Конечно, нужно появиться в Москве до… объясниться, не дать, не позволить, украсть. Сколько до свадьбы? Три месяца. Так. Едет прямо сейчас, нет, нужны деньги, последнее – пустяк. Что сказать матери? Скажу, как есть. Господи, как больно! Мать не стала допытываться. С первой получки протянула деньги и попросила об одном – чтобы вернулся. Стояла весна. На деревьях зелеными ростками выстреливали почки, на полях горела прошлогодняя трава, тянуло сладковатой прелью с огородов. Прошедшая зима вспоминалась сквозь густой туман болезненных грез.
Как невыносимо долго тянется порой время. Стоя на перроне в ожидании посадки, он курил одну сигарету за другой, пока не стали леденеть руки и подкатывать тошнота. Возможно, что именно с того дня он стал заядлым курильщиком. А чего стоили длинные остановки! Бальзамов лежал на верхней плацкартной полке, отвернувшись к стене. Прошло двадцать часов с того момента, как его родной город, дымя огромной заводской трубой, растворился вдалеке. Движение, дорога, мерное покачивание вагона, мелькающая земная твердь, проносящиеся леса, плывущие мимо селения, все это, неожиданно для молодого человека, стало вдруг спасительным лекарством. Наступило облегчение… Бедная мама, деньги ей сейчас ой как нужны. А я проматываю. Всё верну, отработаю. Правильно ли я поступил? Может, не надо было? Показалось, померещилось, нет никакой любви. Гормоны сплошные. Блажь избалованного идиота. А-а, о матери вспомнил. С чего это вдруг? Но, если всё по настоящему? Как разобраться? Проверить?
– Стоянка пять минут, – громко объявил надтреснутый голос проводницы в конце вагона, – не выходить.
…Пять, так пять, хоть триста двадцать пять… Бальзамов спрыгнул с полки и, подхватив на плечо спортивную сумку, решительно направился к выходу.
– Молодой человек, поезд ждать не будет. – Женщина в синей форме громогласно высморкалась.
– Передайте ему мои самые наилучшие, так сказать…
– Чаво, рехнулся что ли?
– Навроде того.
– Вот дурак недоразвитый.
– До Москвы-то далеко?
– Да двести пятьдесят. Гвоздь в одном месте никак прорезался?
– Насморком боюсь заразиться.
Проводница прыснула:
– Так я ж тебе ничего такого не предлагаю.
– А я сам от соблазна подале.
ГЛАВА 13
Вячеслав мягко оттолкнул женщину и спрыгнул на насыпь. Поезд тронулся, унося застывшую в проеме рабочего тамбура проводницу с выпученными от удивления глазами.
– Счастливого пути. Желаю не болеть.
В ответ рука в синей униформе прыгнула и принялась ожесточенно крутить у виска.
Спустя минуту наступила пронзительная, звенящая тишина… Чуть-чуть не доехал. Действительно недоразвитый. Ну, что же ноги, мои ноги, несите по следу ветра. Может, он знает, где правда моя зарыта.
Но далеко уйти он не смог. Из-за полуразвалившейся станционной стены прокашлял скрипучий бас:
– Закурить не найдется? Уши совсем опухли.
Бальзамов хотел сказать, что не курит, и пойти своей дорогой дальше. Но неожиданно на пути возник тощий, белобрысый подросток и прошепелявил высоко, почти визгливо:
– Фто, не знаефь, как вежливо дать хорофему дяде сигарету?
– А ты фто, фестерка фто ли? – передразнивая оппонента, ответил Вячеслав.
– Че сказал? – белобрысый, выбросив вперед худые руки, толкнул обидчика.
После такого толчка можно было, просто, посмеяться и ответить небрежной оплеухой. Но, что это? Отличный боксер обескураженно грохается на обе лопатки в апрельскую лужу. Тут же над ним вырастает еще один подросток с занесённым над головой колом.
– Погоди, Цыпа, – раздался скрипучий бас, – он же новенький. Не знал о вежливости. Замесить еще успеется.
Бальзамов, наконец, сообразил, что этот рыжий Цыпа просто подполз к нему сзади на четвереньках, когда он разговаривал с белобрысым.
– Опять «погоди»! – обиделся Цыпа, – Так колом и не дал ни разу чвакнуть. Всё погоди, да погоди.
– Охолони, Цыпа, – обладатель баса наклонил лысую, шишковатую голову с широким, приплюснутым носом над поверженным, – для голубя спытаньице одно заготовлено. На пруду-то ледок ещё стоит. Вот и пусть выбирает: колом получить или по ледку прогуляться.
– А если по ледку не захочет, тогда колом можно а, Хижа?
– Вот тогда и чвакнешь. Пакле тоже разок-другой дашь, пусть потренируется.
– Мужики, а чего у вас все клички женского рода? – Бальзамов попытался пошутить.
– Фто, какого рода, козел? Хижа – это хижина дяди Тома. А Дядя Том, фто, женского рода, фто ли?
– Хижа, разреши колом! – взмолился Цыпа.
– Успеется, я сказал! А ты, голубь, денежки из штанов вымай, замочишь ещё вдруг.
– Хорошо, дайте встать. Неловко в луже-то, как-то.
– А ты уж изловчись как-нибудь. Мы не гордые, не таких празднолежащих видывали.
Бальзамов понял, что пытаться найти общий язык бесполезно. Нужно соглашаться на любые, самые дикие предложения и ловить момент. Хорошо ещё, что этот Хижа – любитель садистских забав, а то бы колом прямо на месте пригвоздили, и труп – в холодный пруд. Он вытащил бумажник из заднего кармана и протянул Цыпе.
