– Станет хуже.
– Знаешь, когда станет хуже? Когда я пойму, что упустил момент.
Я задумчиво наклоняю голову, а он встает на сиденье, раскидывает руки в стороны и улыбается, словно летит по горячему воздуху и не боится свалиться. Неожиданно я вижу в нем Уильяма. На лице у него такая же сумасшедшая ухмылка, а в глазах – непоколебимая уверенность в том, что безумие рационально и имеет причины.
Бенни включает музыку. Черт подери, Кори ведь прав! Почему нет? Если не сейчас, то когда? Если не я, то кто?
Я перекатываюсь на заднее сиденье, цепляюсь за друга и неуверенно становлюсь рядом, расставив в стороны руки. Ветер толкает меня назад, я едва не падаю, но Кори тут же хватает меня за руку, и я плыву рядом с ним.
– Я рад, что ты поехала со мной, Реган, – признается он и улыбается, – без тебя было бы совсем не так, слышишь? Я рад, что ты рядом.
– Я тоже, Кори. – Изо всех сил сжимаю руку друга и кладу подбородок на его плечо. Как же жаль, что некоторых чувств не передать словами. – Спасибо.
– Что?
Ветер откидывает назад наши волосы, звуки растворяются в воздухе, но я прижимаюсь к другу и повторяю:
– Спасибо!
– За что, садик ты мой?
– За все, гаденыш. Просто за все.
– Ты стала сентиментальной? – Он хохочет, а я пихаю его в бок. – Глядишь, так и плакать научишься, Реган!
– Ни за что. И не подумаю!
Меня качает, но вскоре я нахожу равновесие, расставляю руки, и мы с Кори кричим так громко, что горло сводит, а щеки щиплет. Бертрам смеется, поднимает руку, и я хватаюсь за нее, как за опору. Так мы и несемся вперед. И я готова так нестись вечно.
Я слышу Нью-Йорк еще задолго до того, как мы въезжаем в город. Сердце екает, оно предупреждает меня, что вот-вот разорвется на тысячи частей, и я чувствую, как учащается пульс, как мурашки несутся по коже. Трепет, дикий и восторженный, горит и пылает в груди. Во все глаза я смотрю на растущие вдалеке небоскребы, и ничто в моей жизни так меня не волновало и не притягивало, как сверкающее пятно, окруженное темным ореолом из вечера и облаков.
– Добро пожаловать! – говорит Бертрам и сбавляет скорость.
Мы оказываемся в другом мире: в мире, где усталость исчезает, едва перед глазами вырастают гигантские дома со сверкающими экранами; в мире, где люди бегут по улицам и сливаются с общим потоком, не утихающим ни днем ни ночью; в мире, где сплетены не только близкие, но и чужие, и их жизни взаимосвязаны, как корневая система. В мире, где город и люди дышат друг другом и задыхаются, не в силах перенести столько шума, хаоса и мистической привлекательности, свойственной лишь огромным городам.
Я никогда прежде не видела ничего подобного, и ребра сжимаются, сдавив в силках неподготовленное сердце. Я растеряна, ошеломлена. Не могу вымолвить ни слова, я даже не представляла, что города способны хватать за плечи и встряхивать, да так, что в глазах темнеет, а в ушах звенит. Нью-Йорк – мечта, иллюзия и идеал. Я читала о нем, но не думала, что когда-нибудь буду ехать по этим улицам, разглядывать витрины и прохожих. Так ведь не бывает. Не бывает так красиво и пугающе!
– Центральный парк, – сообщает Бертрам, и я перекатываюсь на другую сторону. Мы в нескольких метрах от огромного куска земли, засаженного деревьями, ветки которых не просто тянутся к небу, но украшены сверкающими фонариками. – Сходим туда, Ренни, ты полюбишь это место. Я точно знаю.
