Просыпаюсь я к полудню. Солнце прячется за грозовыми облаками, и впервые мы не едем по жаре, а несемся, разгоняя прохладный воздух.
Не помню, как оказалась в салоне на заднем сиденье. Я протираю глаза затекшими руками, приподнимаюсь и вижу Уилла. Парень сжимает в левой руке руль, в правой – сигарету. Ветер из окна ерошит его светлые волосы, заставляет футболку колыхаться, но Уильям не обращает внимания, сосредоточившись на дороге.
– Тебе не холодно? – спрашиваю я и смущаюсь. Не знаю, что еще можно сказать, что надо делать. Несколько часов назад мы лежали вместе, крепко прижимаясь друг к другу. Теперь что? Притворимся, будто этого не было? Возненавидим один другого и продолжим войну?
– Как спалось? – Он поворачивается ко мне и выдыхает дым от сигареты.
– Нормально.
– Под утро погода испортилась. Я перенес тебя в салон.
– Да ты ниндзя. Я ничего не почувствовала.
– Вообще-то ты пыталась отбиваться. – Он затягивается и смеется. – Но меня сложно одолеть, особенно спросонья. Тебе не дует?
– Нет. – Странный разговор. Я поднимаюсь и прикусываю губу – о чем нам говорить? – Нам еще долго ехать?
– Минут двадцать.
– Ты знаешь, где найти твоего… хм, этого человека?
– Да. Есть адрес. – Уильям хмурит брови и выкидывает окурок в окно. Наверное, теперь, когда он пришел в себя и алкоголь выветрился из его головы, болтать со мной о семейных проблемах у него нет желания. – Тебе точно не холодно? Можешь взять мою куртку. Сейчас дождь ливанет. А на тебе это чудесное легкое платье.
Я осматриваю юбку, поправляю бретельки и решаю последовать совету Уилла. Беру его кожанку, просовываю руки и сразу же ощущаю запах мелиссы. Щеки мои краснеют, и я чувствую себя бунтаркой, совершившей преступление.
Нью-Хейвен – большой город. С Нью-Йорком сравнивать его глупо, но есть и в нем что-то, что притягивает глаз. Наверно, спокойствие. Я бы непременно сняла сериал о том, как люди бродят здесь по засаженным цветами улицам и завтракают на верандах.
Погода портится на глазах. Голубоватое небо затягивают тучи, они гремят, неохотно сталкиваясь над нашими головами, и клокочут, будто бы изголодавшиеся животные. Меня одолевает грусть. Я люблю дождь, люблю запах, исходящий от асфальта и земли, но еще я помню, зачем мы здесь и куда мы приехали. А потому наслаждаться прохладным ветром трудно и глупо. Вряд ли радуга обрадует Уилла, когда он встретится с родным отцом.
Мы приезжаем в один из спальных районов Нью-Хейвена, а я не могу отделаться от мысли, что дома здесь в точности такие же, как и в Янгстауне. Стоят в рядок с темными и одинаковыми кубиками из черепицы и прямоугольными зелеными лужайками.
Уильям сбавляет скорость, а я подвигаюсь к окну и с грустью изучаю коттеджи. В одном из них живет настоящий отец парня. Интересно, что он чувствует? Район неплохой. Так, может, и Фрэнк Фостер – хороший человек?
Мы останавливаемся. Перевожу взгляд на Уилла, а он с силой сжимает в пальцах кожаный руль. Глядит на дом, что стоит по правую сторону, и не двигается, не дышит. Превращается в статую с испуганными глазами.
– Ты как? – спрашиваю я, хоть и знаю, что вопрос глупый. – Идем?
– Да.
– Уилл, всё будет в порядке.
– Не будет, Реган. Но пошли.
Он выходит из машины и нервно вытирает ладони о колени. Уилл волнуется. Никак не могу смириться с тем, что даже он чего-то боится. И что мне делать? Понятия не имею, как себя вести, просто подхожу и беру его за руку. Кажется, он не замечает.
Мы идем по кирпичной дорожке, ведущей к двухэтажному домику. Трава здесь не просто зеленая, а ярко-изумрудная, блестящая от капель дождя, что начинают медленно падать на землю. Уилл останавливается перед дверью, втягивает воздух глубоко в легкие. Я крепче сжимаю его руку, а он говорит:
– Чушь какая-то.
– Ты справишься. Давай!
– Я не знаю, что сказать.
– Ты и не должен знать. Всё будет в порядке. Не бойся, Уилл!
Парень переводит на меня взгляд и серьезно кивает. Сердце у меня сжимается. Я никогда еще не видела его настолько растерянным. Впервые мне кажется, что Уильяму Гудмену действительно кто-то нужен. И этот кто-то – я. Невероятно.
Он стучит и переминается с ноги на ногу. Пальцы его так сильно сжимают мою ладонь, что она вспыхивает от боли. Но я терплю. Я вдруг понимаю, что физическая боль – полная чушь. Она убивает, изматывает, отнимает силы, но она не проникает в твои вены, не прожигает насквозь кожу. Душевная боль – это яд, дурман, лишающий рассудка.
Дверь открывается, и на пороге оказывается симпатичная девушка. Она высокая, худощавая. Глаза у нее ярко-голубые – как у Уильяма.
– Вы кто? – Она внимательно смотрит на нас. – Если что, Квентин в Лэйквуде и вернется только на следующей неделе.
– Квентин? – глупо переспрашивает Уилл.
– А вы не к нему?
Парень молчит. Впервые он молчит. Черт возьми, Уилл, скажи хоть что-нибудь. Но он не двигается. Испепеляет девушку озадаченным взглядом, и тогда шаг вперед делаю я.