– Держи. Только не убивай, – нарочито плаксиво протянул Вячеслав.
Цыпа воткнул кол остриём в землю и радостно оскалился. Бальзамов подбросил бумажник, отчего Цыпа, забыв про кол, попытался поймать желанный предмет двумя руками. Но жадные ладони налетчика не успели коснуться вожделенной кожи. Лежащий на земле человек, согнув ноги, быстро подтянул колени к подбородку и, качнувшись на лопатки, резко выбросил правую ногу. Расчет был на невысокий рост противника. Удар, снизу вверх, под челюсть тряхнул рыжую копну волос, клацнули гнилые зубы, и тело, оторвавшись от земли, пролетело полметра и рухнуло на насыпь. Бальзамов молниеносным движением вскочил на ноги, завладевая колом. Пакля из-под рубахи блеснул ножом, потянув за щербатую рукоятку. Но кол обрушился на запястье с такой силой, что послышался хруст кости и лезвие, тускло и недовольно блеснув, звякнуло на мелких камнях. Только всё это были цветочки. Лютую опасность являл собой Хижа. Из какой-то невероятной паучьей стойки он бросился на врага. Миг – и жилистые ноги обвились вокруг туловища, скрестились за спиной в замок и сдавили рёбра двумя страшными кольцами. Руки, впившись в лицо, большими пальцами надавили на глазные яблоки. Бальзамов, застонав от боли, повалился навзничь. Клубок из двух сцепившихся тел покатился в небольшую низину со стоячей водой.
С огромным трудом наш герой оторвал от лица костистые щупальца Хижи и нанёс короткий прямой в горло. Железное кольцо на рёбрах ослабло. Вячеслав вывернулся из захвата и пробил двойку с колен. Потом вскочил на ноги и нанёс страшный удар носком ботинка в солнечное сплетение. Соперник хрюкнул и, захрипев, ткнулся лицом в лужу. Бальзамов, тяжело дыша, попытался оглядеться. В глазах гуляли огромные черные пятна, сквозь которые различить что-либо было почти невозможно. Спотыкаясь, он выбрался из низины. На тропинке Пакля с переломанной рукой корчился от боли… Добить? Хватит с него! Куда делся Цыпа? Кстати, кола тоже нет!..
– Где бумажник?
– У Цыпы. Убежал, падла! Ну, ничего, Хижа его достанет.
– Куда убежал?
– Да, не знаю я!
– Сейчас я тебе сломаю вторую руку, и ты будешь долго гадить в штаны и жрать из миски по-собачьи.
– Туда, – пакля махнул здоровой рукой в сторону леса.
– Веди.
– Не могу. Больно. Очень больно! Да и Хижа один помрет.
Бальзамов хлестанул затрещину по уху и, когда подросток опрокинулся на землю, наступил на больное место. Пакля заорал километров на пять.
– Идем! Пусти!
– Вставай! – победитель убрал ногу. – Быстрее, я сказал!
– Пофли, пофли. Чего орать-то.
Они побежали по кривой тропинке к зеленой опушке леса. Пакля, то и дело, охал:
– Сейчас, сейчас, уже скоро. Он наверняка в фалафе.
Скоро, из глубины чащи вынырнула маленькая поляна с растущей посередине березой, к которой притулился кособокий шалаш. Вячеслав оттолкнул белобрысого и, мягко ступая, обогнул поляну, подойдя к шалашу сзади. Сквозь щели было видно, как Цыпа, сидя на спортивной сумке, пересчитывает деньги… Вот ты где, родной. Подошва ботинка наискось врезалась в тонкие жерди, и все сооружение рухнуло на голову и плечи незадчливого вора. Бальзамов прыгнул и всей массой придавил шевелящуюся кучу. Послышался стон:
– Больше так не буду. Отпустите, пожалуйста!
– Ладно, выползай. Но просто так вы не отделаетесь. Пойдем вязать эту скотину, Хижину дяди Тома. Пусть полюбуется на бывшее жилище.
– Зачем он вам? Чем больше вы его трамбуете, тем сильнее он потом на нас отыграется, – скулил Цыпа. – Прошлый раз он Паклю подвесил за руки на дереве и, уж было, под пятками огонь разжечь хотел, да я отговорил. Обещал, что в следующем налете постараемся.
– Чем же он вас приманил?
– Ничем. Просто, если уйдем, то житья никому не даст. У меня сестра. Вот я и хочу долг побыстрее отработать, чтобы не быть обязанным.
– Что за долг?
– Да, карточный.
– Поэтому ты меня хотел сразу колом пришпилить, чтобы наверняка.
– Ну, вроде того. Я же так никого ни разу и не ударил.
– Благодари Бога. Хитрый этот ваш Хижа. На мокрое идти не хочет. А зачем? Лишний срок мотать придется. Тебе сколько лет?
– Пятнадцать. Хижа никогда не дерется. Сегодня я первый раз увидел. Ловко вы его. Обычно он предлагает клиенту на выбор, если тот, конечно, не хочет получить колом, то по ледку прогуляться, то на проходящий поезд запрыгнуть. И, при этом, всегда догола раздевает: хоть мужика, хоть бабу. Сядет, смотрит и ржет, как лошадь.
– Извращенец.
– Голым не всякий человек в милицию пойдет. Никто не хочет быть посмешищем. Люди свой позор забыть стараются – так Хижа объяснял – потому только слухи одни, а их к делу не пришьешь. К тому же, он своих, деревенских, не трогает, все по приезжим промышляет.
– Психолог ваш Хижа. Как ты думаешь, где он сейчас?
– Тебя караулит, – Цыпа перешел на «ты», – и Пакля наверняка уже при нем.