– Ужасная история, приятель, но она не объясняет, как дело дошло… ну, ты понимаешь, – до того, что оно представляет собой сегодня, – сказал я. В моем голосе слышалось разочарование.
– Ага, ya entiendo[155], – сказал Хуанка. – El Milagrito всегда был особенным. Он уже был таким, когда Соня вытащила его из материнского чрева. Ну, ты понимаешь… encogido[156]. Они все время говорили, что el chamaco[157] умрет, что Соня вытащила его из рук Костлявой в последний возможный момент и Костлявая придет за ним. Ну, ты же знаешь, как люди умеют говорить такие вещи. Они говорили, что невозможно оставить живым то, что должно было умереть, что это против воли Господа. Соня их не слушала. Она отнесла его к brujo[158], и тот немного поработал с ним. Le hizo una limpia. Lo protegiо́ contra el mal de ojo[159]. Он сказал, что малыш пришел в этот мир с La Huesuda и выжил. Dijo que era un niño sagrado[160]. Через несколько месяцев после его рождения una vieja del barrio vino a casa de Sonia[161]. Она сказала, ей приснился сон про внука Сони, что этот мальчик от Бога и может защищать людей, поэтому-то Бог и оставил его живым. Она сказала, что мальчик – milagrito, маленькое чудо, ты меня понимаешь. Соседка попросила у Сони ноготок мальчика. Соня решила, что все это ерунда, но она была расположена к соседке. И дала старухе ноготок мальчика, и на этом делу конец. Но приблизительно месяц спустя, старушка эта снова пришла к Соне. Ее сын был уличным торговцем и рассердил не тех cabrones. Они пришли за ним. Llenaron la casa de plomo[162]. Ее муж и три сына были убиты. Она сидела перед телевизором, и с ней ничего не случилось. Пули облетали ее, и ни одна из них ее не коснулась. Она сказала Соне, что это и есть доказательство святости мальчика. Слух быстро распространился. No hay correo más rápido que el chisme en el barrio[163]. Соседи стали регулярно к ней захаживать, просили ноготок, или прядку волос, или что угодно. Соня поняла, что это идеальный способ оплачивать медицинские счета, покупать молочную смесь для грудничков, подгузники и всякую такую херню. Возможность заработать немного денег свалилась ей прямо в руки, ты меня понимаешь? Она стала брать деньги. Люди платили, не говоря ни слова. Да, черт возьми, они были счастливы платить. Я думаю, что церковь научила людей: спасение и защита всегда доступны, только денежки заплати. Как бы то ни было – бриллиантовая лихорадка.
Рэкет. Ложь. Мальчик, которого наркотики обратили в нечто совершенно бесполезное, каким-то образом стал религиозным сокровищем. Мы, однако, получили не ноготок и не прядку волос. Мы получили целый гребаный палец. И Хуанка заплатил за него кучу денег. Соня была блестящей старухой, но еще и монстром. А это превращало нас в нечто еще худшее. Я вспомнил шрамы на теле мальчика, отсутствующие части тела. И совсем не маленькие. Это означало много людей и много денег.
Все, кто уносил его части, и те, кто позволял это, заслуживали судьбы хуже, чем его судьба.
Я подумал об Аните, о том, что ее крохотное тело подвергалось всем этим тестам и инъекциям, и то, что осталось от моего сердца, снова содрогнулось от боли.
– У нас нет ничего подобного – ни волос, ни ногтей. У нас целый гребаный палец. Когда случился переход на более высокий уровень?
– Ну, ты же знаешь, как это бывает, мужик. Пошли слухи, – сказал Хуанка. – У дам есть сыновья, и эти сыновья не хотят умирать. В конечном счете к ней стали приходить даже sicarios[164]. До них дошли слухи о существовании niño milagroso[165] в этом районе, о том, что если у тебя есть его малая частичка, то пули тебе не страшны. Scarios всегда заполняют пространство между пулями и молитвами, жертвами и всяким говном, и они готовы были платить большие деньги, но им нужно было что-нибудь посолиднее ногтей и волос.
Соня жила нелегкой жизнью. Счета. Еда. Аренда. Бензин. Наемный убийца предложил ей много денег за зуб. К тому времени у парнишки уже было пять или шесть зубов. Наемный убийца хотел носить этот чертов зуб у себя на шее. Соня сказала «нет». И тогда убийца наставил на нее пистолет. Она взяла деньги. El cabrо́n сам извлек зуб из десны мальчика – вышиб его рукоятью пистолета. Тут нужен особый вид скотины, чтобы колотить ребенка по лицу рукоятью пистолета, верно? В общем, тогда-то она и обзавелась охранником. А бизнес El Milagrito продолжал расти. Наемный убийца, чувак по имени Мартин, стал известен под именем El Fantasma[166]. Он вышвыривал cabrones из дома направо и налево, и никто не мог ему возразить. Тут ходят слухи о том, как его застрелили, как пули проходили сквозь него, будто его там и не было. Все это стало нарастать. Стало приходить больше людей. Теперь у нее появилась ее собственная церковь со всеми атрибутами. Люди приходили в воскресенье помолиться El Milagrito. Покупки у нее делали влиятельные люди, местные и приезжие из Мексики. В этом ебаном бизнесе очень важна протекция, ты меня понимаешь.
