Он помолчал и цыкнул зубом.
Сбившиеся очки висели на ухе, но Сам кое-как видела искаженный текст, появлявшийся на экране ноутбука. Она догадалась, что Страж использует программу с речевым вводом, но не понимала, зачем и для кого записывается эта ахинея и чем все это кончится.
Страж откашлялся и так же бесцветно продолжил:
— Кавычки открыть: наклоняюсь к грудям, запятая, покусываю соски, с новой строки, м-м-м-м-м, запятая, приседаю, запятая, вжимаюсь лицом во влажную шахту, с новой строки, вдыхаю мускусный аромат, с новой строки, о боже, точка, точка, точка, не знаю, запятая, долго ли выдержу, абзац, кавычки закрыть. С заглавной: уже встал, запятая, дружок, вопросительный знак, кавычки закрыть.
«Может, это прелюдия к изнасилованию? — подумала Сам. — По крайней мере выиграю время». Она замерла в ожидании кошмара, но затем поняла, что ничего не произойдет. Похотливый текст не совпадал с поведением мучителя. Он ее не лапал. Не возбудился. Только наговаривал текст.
Есть хоть какая-то надежда или надо готовиться к худшему?
— Не слушай! — сказал Страж.
Когда он снова заговорил над ее ухом, на экране слова не появились.
— Ты не послушала меня, Сам. — Страж впервые обратился к ней. — Я ценю твое желание помочь торжеству справедливости. Но все не так, как выглядит. Я ведь говорил, чтобы ты не ворошила прошлое. А ты не послушала.
Сам замычала и дернула головой к полке, где лежал ее ноутбук.
Страж наблюдал за ней в зеркало.
— Знаю, милая, знаю, что ты хочешь сказать. За последние дни мы сблизились, правда? Стали почти друзьями. Поверь, я бы очень хотел взять эту сволочную штуку и уйти, но мы уже слишком далеко зашли, обратной дороги нет.
Конец фразы прозвучал вопросом.
Сам яростно замотала головой и вновь промычала, умоляя снять кляп. Страж и бровью не повел. Опять завибрировал мобильник; Сам боялась, что мучитель тоже его почувствует.
— Открою маленький секрет, Сам… Я вправду ее любил. Ты удивлена? А ты хоть знаешь, каково это — любить? Спасибо ее папаше, что свел нас. Но я верю, что мы всегда были предназначены друг другу.
Входя в поворот, поезд накренился; обоих сильно качнуло, когда машинист притормозил, а потом вдруг добавил ходу. Чтобы устоять, Страж ухватился за полку и на секунду выпустил руки Сам. Этого хватило, чтобы достать телефон и нажать кнопку ответа.
Она успела поднести аппарат к залепленному рту, но Страж его выбил, и последняя связь с миром полетела на пол.
Сам закричала. В голове крик звучал пронзительным стоном. Господи, молила она, пожалуйста, пусть кто-нибудь меня услышит!
Обтянутый латексом кулак врезался в ее лицо.
Сам боком упала на койку. Слетели очки, из носа хлынула кровь. Страж ухватил ее за волосы и рывком вздернул на ноги.
Она пыталась ударить его коленкой в промежность, била каблуком по ступне и царапала руки, сомкнувшиеся на ее горле. Убийца даже не поморщился и только глубже вдавливал большие пальцы в мягкую ямку в основании шеи. Заклиная о пощаде, ее безумный взгляд метнулся к его лицу, но встретил лишь синие квадратики экрана, отражавшегося в стеклах очков. В них мигали крохотные курсоры.
Страж вновь заговорил в микрофон:
— Слушай…
Я не мог усидеть на месте и метался по номеру, чувствуя, как бухает сердце. Гудки шли, но Сам не отвечала. Была надежда, что она вернулась в ресторан пропустить рюмочку на сон грядущий, оставив мобильник в купе.
Я не спускал глаз с экрана.
Где же раут, на который меня пригласили? Я не понимал, чего ждать. «Вживую» ничего не было. Ясно, что показом руководит Страж, но все говорило о том, что это запись. Да бог-то с ним — меня тревожила Сам.
Корявая похабщина выглядела рассылкой с порносайта и почти не задевала внимания. Неприятно кольнул фамильярный вкрадчивый тон — «мои руки — твои руки», — с каким Страж обращался к зрителям (я полагал, были и другие приглашенные).
Мне в голову не приходило, что он говорит через компьютер, иначе я бы раньше догадался о том, что происходит. Казалось, дурацкие описки в титрах сделаны нарочно, дабы театр теней в верхнем окне выглядел подлинным и сиюминутным.
Силуэты в окне совокуплялись уже вполне откровенно, чтобы вызывать у публики озноб виртуального соглядатайства. Комментарий к экранному действу превратился в диалог, и возникло неотвязное чувство, что вот-вот произойдет нечто гадкое.
к: о боже мой к: я уже почти с: раздвигаю губы… касаюсь розовой жемчужинки… это словно трепет крыльев к: о боже к: сейчас КОНЧУ… порхает бабочка с: повернись, я сверху к: ну же… СДЕЛАЙ ЭТО
с: суккккккккккккккккка драная, засажу тебе вместе с яйцами… воткну под корень… искусаю твои буфера, шею, ухо… как бешеный лис к: о боже… еще… еще с: мои руки обхватывают твое горло с: тебе… хорошо, потаскуха?
