Казалось бы, что тут удивительного? Флотилия планеты Урал. Суперкрейсер «Юрий Гагарин». Экипаж состоит из жителей планеты, к которой приписан флот… Я и раньше видела уральцев. Целую кучу. Но всё как-то… поодиночке, что ли. Полковник дядя Гена и «стратегический» Дима, у них было что-то общее, но они своей похожестью напоминали отца и сына. Это не казалось странным.
Не то чтобы неестественно или пугающе. Но — словно бы — другая раса. Словно попасть из места, где живут только белые люди, в место, где живут только чёрные. Фенотип ни при чём, среди семитерран можно найти кого угодно, любую расу, как и в везде в Ареале. Кроме разве что Первой Терры…
Выражение глаз. Описать его я всё равно не смогу, поэтому не буду и пытаться.
Враждебности в них нет ни малейшей. Но всё равно жутковато.
Браслетник завибрировал: компьютер счёл нужным запустить переводчик. Чуть одаль говорили по-русски.
Подошедший офицер обратился к нам на SE. Язык он знал хорошо, но акцент резал уши. Я подумала, что по возрасту майор не мог родиться на Урале. Но наверняка мигрировал ещё ребёнком.
— Местеры, местра, прошу пройти со мной, — он явно произносил эти слова не первый раз. Даже не впервые за сегодняшний день. — Сведения о вас получены. Вы подтвердите свою личность, и вам выдадут направление на место…
Мы стояли тесной группой, с чемоданами и сумками. Малыш оглядывался, напряжённо вслушиваясь. Он почуял своих.
Мне стало страшно.
Сколько времени я не видела ни одного экстрим-оператора, кроме того, что в зеркале… Я не знаю, семитерранки они или нет. Это неважно. Академия Джеймсона на свете одна. Все операторы вышли из её стен.
«Когти, зубы, хвост». «Он — необыкновенный, он самый! лучший! в мире крокодил…»
Малыш уже с кем-то здоровался по-своему, не рассматривая полдюжины переборок как преграду. У них, нукт, с этим просто. Наивное создание хвасталось тем, что у меня совершенно белая голова, ни у кого такой нет; прочие наивные создания, судя по ответам Малыша, возмущённо перечисляли достоинства собственных подружек. И наверняка часть диалога доставалась самим хозяйкам, которых мне ещё предстояло увидеть…
Мне предстоит участвовать в бою. Рядом с ними.
Малыш, я тебя пну сейчас!
— Пожалуйста, не волнуйтесь, — усталым голосом говорил офицер, повторяя заклинание, которое, должно быть, читал всем новоприбывшим. — Наши сканеры ещё не берут объект. По данным разведчиков, объект войдёт в область Терр через двадцать часов. До непосредственной встречи более пяти суток.
Да. Об этом спрашивают все.
Увидев Малыша, Морган почему-то решил, что его мать — Шайя. А может, просто пошутил, заявив: «Я был близко знаком с твоей мамой, крошка!»
Аджи бы зарычал. Зубы показал. Аджи вообще любил, чтобы от меня держались подальше. Ему слишком часто приходилось меня защищать. У Малыша опыта куда меньше. И характер совсем другой.
То ли у Моргана своё собственное чутьё, то ли отчаянная голова Морган.
Когда я улыбнулась, он смотрел на меня.
Я подумала, что если он останется жив, то сертификат ему заменят. Или не заменят. Мне кидали надежду, как кость собаке; я сама понимала, что врут, но брала, как собака же…
— Ладно, — сказал Морган. — Пойду, что ли, сдамся врачам. А там…
Что — «там», освещено не было, потому что великолепный местер Стюарт развернулся, закинул на плечо сумку в полсебя размером, и с неожиданной уверенностью зашагал к лифту, бросив через плечо: «ещё увидимся».
Спина у него была широченная. И загривок — тяжёлый, бычий.
Я вдруг подумала, что у ррит такие вот загривки. Но шея длиннее, чем у людей, и оттого они не выглядят грузными. Они вообще очень лёгкие при своих размерах, ррит. Двигаются быстро, — так, что человек порой не успевает отследить начальную точку. Конечную не успевает определить уже по другой причине…
Морган. Ты смелый. И умный. И это очень на тебя не похоже, — заявить, что не хочешь проливать красную кровь и едва ли не тут же наняться стрелять в солдат… Хотя случается всякое. По двадцатисемилетней мне вряд ли можно было сказать, что меня вскоре казнят за тройное убийство.
Некоторое время спустя мы с Малышом отправились к тому же лифту — на жилую палубу.
И ничего страшного. Со мной перездоровались и перезнакомились, мы вместе посмеялись над моим хвастливым нуктой, девчонки порадовались за нас, что мы не оказались на борту погибшего каравана. От двадцати до пятидесяти лет, все они называли себя «девчонками»…
Я же помню. Так было всегда, это традиция, в которой я ещё наставляла маленькую Эльсу. Странно это, возвращаться в прошлое, — самой изменившейся, почти чужой. И радость тяжела, потому что любая из тех, чьё имя я ещё не успела запомнить, может исчезнуть скоро…
Я тоже могу.
Мы все.
Вместе с этим исполинским кораблём, самым мощным в Галактике, вместе с объединённым флотом человечества, вместе с самим человечеством…
Так.