Я представил себе, сколько боли вынес этот малец и сколько боли его еще ждет. Боли, с которой он не может бороться, ни даже слова сказать против.
Я представил себе Аниту приблизительно в такой же ситуации. Вообразил говнюков вроде Хуанки и меня в ее комнате, вот мы оплачиваем кусочек ее плоти и уходим с ним. Это было бесчеловечно. Я никого не резал, но Соня на моих глазах сделала это – отрезала его палец. Я стал соучастником. Я был не менее виновен, чем она и Освальдито, который придерживал ноги ребенка так, будто Соня всего лишь стригла ему ногти. Жить с этим, если останусь живым, мне будет нелегко. Я решил сообщить об этом в полицию, как только мы вернемся.
– Мы скоро уже остановимся? – раздался с заднего сиденья голос Брайана. Его голос напоминал кваканье лягушки.
– Очень скоро, – сказал Хуанка. – Следующая остановка Озона. Нам нужен бензин. А мне нужен кофе.
Глава 13
Мы заехали на заправку рядом с федеральной трассой. Брайан вышел из машины, остановился, держась за дверь.
– Жрать хочу, – сказал он. Судя по его виду, стоять прямо ему было нелегко. Капли пота покрывали его лоб, а волосы походили на обрывки старого ковра, прилипшие к больной собаке.
– Ты здоров, чувак? – спросил я. Впереди перед нами с пневматическим вздохом распахнулись двери мини-маркета, и Хуанка вошел внутрь.
Брайан сделал два шага вперед и чуть согнулся в пояснице, как человек, сгибающийся под грузом тайн.
– Это… это все лед, старина. Я стараюсь завязать. Я хочу вернуться, освободившись от этого. Ради ребенка. Когда я вернусь домой с деньгами, мы со Стеф соберем пожитки – и в путь, в места получше, но я знаю: это может произойти, если я завяжу. Она мне сказала об этом перед отъездом. Утром я принял чуток, но гораздо меньше, чем обычно. Вот и все. С тех пор меня ломает. – Он покопался в карманах, извлек оттуда погнутую сигарету и зажигалку, закурил, затянулся сигаретой так, будто она знала ответ на что-то внутри него.
Я не знал, что ему сказать. Наркомания – это монстр. Я видел, как этот монстр погубил мою мать, украл ее юность и улыбку, уничтожил ее вены, так что ей пришлось колоться в ноги, а потом в шею.
– Все в порядке, чувак, – сказал Брайан. Правая сторона его рта скривилась в приближенном подобии улыбки, когда он выпустил облачко дыма. – Все будет в порядке, нужно только поесть что-нибудь.
Он затоптал сигарету каблуком, и мы вместе вошли в мини-маркет. Я купил перекусить (такая еда заставила бы Мелису нахмуриться) и кофе в стаканчике, обещавшем вкус латте с ванильным запахом.
Мы расплатились и направились назад к машине. Хуанка заправлял машину и проверял свой телефон. Брайан вернулся в машину на прежнее сиденье сзади. Я сделал несколько шагов в сторону зеленой зоны за последней колонкой. Старик выгуливал собаку. Он сильно кашлял и чесал себе яйца. Это напомнило мне Освальдито.
Где-то вдалеке взревело что-то крупное. От этого звука, протяжного и утробного, у меня кровь застыла в жилах. Я посмотрел в сторону этого звука, но увидел только густой черный туман, как дым из фабричных труб. Ничего дальше конца улицы увидеть было невозможно.
Когда дым рассеялся, и я увидел что-то, повисшее на фонаре, оно тихонько покачивалось туда-сюда, движимое ветерком, которого я не чувствовал. Я сделал несколько шагов в том направлении и остановился. Заупокойный звук возник снова, слишком громкий и органичный, чтобы быть звуком, производимым машиной, слишком мощным и грохочущим, чтобы нести хорошие вести. Я продолжал идти, глядя на то, что раскачивалось на фонаре. Оно походило на большую куклу.
Страх сжал мою шею сзади ледяными пальцами.
Я перешел на бег – на тот бег, когда ты продвигаешься вперед с отчаянно малой скоростью. Я уже подбегал к фонарю, когда мои колени с хрустом ударились об асфальт. Я поднял глаза на куклу.
Ветерок шевелил ее волосы.
На ее белом платье виднелись голубые пятна.
Я знал: это были киты.
А на фонарном столбе висела Анита.
– Эй, Марио, я закончил.
Изображение исчезло. Моя девочка ушла, кукла ушла. Старик вернулся. Собака засунула голову в траву, ее уши ниспадали ей на морду. Мне нужно было взять себя в руки. И сделать это быстро.
Когда мы снова выехали на шоссе, Хуанка не стал включать музыку. Вместо звуков музыки салон наполнялся странно завораживающими звуками – кондиционера, колес, катящихся по асфальту, и нашего дыхания. Брайан вскоре уснул, и звук, издаваемый им, изменился. Есть что-то в напряжении, которое утомляет тебя, а его тело подвергалось целой комбинации стрессов, страха и демонов его метамфетаминовой наркомании. У меня этот ублюдок вызывал сочувствие.