Реган, – выдыхает мама, и сердце у меня туго сжимается.
Я ощущаю вину, свалившуюся на мои плечи тяжеленным грузом, и замираю, прилипнув к полу. Внутри всё переворачивается. Мне так паршиво, что в глазах рябит и темнеет. Я зажмуриваюсь и прислоняюсь спиной к стене, словно она сможет меня удержать. Нет, не сможет.
Едва мама начинает говорить, я скатываюсь по ней вниз и оседаю на полу, положив голову на дрожащие колени.
– Ты где, Реган? Куда ты пропала, Реган?
– Мам, всё в порядке.
– Ты должна вернуться.
– Считаешь?
– Конечно! Реган, послушай, я всё понимаю, но здесь твой дом.
– Это вряд ли.
– Я ведь жду тебя, ты – единственное, что у меня есть, Реган. Ты слушаешь? Кроме тебя у меня только скрипящий по швам брак и разваливающийся коттедж. Возвращайся, милая, прошу тебя, я поговорю с отцом. Я скажу ему, чтобы…
– Прекрати!
– Нет, я скажу, я обещаю!
– Ему наплевать. Я не хочу возвращаться. И ты уходи. Слышишь?
– Я не брошу его. Он ведь твой отец, Реган. Ему очень плохо сейчас.
– Неужели так по мне скучает? – Я усмехаюсь и тут же виню себя за грубость. Но что мне еще остается? Я знаю, что не должна так говорить. Но как я могу вести себя иначе, если в моей голове нет ничего, кроме опасного яда, выпускающегося при любом упоминании об отце? Это защитная реакция, механизм. Этого не изменить.
– Он в больнице, Реган.
– В больнице? – переспрашиваю я, выпрямившись.
– Да. Что-то с сердцем, давление. Я не знаю, какая-то чушь, о которой врачи ни черта не говорят. Они все пялятся на меня, спрашивают о чем-то, а я молчу.
– Почему молчишь?
– Потому что я ничего о нем не знаю, Реган! Знаю только, что он пьет, как будто бы завтра подохнуть собирается! Что он любит трахаться на заднем сиденье машины и пиво, простоявшее в холодильнике пару ночей!
Я крепко зажмуриваюсь. Ее слова полоснули по мне, будто бритва. Раскрываю рот, дышу часто и ощущаю, как от отвратительной дрожи сотрясается мое тело. Мне вдруг хочется выкинуть телефон, разбить его, швырнуть подальше.
– Прости, – хрипит мать, – я не должна была этого говорить, не должна была…
– Ты выпила?
– Я не…
– Ты выпила! – Я киваю и с силой ударяюсь головой о стену. В глазах вспыхивают точки, а сердце сжимают невидимые когти. Как бы мне не хотелось сейчас слышать всё это, но я слышу. Я здесь и сейчас, и это паршиво и больно.
– Я немного выпила, правда. Я чуть-чуть, малышка. Ты вернешься?
– Нет.
– Реган, прошу тебя, ты нужна мне здесь.
– Я так не думаю, мам.
– Зачем тебе думать? – громко спрашивает она. – Просто вернись – и всё! Вернись, ты меня слышишь? Ты нужна мне, ты должна быть со мной рядом, когда мне плохо!
Я опускаю голову и прикладываю пальцы ко лбу. Сколько раз я успокаивала маму, сидела на кухне и прижимала ее к себе, хотя мои руки ныли от синяков и ссадин. Я делала это, потому что она нуждалась во мне. Но почему она никогда не думала, что и я нуждаюсь в ней? Что и меня нужно обнять?
Боль, которую я не ощущала уже очень и очень давно, вырывается из меня диким потоком. Я крепче стискиваю телефон.
– Знаешь, мам, – шепчу я, – мне кажется, вы друг друга стоите.
Я сбрасываю звонок и молча пялюсь на экран, понятия не имея, что делать. В груди так горячо, что больно дышать. Но я дышу – через силу, потому что так надо. Потому что у меня нет другого выхода. Я должна жить дальше, несмотря на все то дерьмо, что меня окружает. Я должна подняться и идти, ведь иной возможности не представится.
Я должна, но не маме, а самой себе.
Я поднимаюсь и бреду к туалету. Перед зеркалом поправляю волосы, умываюсь и замираю, растерянно глядя на свое отражение. Капли скатываются по щекам, падают на темно-коричневую майку, но я не обращаю внимания. Я просто смотрю на себя и тихо, размеренно дышу. У всех ведь есть проблемы. У меня вот предки не совсем адекватные, но у кого-то и похуже бывает. Верно? Я точно знаю. Люди болеют, умирают, с ума сходят. Близких теряют. Себя теряют.
Я опираюсь на край мойки и опускаю плечи. Бывает хуже, бывает…
– Ты в порядке? – раздается знакомый голос, и я оборачиваюсь. Глаза у меня красные, но я не плакала. Я ведь никогда не плачу.
– Да.
Уильям чешет нос и прислоняется спиной к потертой двери, складывает на груди руки.
– Ты что-то хотел?
– Тебя проверить.
– А зачем меня проверять?
– Друзья заботятся друг о друге, птенчик.
– О, а мы с тобой друзья, оказывается? Круто. Я не ожидала, черт, прости, для такого торжественного момента я плохо одета.
– Ничего, тебе идет. Синяки на лице и руках отлично подчеркивают глубину твоих полопавшихся в глазах сосудов. Поверь, здесь бы странно смотрелась чистая и отглаженная одежда. Драные шорты и майка – то, что нужно.
– Рада, что ты одобрил.
– Я не одобрил. Я только сказал, что синяки сочетаются с грязной одеждой.
