[172]. Я и не жду этого от тебя. No me conoces de nada. Pero ese…[173] – Хуанка еще понизил голос и чуть подался вперед. – Ese cabrо́n está comiendo hielo en el baño ahorita. Si yo fuera tú, tampoco confiaría mucho en е́l. Quiere un chingo de lana para empezar una vida nueva. Sin ti en el medio, los dos cobramos más[174]. Может, ты думаешь, что он твой друг, но ты должен понять, что ты всего лишь тело между ним и кучей денег.
– Как и ты. Если он подумывает, не убрать ли ему меня, то почему ты думаешь, ему не приходят в голову такие же мысли и относительно тебя?
– Именно поэтому я и приглядываю за ним.
– Почему тогда не отделаться от него? Ты все еще можешь позвать кого-нибудь другого.
– Две причины. Во-первых, приглашать кого-то другого уже поздно. В настоящий момент у них и без того численное превосходство. Во-вторых, некоторые из тех, кого мы собираемся убить. Они будут последними на моем счету. Моя квота уже выполнена. Теперь я это знаю. Если я убью кого-то еще… до того, во время того или после – Костлявая придет за мной. Так устроена жизнь. Мне нужен кто-то, кто возьмет часть груза в виде этих призраков на свои плечи. Ты понимаешь, о чем я?
– Окей, – сказал я, растягивая гласные; я не был уверен, что Хуанка не пудрит мне мозги.
– Слушай, ты что-нибудь знаешь о немигающем юродивом?
Я ничего не знал о немигающем юродивом, а потому отрицательно покачал головой.
– Слушай, это был хороший чувак. Белый. Его звали Айзек. Все перед делом приходили к нему. Он словно умел общаться с богом и дьяволом в один день и говорил тебе, что произойдет.
– Так почему, черт побери, мы не нанесли визит к нему, а не к этому говну в Сан-Антонио? – спросил я.
– Этот чувак не дает людям того, что смог дать нам El Milagrito. Кроме того, он исчез. Se lo tragо́ la tierra[175]. Он столько лет общался с иным миром, что, наверное, рассердил не того парня. Я слышал, что к нему в контору заявились шесть cabrones, все с пистолетами. Они вошли и принялись палить. Кто-то услышал выстрелы и вызвал фараонов. Стрельба прекратилась до приезда фараонов. Они стояли снаружи и орали – ты знаешь, как они это делают, но оттуда никто не вышел. Наконец они вошли внутрь и обнаружили там шесть мертвых cabrones, у всех глаза выковыряны и засунуты им во рты. Все это долбаное сооружение было пробито пулями, как решето, но крови на полу не было, кроме той, что натекла из пробитых черепов наемных убийц. А юродивого они так и не нашли.
– И что ты этим хочешь сказать?
– Я хочу сказать, что за неделю или около того до его исчезновения я приезжал к нему. Он сказал, что мой мешок полон. Я должен перестать убивать за деньги. А не перестану – мне конец.
– А нынешний случай – он что, какой-то дру…
– Ты про нынешний случай не беспокойся. На этот раз все в порядке. Эти cabrones заслужили, что получат. После этого я в завязке. Любое лишнее тело сверх тех, кого мы уложим, перетянет чашу весов на неверную сторону.
Понять его мысль о том, что он убивает только тех, кто этого заслуживает, было легко. Люди, которых убивал я, тоже заслужили смерть, но они не преследовали меня в сновидениях.
Молчание – иногда единственный выбор, поэтому я кивнул Хуанке. Я вырос в Пуэрто-Рико среди людей всех религий и знал, что смерть – дело серьезное, и никто не хочет вешать на себя такое число призраков, с каким он не сможет совладать. У меня не было основания верить Хуанке и думать, будто Брайан, чтобы увеличить свою долю, намерен пустить в меня пулю, как только деньги окажутся в наших руках. С другой стороны, и оснований не верить Хуанке у меня тоже не было. То же самое касалось и самого Хуанки. Мы с Брайаном знали друг друга. Время от времени общались. Он пришел, когда я опускал в землю гроб с дочерью. Из этого никак не вытекало, что мы друзья. Теперь я общался с Хуанкой, но и это не означало, что мы друзья. Ничто из этого не означало, что кто-то из них считает мою жизнь дороже моей доли. Может быть, Брайан споласкивает лицо и думает о том, что ему нужны силы, чтобы вырастить ребенка. А может, он накачивается льдом и думает о том, как меня укокошить, чтобы на мою долю устроить свое будущее. Жизнь – это то, что происходит между событиями, про которые, как нам кажется, мы знаем все, и событиями, про которые мы узнаем слишком поздно, чтобы что-то предпринять.
– Нелегалы гребаные.
Эти слова раздались где-то за моей спиной. Они ворвались в шум в моей голове и начисто пресекли все мои прочие мысли. Расовое унижение всегда оказывало на меня такое действие. Это как если бы кто-то в церкви проорал «я имел вашу мать». Мысль о том, что кто-то думает, будто определенный цвет кожи или место рождения делает тебя хуже или лучше, чем все остальные, показывает уровень глупости, который моя голова не в состоянии представить. Как это ни печально, именно такой бездонной глупостью я был окружен со времени моего возвращения из Пуэрто-Рико.