Поток машин рябит перед глазами. Я поднимаю голову и вижу, как на гигантских экранах крутят рекламу, как вспыхивают разноцветные буквы. Нью-Йорк – особый город. Агрессивный и характерный. Мало его любить, нужно, чтобы и он полюбил тебя. Я сразу чувствую эту связь. Ощущаю горячий поток, несущийся по венам.
Я уверена: здесь мое место. Среди хаоса, неразберихи и вечного побега от реальности. Вот где я хочу находиться, хочу закрывать глаза и теряться в собственных фантазиях. Хочу сталкиваться с незнакомцами, свихнуться на разговорах и ненужной болтовне, которая волей-неволей остается в памяти. Хочу отчаянно рваться вперед и понимать, что на финише меня что-то ждет, что усилия не напрасны.
Я протяжно выдыхаю, а Бертрам кладет ладонь поверх моей руки.
– Я знал, что ты влюбишься.
– В этот город невозможно не влюбиться.
– Да! Трудно устоять перед тем, что удивляет.
Я оборачиваюсь, вижу, что Бертрам смотрит на меня и глажу его по заросшему подбородку. Я рада, что он рядом, что он сжимает мою руку. Мне тепло с ним и спокойно. Бенни – часть той жизни, в которой всё было хорошо, и я, сама того не ведая, цепляюсь за него, как за спасательный круг.
Мы паркуемся у высокого здания со стеклянными стенами и выходим, не произнося ни звука. Смотрю по сторонам. Ноги заплетаются от усталости, но я все равно хожу туда-сюда, пытаясь вглядеться вдаль, увидеть что-то такое, чего еще не заметила.
«Додж» останавливается. Уилл выходит и растягивает губы в улыбке, увидев, как я пританцовываю у забора. Он подходит ко мне так близко, что я улавливаю запах мелиссы в воздухе, и заправляет мне прядь волос за ухо.
– Ты выглядишь счастливой, птенчик.
– Так и есть, Уилл. Даже ссориться с тобой не хочу. Хочу просто носиться по городу и кричать от восторга. Это невероятно.
– Я рад, что тебе нравится.
– Ты так говоришь, будто сам этот город построил, – язвит Тэмзи и потягивается. На ней какой-то прозрачный топ и драные джинсы. – Есть хочется, ребята. Я не шучу.
– Где тут можно перекусить, Бенни? – спрашивает Кори.
– Везде. Здесь на каждом углу забегаловки.
– А что с отелями? – Джесси, как всегда, сжимает в руке гитару. – Сколько в Нью-Йорке гостиниц для малоимущих путешественников?
– Гостиниц? Вы серьезно? Не выдумывайте! – Бертрам качает головой, и в его невероятно красивых глазах сквозит решительность. – Оставайтесь у меня.
– Хорошая идея, – хмыкает Уилл и задумчиво смотрит на Бенни. – Ты точно не против, если мы у тебя перекантуемся пару ночей?
– Нет. К чему ютиться в хостеле, если есть квартира?
– Классно мыслишь, Бенни, – усмехается Уилл, и я невольно подмечаю в его голосе нотку сарказма. – Так и поступим. Вот оно – хваленое нью-йоркское гостеприимство.
– Так, какие у нас планы? – зевает Тэмми и опирается о Гудмена, словно он ее личная подставка. – Куда сейчас идем? В кафе, а потом в «Серенити»?
– Я передумал насчет «Серенити».
– Что? Почему?
– Ну просто так. Решил, что сегодня мы с вами потеряемся.
– Где потеряемся? – недоумевает Кори, а я подхожу к Уиллу и улыбаюсь.
– В Нью-Йорке.
Высокие здания врываются в небо, исчезают далеко в темноте, и мне кажется, что те счастливцы, которые живут на верхних этажах, собирают в ладони звезды или облака.