– Ах, сочетаются! – Я щурюсь и приближаюсь к парню, ясно представляя, как размахиваюсь и врезаю ему. Мы оказываемся так близко, что я ощущаю странный запах мелиссы, исходящий от его кожи. – Меня уже тошнит от твоей грамотности. Откуда такие парни берутся? Может, ты с другой планеты?
– А ты, может, выиграла звание главной язвы Янгстауна?
– Я там каждый год побеждаю, котик.
– Я и не сомневался. Возьми. – Уилл протягивает мне тюбик с кремом и серьезно говорит: – Это от синяков. Будет покалывать, но зато болячки быстро пропадут.
– Не нужна мне твоя мазь.
– Это не моя мазь. Теперь возьмешь?
– Ничего я не возьму. Синяки и без нее пройдут.
– Так они пройдут через пару дней.
– А так через пару недель. Переживу.
Я упираю руки в боки, а Уильям с вызовом прищуривает голубые глаза. Впервые мне кажется, что он готов свернуть мне шею от злости и усталости.
– Просто. Возьми. Мазь. – Он подается вперед, а я отпрыгиваю назад.
– Не хочу! Себя обмазывай.
– Ты издеваешься? Будем из-за крема препираться?
– Я тебя не задерживаю. Это женский туалет.
– Это общий туалет.
– И что с того? Я сама как-то справлюсь, договорились? Под холодной водой руки подержу. Слышал о таком? Необязательно себя кремом измазывать вонючим, чтобы от синяков избавиться, умник.
– Что за детский сад, птенчик? – Уилл вновь надвигается на меня.
– Даже не приближайся. Я уже сказала, мне ничего от тебя не нужно.
– Ну значит, я не услышал.
– Всё ты услышал!
– Да, услышал, что ты собираешься руки под холодной водой держать.
Внезапно взгляд Уильяма вспыхивает ярким фейерверком, и я тут же понимаю, что обернется это холодной войной. Он быстро подходит к крану, а я со смехом отскакиваю в сторону, но не успеваю и пару шагов сделать, как оказываюсь наполовину мокрой.
Я визжу, а он сильнее зажимает пальцами поток воды, и капли летят мне в глаза, на одежду и волосы. Я закрываю лицо ладонями, а Уилл смеется, направляя водяные струи в мою сторону. В конце концов я срываюсь с места и несусь на него, намереваясь окунуть его чудесные светлые волосы в мойку. Но потом до меня доходит, что нагнуть его будет совсем непросто, и я подскакиваю к соседнему крану. Включаю холодную воду, набираю ее в ладони и плещу ему в лицо. Меня трясет от смеха, и я улыбаюсь так широко, что щеки сводит.
– Кажется, ты зря обмазывался этой дрянью, котик, – смеюсь я, наблюдая за тем, как Уилл свободной рукой протирает мокрое лицо. Вода попадает мне в нос, и от неожиданности я отшатываюсь. Черт! Я отвлекаюсь всего на пару секунд, а Уильям тут же оказывается рядом и обхватывает меня руками за талию.
– Кое-кто хотел подержать синяки под холодной водой, верно? А где у нас еще синяки, не только ведь на руках, я прав, птенчик?
– О боже, Уилл, прекрати, прекрати! – Я хохочу и не прекращаю смеяться, когда он начинает плескать холодную воду мне в лицо. Пытаюсь вырваться, но он так крепко обнимает меня, что любые попытки бесполезны.
Не знаю, когда до меня доходит, что я всем телом прижимаюсь к Уильяму. Но когда я это осознаю, щеки заливает пунцовой краской. Я уже не смеюсь, порывисто дышу, замираю, и Уилл застывает. Я думаю, он тоже лишь сейчас понял, что прижимает меня к себе так крепко, что я спиной ощущаю рельеф его торса, и мы оба буквально перестаем дышать. Я не могу пошевелиться и могу думать только о том, что горячие ладони парня сжимают мои плечи, затем медленно спускаются вниз по рукам, талии и останавливаются где-то на бедрах.
Его тяжелое дыхание обжигает мне шею, грудь сдавливает неизвестное чувство, и я поднимаю голову, чтобы встретиться с ним взглядом в отражении.
Уилл в зеркало не смотрит. Он смотрит на меня. Его взгляд смело путешествует по моим плечам, прилипшим к скулам волосам. Его щека касается моей, и мои колени подкашиваются по неизвестной рассудку причине.
В этот момент Уилл все-таки выпрямляется, и наши взгляды встречаются в отражении. Я никогда не чувствовала ничего подобного. Растерянность. Какая-то глупая неловкость и смущение. Сердце делает кульбит, а Уилл смотрит так пристально, что меня обдает жаром, словно меня окатили кипятком.
– Что вы натворили? – раздается громкий возглас, и я отскакиваю от парня. Мы оборачиваемся и видим разъяренную уборщицу. Она, словно дикая фурия, проносится мимо, подбегает к забрызганному зеркалу и сокрушенно качает головой. Вид у нее такой, словно мы не водой туалет забрызгали, а чем-то похуже. – Чем вы тут занимались? Что делали? Малолетние извращенцы!
Я не могу сдержать смех. Уилл тоже взрывается хохотом, однако потом виновато опускает голову:
– Мы согрешили.
– Осквернили сей храм, – подыгрываю я. – Он опасный искуситель. Перед ним очень трудно устоять, поймите. Я хотела, но не смогла. Даже сейчас…
– Иди ко мне…
– Вот, видите, я… я просто не могу. – Я хватаю Уилла за майку и резко дергаю на себя. – Спасите, у меня не получается сопротивляться, нет…
– Ближе, – требует он, сцепив руки за моей спиной, – еще ближе.