– Тут так тихо.
– Нужно участок найти, почту или что-то подобное.
– Здесь, кажется, кто-то есть, – говорит Кори и указывает на четырехэтажное здание с включенным светом на первом этаже. В полумраке сложно сказать, где мы находимся, далеко ли до центральной улицы или мы уже на ней. Мы идем на свет, как мотыльки, и с надеждой стучим в дверь. На вывеске криво выведено: «Закусочная». Сложно представить, что здесь кафе. – Никто не открывает.
– Почему тут так тихо? – не понимает Тэмзи. – Все вымерли, что ли? Ну всё, я поняла: этот водитель привез нас в ловушку, и сейчас начнется какой-то фильм ужасов, вот же блин, я плохо одета, чтобы умирать.
– Ты еще и воняешь, – шутит Кори.
– Замолчи, у самого небось поджилки трясутся.
– Ничего и не трясутся!
– Тихо, – командует Уилл и останавливается, – кто-то идет.
Он загораживает нас спиной и резко поднимает голову. Наверное, собирается что-то сказать, но неизвестный мужчина его опережает. Становится в единственное светлое пятно от фонаря и восклицает:
– Наконец-то!
Я недоуменно смотрю на него, удивленная, как и остальные ребята. Мужичок невысокого роста, его живот почти выкатывается из-под пиджака. Он размахивает крохотными руками и говорит неожиданно басом:
– Где вы были? Мы ждем вас уже несколько часов.
– Нас? – переспрашивает Уильям и прищуривает глаза. – В смысле?
– Вы ведь музыканты, верно? Мы звонили вам, заказывали на свадьбу. У меня дочь сидит в платье, а вокруг так тихо, что повеситься можно! Вот, – он подходит к Гудмену и впихивает ему в руки несколько свернутых купюр, – здесь как мы договаривались, только шевелитесь, прошу вас, быстрее! Установка уже там.
Мужичок идет вниз по улице, а мы растерянно замираем. Уилл тупо пялится ему вслед.
– Какие еще музыканты? – спрашивает Кори. – Что это было?
Несколько секунд мы молчим, затем Уильям поворачивается к нам, и на лице у него играет уже знакомая мне хитрая улыбка.
– Это наш шанс, братец.
– Что?
– Тут двести баксов.
– Сколько? – переспрашивает Тэмми, но Джесси прикрывает ей рот и хмурится.
– Не кричи так, о’кей?
– Издеваешься? Нам просто так кучу денег дали!
– Давайте их отработаем, – предлагает Уилл, – все равно делать больше нечего.
– Отработаем? – переспрашиваю я и округляю глаза. – Ты спятил? Какие мы музыканты? Тут только Джесси играть умеет.
– Я сяду за установку, Кори тоже себе гитару поищет.
– Я на фортепиано в школе играла, – задумчиво говорит Тэмми, – ну так, пыталась.
– Вау! Отлично! Какие тут все талантливые. А мне что делать? Найти кастаньеты?
– А ты пой, – встревает, мать его, Кори, и я ошеломленно смотрю на него. У меня, наверное, лицо становится диким, потому что парень в панике отскакивает в сторону. – Ты же умеешь, Реган!
– Издеваешься? Ничего я не умею!
– О, так птенчик у нас поет.
– Не пою!
– Лгунья.
– Господи, Кори, я тебя придушу!
– Зачем? – улыбается Уильям. – Он просто хочет, чтобы ты раскрыла свои таланты.
– Я не буду петь.
– Будешь!
– Нет!
– Да! – Гудмен приближается ко мне и едва слышно шепчет: – Это мое задание, и ты обязана его выполнить.
Глава 8
Я сжимаю и разжимаю пальцы, сжимаю и разжимаю. Оглядываю толпу невидящими глазами и судорожно сглатываю. Что я здесь делаю, почему стою на сцене, держа старый микрофон? Что, черт подери, происходит?
Это сон. Страшный сон.
Опускаю взгляд, проверяя, на месте ли одежда. Фух, на месте. А ноги не приклеены к полу? Переминаюсь и киваю – не приклеены.
Что ж, значит, не так уж все и плохо. Вот только петь я не хочу и находиться под прицелом десятков любопытных взглядов, ожидающих от меня того, чего я не смогу им дать. Ну кто тянул Кори за язык? Додумался ведь меня так подставить. Еще и Уилл, естественно, не прошел мимо. Как же я сейчас всех жутко и люто ненавижу, давно я уже не чувствовала себя так по-идиотски.
– Раз, два, три, четыре, – кричит за моей спиной Уилл, и я оборачиваюсь через плечо, чтобы прожечь его испепеляющим взглядом. Кем он себя возомнил, черт возьми? Рок-звездой? Ох, что за бред? А он еще и лыбится! Боже, как же мне сейчас хочется вскочить с места и вмазать ему кулаком по довольной роже. Но парень ударяет по барабанам, Джесси громко вступает, и мне ничего не остается, как повернуться к зрителям и закатить глаза.
Какая несуразица. От безысходности я начинаю нелепо покачивать бедрами. Мы выбрали песню Джоан Джетт «Я люблю рок-н-ролл». Точнее, выбрал Джесси, а мы кивнули, потому что никто из нас нормально ни играть, ни петь не умеет. К счастью, слова я знаю, и уже от этого на душе немного легче. Хотя меня то и дело тянет схватить микрофон и со всей дури сначала врезать им по башке Кори, а потом – Уилла. Ну и Тэмзи можно хорошенько огреть. Она меня раздражает просто так.