к: о боже… да… да с: она РАСПАЛЕНА… глаза зажмурены, алый рот распахнут, ноздри трепещут… она не догадывается, что сейчас произойдет с: чувствуешь, мои руки сжимают твое горло…
Я отскочил от стола, вслушиваясь в слабый, искаженный помехами сигнал телефона. Отвечай же, молил я, не отрывая глаз от экрана.
Гудки прервались, я нажал кнопку повтора.
Потом тяжело опустился в кресло и закурил. Я старался уверить себя, что все это понарошку — фантазия, игра воображения. Однако текст сильно превосходил сравнительно невинные действия пары в окне. Титры на экране вызывали все большее омерзение, и я вдруг с ужасом понял: они передают то, что происходит сейчас, вживую, на моих глазах.
Они превращали меня в соучастника действия.
Телефон Сам вновь отозвался гудками.
Ну же, ответь, вслух просил я, ты должна ответить.
с: хочу видеть твое лицо, повернись ко мне с: не смей отворачиваться… смотри на меня, сука к: что ты делаешь… не надо… мне больно!
с: мяхкая белая шея, ммммм, ох ты, буто лебединая… она и впрямь пре лесть… чу ешь ее страах? на, отведай его…
с: сжимаю твое горло… смотр в глаза к: прошу, хватит… я не могу дышать с: небесные врата… отворены… отведай… слов в железной шелухе к: НЕТ, ПОЖАЛУЙСТА… БОЖЕ! ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ… НЕ НАДО
Телефон Сам ответил.
Сквозь шум поезда я расслышал глухие звуки борьбы, перемежаемые задавленным скулящим визгом, от которого бросало в дрожь. Я опоздал.
Резкий удар, затем шорох и отвратительный булькающий звук, похожий на хлюпанье стоматологического слюноотсоса. Потом все стихло.
Он ее душил, душил насмерть.
Я заорал в телефон… Не помню, что я кричал, не знаю, слышал ли кто меня. Казалось, нечто драгоценное выскальзывает из рук, а я не могу ничего сделать, чтобы не дать ему упасть и разбиться на тысячу кусков.
Связь прервалась, а я все вопил. Помню, я подумал: вот так, наверное, это было с Софи.
Зазвонил гостиничный телефон. Не представляясь, Морелли сообщил, что австрийские полицейские встретят поезд, через две минуты прибывающий в Линц. Я уже знал, что их ждет, но ничего не сказал.
Еще надеялся: вдруг поспеют вовремя.
В глазах мутилось, Сам теряла сознание. Казалось, поезд притормаживает. Городские огни за окном вспыхивали все реже, словно тоже останавливались, подъезжая к станции.
Потом они исчезли, и медленно сгустился мрак.
В последний миг возникла яркая объемная картинка из детства: ей семь лет, она на солнечной веранде их летнего дома на озере Мичиган… рядом мама и папа… на плече устроился мистер Синяя Птица… все хорошо…
Несомненно, это мгновенье наивысшей свободы.
На экране женщина нежно поцеловала любовника и отошла от окна. Перегнувшись через подоконник, мужчина посмотрел в ночное небо, словно любуясь звездами, правдоподобно зевнул и закрыл ставни. Раут закончился.
Через секунду свет в спальне погас.
Вновь тихо заиграло смолкшее пианино, аккомпанируя женскому голосу, который на немецком пел «Колыбельную» Брамса: Guten Abend, Gute Nacht.[61]
Распахнулась парадная дверь темного дома.
Я дважды по ней щелкнул и тотчас оказался в гостиной из альбома Софи, где два кресла стоят перед маленьким телевизором. Сейчас вместо сцены из «Завтрака у Тиффани» на экране ожил интерьер купе.
Меня заворожила дерганая зернистая картинка, в которой то и дело пропадал фокус — камера панорамировала с верхней полки на нижнюю. Затем под навязчивые звуки второй части колыбельной она медленно отъехала и показала распростертое на полу тело Сам.
Она была одета, голова ее завалилась на плечо, обнаженная рука тянулась к мобильнику, который в нескольких дюймах лежал под лесенкой.
Morgen frith, wenn Gott will, wirst du meder geweckt.
В этом слышалась намеренная издевка. «Утром ты вновь проснешься, если того пожелает Господь…» — пел ангельский голос; он то взлетал, то снижался, а камера наехала на остекленевший глаз и вывалившийся язык, затем опустилась к темному пятну на юбке. Я отвернулся.
Только сейчас я заметил, что перед телевизором кто-то сидит.
Света от мерцающего телеэкрана хватило, чтобы увидеть: одно кресло занято. Были видны лишь затылок человека и его рука на подлокотнике. Мне стало дурно, когда я вдруг понял: это я наслаждаюсь представлением.
Курсор не давал приблизиться к креслу. Будто насмотревшись, «Эд Листер» пультом выключил телевизор.
Экран ноутбука погас.
28
Протяжно вздыхая тормозами, ночной экспресс втягивался на станцию, и Страж в последний раз окинул взглядом купе. Он уже все прибрал: мобильник и туфли Сам (каблук одной оцарапал ему голень) вместе со своим ноутбуком и наушниками затолкал в рюкзак, а труп оттащил в уборную. Пришлось взгромоздить его на тело Линды — иначе не закрывалась дверь.
Он взял ее ноутбук. На решение оставались секунды.
Можно проскользнуть в коридор, вернуться в свой вагон и сойти с поезда вместе с другими пассажирами. Риск в том, что кто-нибудь может увидеть его в коридоре, а на платформе есть камеры наблюдения…