В самом деле, нездоровые лица здешних обитателей побудили меня отказаться от первоначального плана зарабатывать здесь себе на жизнь писанием портретов. Мне было известно, что, помимо Лондона, Бат был единственным английским городом, где портретист мог прокормиться своим ремеслом. Сэр Эндимион — я слышал это от него самого — провел здесь не один успешный сезон; часто он одновременно с завистью и насмешкой говорил о том, как много заказов достается его батскому приятелю, мистеру Гейнсборо. Но теперь…
— И чем же мы тогда будем добывать пропитание? — нетерпеливо вопросила Элинора позднее тем же утром, когда я опрометчиво поделился с нею своими сомнениями. Мы сидели, погруженные по шею, в Кросс-Бат, и вода плескалась у самых наших подбородков. С неба падал мелкий дождичек, рисуя пунктиры на поверхности, а ему навстречу устремлялись колонны пара. Он собирался в такие плотные тучи, что чуть ранее, направляясь по Чип-стрит в Западные ворота, я испугался большого пожара.
— Это купальни, — раздраженно указала пальцем Элинора, — вот Кросс-Бат, а там — Кингз-Бат.
За время моей болезни она, очевидно, успела познакомиться как с купальнями, так и с другими курортниками — несколькими неотесанными юнцами, которые приветствовали ее при появлении, а потом, когда мы вышли из раздевальни, игриво плеснули в нее водой. Мне стало понятно, что за веселое времяпрепровождение отвлекало ее от моего одра болезни.
— Кусок хлеба нам даст твой сценический дебют, — огрызнулся я. Речь шла о еще одной причине, побудившей нас отправиться в Бат: Элинора считала, что сможет найти работу в театре на Орчард-стрит. Когда нам в «Летучей машине» выпадал случай пошептаться без посторонних ушей, она только об этом и твердила. Но в Бате, пока я был болен, она развлекалась как угодно и бывала в каких угодно местах, только не в театре.
— Не желаю это слушать, — фыркнула она, перемещаясь к противоположной стенке бассейна. При этом рукава и юбки ее холщового одеяния надулись, как парус, отчего можно было подумать, что это движется по воде какой-то грозный воин.
Чуть позже, с плеском выбравшись из воды, я, как в вечер маскарада в Воксхолле, принялся раздумывать в одиночестве, не слишком ли поспешно я вверил свою судьбу женщине, которая ни в грош меня не ставила и легко бы приняла сторону моего гонителя, замыслившего сжить меня со свету.
— Я не более чем пассажир фаэтона, — подумалось мне, — который мчится во весь опор, направляемый кучером-невидимкой.
Внезапно — вероятно, в связи с купальнями — мне вспомнился Тристано, боявшийся сделаться игрушкой, потерять… что? Власть над собой?
В первую неделю в Бате я вспоминал его на каждом шагу. В бреду я не раз вскрикивал, когда представлял себе, как он жил, ежеминутно опасаясь шпаги лорда У***; вздрагивая и судорожно дыша, я видел на его месте себя. Прежде я преисполнился к нему презрения — в тоскливые часы после того, как скипидар растворил мои иллюзии. Не использовал ли его как орудие тот пресловутый совратитель, что запутал меня и сбил с пути? Он казался мне олицетворением нашего обманчивого века: узурпатор, авантюрист, нарушитель правил и ниспровергатель основ. Полумужчина-полуженщина, ни то ни другое и то и другое вместе. Произведение искусства и предмет роскоши, цена которого — усекновение плоти. Но когда я услышал в окне его голос — усеченный голос, — в нем не было ничего нечеловеческого, неземного; скорее, в нем присутствовало нечто иное.
— Кто это был? — оглядываясь через плечо и тяжело дыша, спрашивала меня Элинора, когда мы ретировались с площади в северном направлении, на Йорк-стрит, к Пиккадилли и Сент-Джеймской церкви.
Я выдохнул, едва успевая за ней на своих израненных ногах:
— Отец Роберта.
— Роберт, Роберт, — повторял я вслед Элиноре, хотя в моем голосе, будившем эхо на Хог-лейн, не прозвучало при виде поразительной фигуры в наемном экипаже тех же пылких любовных нот. — Роберт?..
Элинора, широко раскинув руки, бросилась вперед, я же тяжело опустился на камни, предоставив дворняге с громким фырканьем слизывать с моих чулок смесь грязи и крови. Чьей крови?
Да, чьей крови? Представьте себе страх, мною испытанный. Я был убийцей, но если не Роберта, то чьим тогда? Я не мог собраться с мыслями. Кому или чему можно было доверять в этом неостановимом маскараде, вечном Воксхолле чувств? В моей голове царила полная сумятица, хотя в первые секунды, когда мы воззрились друг на друга (фигура в экипаже была не меньше нашего удивлена этой встрече), меня поразила ужасом идея, что, быть может, я неправильно судил о картине. Что, если она не свидетельствовала о низком предательстве, а имела другое, вполне невинное объяснение? Леди Боклер не была поддельной, а в таком случае — страшно подумать! — я вместо Роберта убил ее, а он теперь явился, воскресший, меня пугать. Но… нет… я не мог сосредоточиться, разум покидал меня… я боялся лишиться чувств.
— Роберт, Роберт!.. — Подойдя к фаэтону, Элинора попыталась ухватить закутанную в черный плащ фигуру, а та, руками в белых перчатках, ее отталкивала.
