьма неблагодарно с нашей стороны, боюсь, чтобы не сказать чего-нибудь больше, – заметила Белл.
– Совсем нет, нисколько. Пусть он не приезжает, если ему не понравится. Впрочем, я не верю, что он ездит сюда для того, чтобы лечить меня. Вы делаете, мама, очень хорошо, что смотрите на его визиты именно с этой точки зрения, но я уверяю, что правда на моей стороне. И знаете ли, что я намерена сделать? Я представлюсь, что мне стало хуже, иначе бедненький лишится своего единственного счастья.
– Пусть ее говорит, что хочет, пока не выздоровеет, – сказала, смеясь, мистрис Дель.
Уже почти стемнело, и мистрис Дель не заметила, как рука Белл проскользнула под одеяло и поймала руку сестры.
– Моя правда, мама, – продолжала Лили, – пусть Белл скажет, что это неправда. Я бы, так и быть, простила ему, что он держит меня в постели, лишь бы он заставил ее влюбиться в себя.
– Она уже выговорила себе право, мама, – сказала Белл, – говорить что вздумается, пока не выздоровеет.
– Я намерена всегда говорить, что мне вздумается, и намерена всегда пользоваться этим правом.
В следующее воскресенье Лили встала, но не выходила из спальни матери. Она сидела в том полураспашном наряде, который так идет выздоравливающим, в первый раз вставшим с постели, когда приехал доктор Крофтс. Там, в спальне, она скушала маленький кусочек жареной баранины и назвала свою мать скупою старухой, потому что ей не позволили скушать больше, там она выпила полрюмки портвейну, утверждая, что вино было кислое, гораздо хуже докторской микстуры, и там же, хотя это было воскресенье, она вполне насладилась последним часом дня, читая очаровательный новый роман, который только что появился в свет, вызвав целый ряд рецензий со стороны молодой и старой читающей публики.
– Мне кажется, Белл, она поступила совершенно справедливо, приняв его предложение, – сказала Лили, закрывая книгу, потому что становилось уже темно.
– Тут и не могло быть иначе, – сказала Белл. – В романах все идет отлично, все сходит с рук, поэтому-то я их и не люблю. Они уж слишком приторны.
– А я потому-то и люблю их, что они слишком приторны. В проповеди, например, говорится не о том, что вы есть на самом деле, а о том, чем вы должны быть; в романах говорится не о том, чего вы должны достигать, а о том, чего бы желали достичь.
– Уж если это так, то я охотнее воротилась бы к старой школе и желала бы видеть героиню романа настоящею героиней, которая идет пешком всю дорогу от Эдинбурга до Лондона и попадает в руки разбойников или которая ухаживает за раненым героем и в то же время описывает битву, глядя из окна. Правда, все это нам наскучило, но уж если иметь перед собой картину жизни, так пусть же это будет картина действительной жизни.
– Нет, Белл, нет! – сказала Лили. – Иногда действительная жизнь бывает очень грустна.
Белл в одну минуту очутилась на полу у ног сестры своей, целовала ее руки, обнимала колена и умоляла, чтобы Лили перестала смотреть на жизнь с такою горечью.
В то утро Лили удалось уговорить сестру рассказать все, что говорил ей доктор Крофтс, и все, что говорила она. Белл намеревалась все высказать, но когда дошла до последней части своей исповеди, ее рассказ начал сильно хромать.
– Мне кажется, я ничего не сказала, – говорила Белл.
– Но молчание всегда означает знак согласия. Он, верно, так и понял, – возразила Лили.
– Нет, он ничего не понял, мое молчание не могло выражать согласия, в этом я уверена. Да и сам он не мог подумать об этом.
– Однако ж ты не имела намерения отказать ему?
– Кажется, имела. Впрочем, я сама не знаю, какое было мое намерение, и потому я показала скорее вид отрицания, нежели согласия. Если я и не сказала «нет», то мое лицо выражало это слово.
– А теперь ты не откажешь ему? – спросила Лили.
– Не знаю, – отвечала Белл. – Не знаю почему, но мне кажется, что потребуются годы, чтобы я на что-нибудь решилась, а он другого предложения не сделает.
Белл все еще была у ног своей сестры, умоляя ее от всей души стараться залечить свою рану, когда вошла мистрис Дель и объявила о приезде доктора.
– Я уйду, – сказала Белл.
– Это зачем? – возразила Лили. – Он просто приехал с утренним визитом, и нет надобности уходить отсюда.
– Извините, доктор Крофтс, вам теперь нет надобности стоять передо мною с часами в руках, теперь я не позволю вам дотронуться до моей руки, и если протяну ее к вам, то, собственно, для одного приветствия. – И Лили протянула ему руку. – По языку моему вы узнаете не больше того, что пришлось бы вам узнать от здорового.
– Поверьте, что я нисколько не забочусь о вашем языке.