Хватит.
Малыша у меня отобрали и впихнули в вольер за переборкой. Прежде я с такими порядками не сталкивалась, и очень удивилась. Это психологи намутили, оказалось, в заботах о нашей человеческой и женской натуре. Чтобы хвостатое биологическое оружие не превращалось в сексуальный фетиш, что ли? Я вспомнила местера Хейнрри с его тестами и беседами, и почти разозлилась.
«Да брось! — сказали мне. — Они же как дети, пускай там пообщаются между собой».
И то правда.
А вообще никогда бы не сказала, что нахожусь на военном корабле. Словно на дорогом заатмосферном лайнере, здесь не экономили пространства. Волейбол? Бассейн? Пожалуйста. Уютные спальни на шестерых, душевые, общий холл с коврами и диванами, киноэкраны, информационные базы, доступ ко всем последним новостям — хотя, строго говоря, отсюда и исходили все последние новости…
И гитара осторожно прислонена к стене в углу.
И ещё — телещиты, имитирующие окна. Такие же, как на пассажирских кораблях. Продолговатые большие иллюминаторы, в которые глядит бесконечное звёздное небо. Оно над головой, под ногами, везде. Полная иллюзия глубины: можно очень долго смотреть и думать о чём-нибудь.
Маленькие дети, впервые попавшие на корабль, верят, что это настоящие иллюминаторы. Я видела как-то — смуглая кроха с косичками трогала стекло ладошкой, тут же отдёргивала и робко трогала снова, неотрывно глядя на огни звёзд. В другой руке у неё была зажата кукла из серии «инопланетные подружки Барби», девочка-анкайи с настоящими пушистыми ресницами…
Повинуясь неожиданному желанию, я тоже прикоснулась к поверхности щита. Даже на ощупь «окно» было прохладнее стен, — таковы установки модели, обычной бытовой модели, какую можно поставить и в дом. И представлять, что там, за чуть-чуть прохладным стеклом, абсолютный ноль и чуждая человеку бездна…
Здесь, на борту военного корабля, представлялось ещё, как от бездн идёт враг. Идёт не захватывать и покорять — уничтожать, мстить, и месть его справедлива.
Интересно, если б я это сказала вслух, что бы со мной сделали?
Да ничего.
Первую войну начали ррит. Мы отомстили. Это бесконечная цепь, которая закончится только уничтожением одной стороны.
Или двух.
Потому что чийенки тоже получат своё.
Я больше не испытывала приливов дикого страха, которые так меня изумляли, — ведь я всегда считала, что исключительно нервно устойчива, да и результаты всех тестов свидетельствовали об этом. Здесь страха не было. Возможно, броня «Гагарина» отгораживала от внешнего страха так же, как от космического холода и излучений. Возможно, дело было в экипаже и прочих.
Семитерране. Они не боялись.
Никто здесь не боялся.
Меня в который уже раз идентифицировали, зачислили в часть, поселили, и отправили на медицинское обследование.
Ой.
Давно со мной такого не было. С тех пор, как мою психофизиологическую нормальность устанавливали для нужд судопроизводства; в разряд физически или психически альтернативных категорий населения я тогда попасть не сумела, к несчастью, — приговор был бы куда мягче. Возможно, даже условный.
Хотя в экстрим-операторы никаких альтернативных так и так не берут.
Меня уложили в три разных диагност-капсулы, меня просветили, прощупали и проанализировали, со мной три часа беседовал психолог, и под конец мне хотелось не то убежать, не то заползти под стол. Главный военный душевед семитерранского флота оказался по образованию не психологом, а психиатром. С научными трудами, званиями и вдобавок с уклоном в ксенологию: по совместительству консультировал адмирала Захарова в вопросах чуждого мышления. Стратег. Бронзово-смуглый, большой и бородатый, с глазами, похожими на чёрные сливы, он напоминал ассирийского царя. Только копья в ручище не хватало и быка рядом.
Я никак не могла понять, боюсь его или нет. Вроде не было страха, но от одного взгляда начинало буквально трясти. Темп его движений вполне соответствовал манерам вавилонского мужа, — если не статуи этого самого мужа, — но ауру, ореол бешеной энергии можно было видеть чуть ли не глазами. Я подумала, что Элия Ценкович наверняка телепат. И сильный.
После чего меня стал мучить ревнивый вопрос: а у кого способность к телепатии выше, у шумера или у германца? То есть, у Элии или у Дитриха?
— Местер Ценкович, — под конец осмелилась спросить я, — а вы не родственник адмиралу Ценковичу?
— Все люди братья, — ответил он и скривил губы под бородой в непонятной усмешке. — А вы не родственница случайно некой Янине Хенце?
— Нет, — ответила я абсолютно честно, — а почему вы спрашиваете?
— А вы почему?
— Из любопытства.
— Любопытной кошке откусили ножки, — неторопливо сказал Ценкович глубоким басом. С неподражаемой интонацией. Углы моего рта нервно потянулись к ушам. Случалось, конечно, что ко мне обращались как к девочке, но не как к пятилетней малышке! Невольная обида, невольная же симпатия — уж очень добродушный вид был у чернобородого ассирийца…
Где моя устойчивость? Это же старый-старый трюк.