— Погоняй! — услышал я в последнюю секунду, перед тем как в глазах у меня потемнело и мой лоб соприкоснулся с булыжной мостовой. — Погоняй!
В голове у меня кружило. Огни завихрялись над головой, как хвост кометы. Голоса возникали из тьмы и в нее же уходили. Запахи: свечей, цветов, духов. Прикосновения рук, грубых и мягких. Перед открывшимися глазами — как долго я пролежал с закрытыми? — фосфоресцирующий прилив чередуется с отливом. Волны медленно испаряются и гаснут, а надо мной склоняется пульсирующее лицо — неужели леди Боклер? — приближаясь едва ли не вплотную, так что я чувствую на своей щеке тепло дыхания.
— Пейте, — шепчет голос. — Это утроит ваши силы.
Это, конечно же, сон? Я снова в доме лорда У***, лежу навзничь на холодных плитках, а высоко над моей головой кружатся в волшебном танце Купидон, Время и Любовь. Да… все, что последовало за этим в высшей степени необычным вечером, было всего лишь сном…
— Нет-нет, — руки нажали мне на плечи, — не двигайтесь. Мисс Элинора пойдет за доктором. Это займет минуту, не больше.
Голос звучал отдаленно, глухо, непривычно. Я свалился обратно на матрац из конского волоса. Снова вскипел красный прибой. Волны плескали в стены спальни. В обрамленное изображение на стене — портрет человека, который нынче лежал мертвый на Сент-Джеймс-Сквер. С ночного столика на меня взирала слепыми глазами белая полумаска, а рядом с ней валялась, словно сброшенная в спешке, треуголка с золотой отделкой.
Пустые раковины, оставленные моллюском, — из них выбралась загадочная фигура у меня над головой, чтобы пуститься в плавание по головокружительному потоку.
Когда прошло пять дней, а сэр Эндимион в Бате не появился, Элинора как будто еще больше на меня рассердилась. Он не въехал на Уолкот-стрит на запыленном, фыркающем скакуне, со свистом рассекая саблей воздух и грозным голосом выкрикивая в облака мое имя. Подобные подвиги он совершал только в моих кошмарах, а может, как я опасался, в чрезмерно склонной к любовным мечтаниям фантазии Элиноры. Чувствуя себя покинутой, она злилась и каждое утро отправлялась в купальни одна.
Тем не менее мы, как и в Лондоне, совершали время от времени длительные прогулки. Мимо наполовину возведенной Залы Ассамблей, вокруг Серкуса, вдоль изогнутого в виде лука скелета Ройял-Кресент, также недостроенного. Последний, растянувшись на изрытом лугу, напоминал, кости какого-то мифического зверя, которые были извлечены из земли, чтобы истлевать у всех на виду. В иных случаях мы гуляли по речному берегу, где вставал над темными водами новый мост — еще одна недовершенная стройка; быки его напоминали шипы спинного хребта, устои — четыре мощные лапы, половинки арок — крылья, здание заставы — циклопический череп. Еще одно доисторическое чудовище, при помощи воротов и лебедок поднятое из трясины, в которой оно было погребено.
В таких случаях мы, если прерывали молчание, то ради беседы о Тристано. Элинора странным образом помешалась на этой теме. Я начал рассказывать его историю — по ее требованию — еще в пути, и в первый день по прибытии в Бат поставил бы точку, но заболел. Теперь, как завзятый путешественник в поисках следов гомеровских сражений, она желала посетить и подробно осмотреть все описанные в рассказе места: Бювет, Коулд-Бат-Хаус, старые Залы Ассамблей с бальными комнатами при них, даже Клавертон-Даун, где — вопреки всем запретам мистера Нэша — должна была состояться та самая дуэль. Элинора желала также узнать, чем вся эта история кончилась.
— Выходит, лорд У*** заподозрил связь между супругой и Тристано? И потому мистеру Трамбуллу — если только это его настоящее имя — было поручено за ними шпионить?
— Настоящее имя мистера Трамбулла мне неизвестно, — ответил я. — Возможно, он и в самом деле не кто иной, как Трамбулл, — Мы уже восьмой раз обходили Куин-Сквер; прежде я подробно описывал бал-маскарад и еще больше времени тратил, отвечая на бессчетные расспросы Элиноры. — Нет, в Лондоне лорд У*** ни о чем не догадывался. Тристано представлялся ему подобием Тантала, терзаемого близостью недоступной красоты, которой он никоим образом не мог насладиться. Лорд У*** сомневался лишь в способности певца вести неотступную слежку за ее светлостью, в коварстве которой был убежден, и, нельзя отрицать, с полным на то основанием. Сделаться рогоносцем лорд У*** страшился пуще всех напастей, а как раз в Бате, по его мнению, наставление рогов прочно укоренилось в качестве местного обычая.
— Итак, мистера Трамбулла, кем бы он там ни был, нанял?..
— Да, и Трамбулл же написал лорду У*** письмо в Лондон. Перед этим, однако, как я уже упоминал, он попытался предостеречь Тристано, к которому успел проникнуться уважением и сочувствием.
— А ее светлость в это время, как я догадываюсь, была уже в тягости?
— Погоди, я еще до этого не добрался. — Я был раздражен: Элинора постоянно меня перебивала. Мы обошли дряхлую мумию, которая грелась на солнышке в инвалидном кресле с украшенным лентами капором на голове, а ее опекунша — юная леди, предусмотрительно запасшаяся романом, — коротала часы на соседней скамейке. Издалека, со стороны Кресента, эхо доносило металлический перестук молотков.