– Верю, совершенно верю, только смотрите, доктор, чтобы он не наделал вам хлопот в одно прекрасное утро. Кажется, говорить-то я могу, если мне хочется, не так ли, мама?
– Я полагаю, душа моя, что доктор Крофтс знает это лучше меня.
– Не думаю, есть вещи, которые как-то особенно тяжело даются джентльменам. Однако вы должны присесть, доктор Крофтс, быть как дома и в то же время не забывать известных условий приличия, прежде всего вы должны понять, что вы здесь более уже не господин. Я встала с постели, и господствование ваше кончилось.
– Вот вам образец признательности за добрые дела, – сказала мистрис Дель.
– Да кто же бывает признателен доктору? Он только для того вылечивает, чтобы торжествовать над другим врачом и говорить, проходя мимо какого-нибудь доктора Гроффена: «Вот если бы туда пригласили вас, она была бы теперь в могиле или, по крайней мере, прохворала бы целый год!» Не правда ли? Ведь вы прыгаете от радости, когда пациенты доктора Гроффена умирают?
– Разумеется прыгаю, да еще, как на базарной площади, чтобы все могли видеть, – сказал доктор.
– Ах, Лили, как можешь ты говорить такие ужасные вещи? – спросила сестра.
После этого доктор уселся перед камином. Завязался разговор о предметах немедицинских или только полумедицинских, не относящихся, впрочем, к настоящему случаю. Переходя с одного предмета на другой, разговор коснулся и мистрис Имс и Джонни Имса. Дня два-три тому назад Крофтс рассказал мистрис Дель о происшествии на станции железной дороги, о котором она до той поры ничего не слышала. Мистрис Дель, удостоверившись, что молодой Имс отличнейшим образом приколотил Кросби, не могла удержаться от выражения некоторой похвалы.
– Милый юноша, – сказала она почти невольно. – Милый юноша! Это он сделал по особенной честности своей души! – Мистрис Дель тут же отдала строгое приказание доктору, – приказание совершенно ненужное, чтобы Лили об этом происшествии не говорили ни слова.
– Вчера я был в гествикском господском доме, – сказал доктор, – и граф ни о чем больше не хотел говорить, как только о мистере Джонни. По его словам, в целом мире нет молодого человека лучше его.
При этом мистрис Дель тронула его ногой, боясь, что он распространится о доблестях Джонни.
– Я очень рада, – сказала Лили. – Я всегда говорила, что рано или поздно, но узнают, чего Джонни стоит.
– Леди Джулия тоже к нему расположена, – сказал доктор.
– В самом деле! Что если бы тут составилась партия!
– Лили, можно ли говорить такие нелепости?
– Позвольте, позвольте, как он будет нам приходиться тогда? Да, он, конечно, будет дядей Бернарду и зятем дяде Кристоферу, как это странно, не правда ли?
– Да, довольно странно, – сказала мистрис Дель.
– Надеюсь, что он будет ласков к Бернарду. Не так ли, Белл? И как вы думаете, доктор Крофтс, будет ли он продолжать свою службу в управлении сбора податей?
– Покуда еще я ничего решительно не слыхал.
В этом роде продолжался разговор о Джонни Имсе.
– Шутки в сторону, – сказала Лили. – Я очень рада, что лорд Дегест принял в нем участие. Не потому, чтобы я считала графа лучше кого-либо другого, но потому, что это указывает, что люди начинают открывать и оценивать достоинства Джонни. Я всегда говорила тем, кто смеялся над ним, что увидят, как он поднимется.
Все эти слова глубоко запали в душу мистрис Дель. Если бы только – когда-нибудь, не теперь – ее милая дочь могла полюбить этого нового молодого героя! Но не будет ли последний геройский подвиг его противодействовать всякой возможности подобной любви.
– Теперь мне можно и отправиться, – сказал доктор, вставая со стула.
В это время Белл не было в комнате, но мистрис Дель все еще оставалась там.
– Нет, извините, вам нельзя торопиться, особливо сегодня, – сказала Лили.
– Почему особливо сегодня?
– Потому что это ваш последний вечер. Присядьте, доктор Крофтс. Я намерена вам произнести маленькую речь. Я ее готовила целое утро, и вы должны предоставить мне случай произнести ее.
– Я приеду послезавтра и лучше тогда ее услышу.
– А я хочу, сэр, чтобы вы услышали ее теперь же. Неужели мне не станут повиноваться при первом вступлении моем на мой собственный трон! Милый, добрый доктор Крофтс, как и чем благодарить мне вас за все, что вы сделали?
– Как нам всем благодарить его? – спросила мистрис Дель.
– Я терпеть не могу благодарностей, – сказал доктор. – Для меня один ласковый взгляд дороже всех благодарностей, а в этом доме на мою долю выпало таких взглядов немало.