Я посмотрел на клиентов, сидящих за другими столами. Старик в синей рубашке в клетку и бейсболке с символом «Джон Дир»[176] сидел в одиночестве через стол от нас, он склонялся над тарелкой, заправлял вилкой в рот капустный салат. Его длинный искривленный нос и поза наводили на мысль о старой птице. За другим занятым столиком сидели трое. Все – крупные ребята. Двое из них толстяки, возможно, братья, – с одинаковыми каштановыми бородами и отступающими наверх линиями волос. Третий был тощим парнем со слабым подбородком, который каким-то образом переходил в шею. Все они были одеты как строительные рабочие: рубашки с длинными рукавами, большие ботинки, покрытые грязью, краской и цементом, и джинсы, которые своими пятнами самого разного происхождения напоминали камуфляжную одежду.
– Расслабься, – сказал Хуанка.
Я посмотрел на него, и вдруг игнорировать и дальше его татуировку на лице стало невозможно. Как и изображения, покрывающие его руки.
Когда проводишь время с кем-то, выделяющимся из других, длительный контакт с необычностью этого человека начинает эту необычность скрадывать, а его отличия, такие очевидные при первом знакомстве, становятся частью твоей реальности. Хуанка внешне был олицетворением гангстерского насилия, но я перестал замечать его акцент, его постоянные переходы на спанглиш, его набор татуировок на руках, шее и части лица, которые делали его ходячим клише из какого-нибудь говеного боевика, где хороший – всегда мускулистый белый парень с золотым сердцем.
– Они даже не с тобой говорят, чувак, – сказал Хуанка. – Ты ведь не нелегальный работяга из Мексики, верно? Брайан сказал, что ты пуэрториканец – латинос.
Он улыбался искренней улыбкой простого смуглокожего человека, признающего уникальную непохожесть смуглокожего ни на какого другого.
– Да, но эти с…
– Не обращай на них внимания. Все в порядке. Esos güeyes se pueden ir a chingar a su madre. Nosotros tenemos cosas más importantes que atender. Tenemos[177].
– Вы уже выбрали?
Я посмотрел на официантку. Она принесла три пластмассовых стаканчика с ледяной водой в одной руке, а другой раскладывала столовые приборы, завернутые в салфетки.
– Сэндвич с копченой свининой и картофельный салат на гарнир для джентльмена, который удалился в туалет… мне, пожалуйста, копченую индюшатину с постной грудинкой в одном блюде, а на гарнир салат из капусты и картошки, – сказал Хуанка.
– А вам? – в ее голосе не слышалось особой любезности.
– Мне то же, что и ему, – сказал я, кивая на Хуанку. Она ничего не стала записывать, просто ушла.
Брайан вернулся к столику. Волосы у него были влажные. Глядя на него, я мог бы сказать, что этот человек пробудился наконец от беспокойного сна. Дрожь прошла по моему позвоночнику. Он перестал быть Брайаном, а превратился в человека, который, возможно, желает мне смерти.
– Заказ вы уже сделали?
– Сделали, – сказал Хуанка.
– Отлично. Значит, отсюда мы едем… к тебе домой? – спросил Брайан.
– Да, – ответил Хуанка. – Точнее, в дом моей матери. Я вам все расскажу об этом, когда поедим. Я не хочу здесь говорить о наших планах – вы меня понимаете?
Брайан задумчиво кивнул. Хуанка вернулся к своему телефону. Я вытащил свой, посмотрел на экран. Новая эсэмэска из больницы напоминала мне о моем долге. Я удалил ее и вошел в «Фейсбук». Прокрутил фотографии, статьи и всевозможные обновления, которые умудрялись не говорить ничего и говорить все, что вы хотели знать о тех или иных людях. Прокрутка помогла миру появиться и исчезнуть. Моей первой остановкой был аккаунт Мелисы. Я заглянул в ее папку с аватарками, промотал. Семь или восемь фотографий назад она взяла для аватарки фотографию, на которой она стоит перед искусственным прудом с золотыми рыбками и держит на руках Аниту. Аните на фото месяцев восемь, сплошные румяные щечки и яркие глазки. Мы тогда ездили на небольшую музейную экскурсию в Хьюстон и закончили наше путешествие в японском саду. Я хорошо помню эту фотографию, потому что улыбка Мелисы на ней ярче солнца. Но когда мы садились в машину, собираясь уезжать, двое мужиков в спортивной тачке остановились около Мелисы на парковке, и один из них, показав на нее пальцем, прокричал: «Смотри – мексиканка с девочкой-младенцем. Вот это я называю поломоечным набором с преемником наготове»[178]. С этими словами они уехали. Я огляделся – нет ли поблизости камня, чтобы бросить в них. Я был готов их убить. Я бы с удовольствием вонзил нож в того типа, который оскорбил моих ангелов, и смотрел бы, как он истекает кровью на дорожке, смотрел бы и улыбался. Я старался, как мог, чтобы убедить Мелису, что это происшествие – единичный случай, но она сталкивалась с такими вещами и раньше и знала, что и в будущем их не избежать. Я обнимал ее, говорил, что некоторые люди просто шваль, что добрых людей гораздо больше. Когда человеку, которого мы любим, больно, ложь – самая простая вещь в мире. Как и насилие.