Мы бродим по многолюдным улицам. Все вместе, как вырвавшиеся из клетки звери, не видевшие людей, не чувствовавшие на своей коже порывов ветра. Джесси предлагает заходить в каждое восьмое здание по Пятой авеню – улице в центре Манхэттена. Самая известная и невероятная улица в Америке, впрочем, ее даже сравнивают с Елисейскими Полями в Париже.
Мы проходим Эмпайр-стейт-билдинг на 34-й улице и Нью-Йоркскую публичную библиотеку между 40-й и 42-й улицами. Затем Бертрам указывает на Рокфеллеровский центр – крупнейшее офисное здание в Нью-Йорке – и вскользь бросает:
– Тут работает мой отец.
Я округляю глаза, а Кори примерзает к месту.
– Что? Здесь?
– Ага. Ну ничего интересного.
– Ничего интересного? – тянет Тэмми и так неожиданно оказывается рядом с Бертрамом, что он удивленно вскидывает брови. – Уверен, что неинтересно?
– А что хорошего? Я чеки от отца чаще вижу, чем самого отца.
– Хотелось бы и мне так. Мой отец вообще отказался меня финансировать, едва мне двадцать один стукнуло. Вот так просто. Хотя нет, наверное, сложно. В конце концов, не так уж и престижно мэру города обеспечивать дочь-самоубийцу, верно?
– Самоубийцу? – переспрашивает Бертрам. – В смысле?
– В прямом смысле. Не каждый день дочери с крыши прыгают. Вероятно, поэтому он и решил от меня отказаться.
– Но зачем ты это сделала? Почему?
Я подхожу ближе, потому что мне тоже непонятны мотивы Тэмзи. Я не люблю эту девушку. Возможно, я ее ненавижу. Но мне не по себе. Нет ее вины в том, что она такая, какая есть. Черствой ее сделала жизнь или другие люди. Это правило: сначала поступок, потом реакция – и никак иначе. Недоверие не возникает из воздуха, как и разочарование в окружающих. Гниль внутри обозначает лишь то, что люди уже успели обмануть вас и ваши ожидания.
– Мамочка хотела, чтобы я поступила в Принстон. Папа настаивал на Дартмуте. Мне же хотелось в Колумбийский, но это никого не волновало. Тогда я провалила тесты. – На губах у Тэмми появляется фальшивая улыбка. – Пришли результаты, мама их увидела и сказала: «Лучше бы ты бросилась с крыши». Вот я и бросилась.
Тэмми усмехается, а я отворачиваюсь. Внутри всё сжимается. Неужели у такого холодного и ядовитого человека, как Тэмзи Пол, есть чувства? Неужели она живая?
Девушка продолжает улыбаться, а ее глаза наливаются таким отчаянием, что оно сваливается на нас сверху и придавливает к земле. Родная мать предпочла видеть дочь мертвой. Лучше похороны ребенка, чем похороны репутации. Такие слова режут лучше скальпеля. Я уверена. Я знаю это.
Вновь перевожу взгляд на Тэмзи, а она смеется.
– Что вы такие кислые? Зато знаете, как теперь моя мамочка живет? Скучно живет. У нее вместо спальни комнатка в клинике. Опомниться она никак не может, бедная. Значит, я прыгнула и живу себе нормально, а у нее травма душевная. – Девушка нервно передергивает плечами и хохочет. – Слабенькая у меня мама. Отец поумнее. Просто сделал вид, что я не выжила. Вот это я понимаю. Вот это выход из ситуации.
Она идет вперед, а я ловлю взгляд Уилла. Парень чувствует то же, что и я. Никто не может услышать подобное и пройти мимо. Такие вещи оставляют следы.
– И вы познакомились…
– …в больнице, – тихо заканчивает Гудмен, поравнявшись со мной. Мы отстаем от ребят, следуя за ними хвостом. – Я тогда в баре подрался. Мне хорошенько лицо разбили, пришлось швы накладывать. Она ждала родителей в приемной после выписки, но никто за ней не пришел.