– Мы ищем Фрэнка Фостера.
– Папу? Он на работе.
– На работе?
– Как и каждый будний день.
– А когда он вернется?
– Черт его знает! Дайте угадаю, вы задолжники? Всегда так. Летом студенты к нам в очередь выстраиваются, будто мой отец – тиран. Что завалили? Латынь?
Девушка вскидывает брови, а я повинуюсь инстинкту и киваю.
– Ага, латынь.
– Лучше ищите его в университете. Он там больше времени проводит, чем дома. На кафедре или в западном корпусе. Йель такой большой. Я была там однажды, хотела папе чего-нибудь из еды принести и заблудилась. Как вы справляетесь? Карту носите, что ли?
Йель? Теперь мой черед терять дар речи.
Настоящий отец Уильяма работает в Йельском университете? Хуже быть не может. Я неуверенно киваю, а незнакомка улыбается. Она вся искрится. Счастливая такая. Мне даже не по себе становится. Неужели люди могут улыбаться, любить свой дом, предков, свою жизнь. Не знаю, так ли это, но впечатление она производит светлое и теплое.
– Спасибо, – говорю я, растянув губы в улыбке, – прости, что потревожили.
– Ой, ладно. Удачи вам с латынью! – Она смеется, закрывает дверь, а мы так и стоим на пороге, не двигаясь, словно приклеенные. Уилл трет ладонями лицо. Затем спускается с крыльца. Я следую за ним.
– Нужно позвонить Кори, – говорит он.
– Зачем?
– Скажем, пусть едут в Рехобот-Бич. Мы их там подхватим. Не хочу делать крюк.
– Прямо сейчас?
– Прямо сейчас.
– Ты слышал ее? Нам нужно в университет.
– Нужно ли?
– Уилл! – Я нагоняю парня и поворачиваю к себе. Он смотрит куда-то поверх моей головы, а я упрямо сжимаю губы. – Сколько лет ты пытаешься встретиться с ним? Сколько раз ты говорил родителям, что собираешься по штатам проехаться, когда тебя тянуло сюда?
– Реган!
– Поставь точку. Остановись. Это последний шанс, иначе жизнь пронесется, пока ты бежишь от собственных страхов. Знакомиться с новыми людьми, исследовать потаенные уголки штатов, городов – интересно. Но ты живешь этим. Живешь дорогой. Хватит!
– Что ты предлагаешь?
– Встретиться с Фрэнком Фостером и вернуться домой.
– А где мой дом? – спрашивает парень, глядя на меня. – Где мое место?
– Сам решай. Считаешь, ты должен быть здесь, рядом с человеком, который когда-то бросил твою мать? Или ты должен скитаться по дорогам, рассказывая направо и налево, что у тебя нет дома, тогда как в Янгстауне тебя ждут родители?
Парень отворачивается. Он хочет уйти, но я снова беру его за руку.
– Хватит убегать.
– Я не убегаю.
– А что ты делаешь? – Мы смотрим друг на друга, и я думаю, что еще сказать Уиллу. Трудно заставлять человека делать то, что причинит ему боль. Но если мы уедем, унесемся отсюда на всех парах, станет ли ему легче? Не станет. Уильям должен взглянуть в глаза собственному страху. Он должен увидеть Фрэнка Фостера, чтобы вновь спать по ночам. – Осталось чуть-чуть, – шепчу я, – ты не можешь уехать. Не сейчас.
Уильям жмет пальцем переносицу. Смотреть на него невыносимо. Я молчу, а он несколько минут не двигается, размышляя о том, чего мне не понять. В конце концов, Уилл порывисто опускает руки и кивает.
– Идем.
Мне тоже хочется стать такой же сильной. Набраться смелости и сказать отцу правду. А она ведь не в том, что я его ненавижу. Мне было бы наплевать на его слова и поступки, если бы внутри пылала только злость. Правда – противоположна, потому мне и нехорошо, когда я о нем думаю.
Мы приезжаем в Йельский университет, и на небе вспыхивает молния, будто скупое предупреждение. Но я не верующая. Уилл – тоже. Мы не обращаем внимания на погоду, на ветер, разыгравшийся не на шутку, и идем к западному корпусу, как и посоветовала незнакомка.
Интересно, как мы его узнаем? Неужели будем подбегать ко всем мужчинам и спрашивать: «А вы случайно не Фрэнк Фостер? А, может, вы? Или вы?». Терпения даже на двоих у нас ничтожно мало, поэтому бродить по коридорам университета и играть в игру «Холодно-горячо» нет желания.
Я настолько поглощена мыслями об Уилле, Фрэнке и всей этой неразберихе, что даже не замечаю, как оказываюсь в том месте, куда стремилась последние годы. Я ведь думала, что буду здесь работать, писать о том, что меня волнует, делиться мыслями, мнением. А потом мечты рухнули. Но я все равно здесь. И как после этого расценивать жизнь? Чего же от нее ждать и на что надеяться, если она играет по своим правилам, о которых ты не имеешь ни малейшего понятия?
Я останавливаюсь возле огромной мраморной колонны и перевожу дух. Йель красив и притягателен. Мне вдруг думается, что писатели здесь наверняка всегда полны вдохновения, ведь нельзя бродить по таким коридорам и не ощущать себя частью чего-то прекрасного.
Оглядываюсь, изучаю студентов, снующих между корпусов, и неожиданно замечаю мужчину, вышедшего из невысокого здания. Он прикрывает голову коричневым портфелем – прячется от дождя, несется куда-то, кивая прохожим.