– I saw him dancing there by the record machine, – начинаю я сиплым голосом и пялюсь на толпу. – I knew he must have been about seventeen.
Под широким навесом собралось человек так шестьдесят. Они стоят около накрытых столов и смотрят на меня, как на обезьяну в зоопарке. Но какая разница? В конце концов, один раз ведь живем, верно? Да и жизнь нужно не только классно прожить, но и синяки успеть понабивать. Унижение вполне входит в список дел каждого уважающего себя человека. И не стоит выделяться. Позориться так позориться, а главное – под хорошую музыку. Чертыхнувшись и осознав, что сделала я это вслух, я продолжаю старательно изображать соблазнительный танец.
– I love rock-n-roll, – пою я, сжимая в пальцах микрофон, – so put another dime in the jukebox, baby! I love rock-n-roll, so come and take the time and dance with me!
Какая-то женщина с блестящими от дешевого лака волосами хмурит невыщипанные брови – ей-богу, они у нее пол-лба занимают! И я наклоняю стойку с микрофоном прямо к ее лицу и громко, безнаказанно выкрикиваю «Ау!» в проигрыше.
Джесси крадется ко мне, мучая гитару, за спиной трещит ударная установка, я все думаю, что она развалится от оглушающего грохота и напора, с которым Уилл бьет по ней. Тэмми издевается над пожелтевшими клавишами фортепиано – ему наверняка столько же лет, сколько всем нам, вместе взятым, а Кори старательно теребит струны бас-гитары, которую он взял у какого-то мужика в зале.
Мы вместе выкрикиваем: «I love rock-n-roll», – и даже страх нас боится, боится наших звонких голосов, нашего намерения свести здесь всех с ума. Люди молчат, а мы горим, как горят звезды. Как горят мгновения, пролетающие перед глазами с такой скоростью, что ты обычно их не замечаешь. Но я чувствую. Здесь, внутри, я чувствую, как воспламеняюсь и возрождаюсь из собственного страха, как феникс из пепла.
Люди привыкли бояться самих себя, своих мыслей и желаний. Любая попытка быть тем, кто ты есть, понять, кто ты есть, кажется неверной. Тебе стыдно быть собой, стыдно делать то, что хочется, потому что ты должен делать то, что нужно, и это сводит с ума. У нас столько страхов, свихнуться можно. Но правда в том, что в этой жизни бояться стоит других вещей. Каких? Что твой страх публики перед раком? А что насмешки людей перед Холокостом или крушением самолета? Да, тебе кажется, свет клином сошелся на тебе и на твоих проблемах, но фишка в том, что это не так. Твои проблемы – не проблемы, если живут они только в твоей голове. Бороться – вот что главное. Нет ничего постыдного в желании быть тем, кем ты хочешь быть. Пробовать то, что на пути попадается, с головой в собственный мир погружаться, да так, что наизнанку выворачиваться; ошибаться и разбивать в кровь колени – нормально. Ненормально прийти к пятидесятилетнему рубежу без единого шрама. Ты вроде такой идеальный, нетронутый, правильный и разглаженный. Но жил ли ты, если тебя ничего не ранило?
Пот скатывается по моему лицу, я вытираю его тыльной стороной ладони и подхожу к Кори, покачивая бедрами. Мы сталкиваемся, тремся спинами, сходим с ума, как сходят с ума лишь те, кто ничего об этом не подозревает, и рисуем каракули в воспоминаниях друг друга. Я запомню этот его дикий взгляд. Пройдет время, оно нас разлучит, оно всегда так поступает, и ничего у нас с Кори не останется, кроме этого. Я рада, что однажды сяду за стол, подопру ладонями лицо и вспомню своего доброго друга, который никогда не был плохим парнем, но который, как и я, сходил с ума по жизни.
Джесси играет заключительный аккорд, Уилл ударяет по барабанам, и, тяжело дыша, я смотрю в зал, ожидая, что прямо сейчас в нас полетят еда, столовые приборы, а когда и это закончится, то стулья, обувь. Что там еще можно быстро кинуть в порыве минутного помутнения рассудка? Но толпа тихо и растерянно аплодирует, невеста, стоящая в центре – пухлая, круглая девица с красными непонятно от чего щеками, – молчит, а жених ее – весьма подтянутый молодой парнишка – хлопает длиннющими ресницами. Того гляди, мы взлетим от его растерянности.
– Молодцы-молодцы, – говорит мужичок, который впихнул Уиллу деньги, и быстро поднимается на сцену. Его лицо, похоже, скрипит от фальшивой улыбки. – А теперь мы с радостью послушаем следующую песню, более лиричную и подходящую для этой церемонии. Правда, ребята? – Посмотрев на меня, он цедит: – У нас тут свадьба, а не кабак, милочка, что вы творите?
В его глазах паника, в коленях – дрожь. Я пожимаю плечами, а Джесси подходит к микрофону и торжественно объявляет:
– Тысяча лет!
– Что? – шепчу я, подпрыгнув к нему. – Что еще за тысяча лет?
– Песня такая, – одними губами отвечает он и широко улыбается.
– А я знаю эту песню?
– Все ее знают.
– Ты ошибаешься, – продолжая глазеть в зал, сообщаю я, – понятия не имею, о чем ты говоришь, на ходу сочинять у меня не получается, гений, если ты не в курсе.
Джесси кланяется, отводит меня немного в сторону и показывает Уиллу, чтобы тот отбил бит. Боже, дурдом, меня так и тянет расхохотаться, но я сдерживаюсь и гляжу на Бонда со всей серьезностью, на которую только способна.