то-то вроде визга издалека и еще один выстрел.
Джейк и его бабка выбежали из дома почти одновременно. Они вошли в сарай. На полу они увидели кровь и ружье, которое было слегка погнуто, словно какой-то гигант пытался его сломать. Но деда они нашли не сразу. Наконец они вызвали полицию, и двое копов приехали, чтобы помочь им в поисках. Приблизительно через полчаса одному из копов пришла в голову блестящая мысль посветить наверх. Вот тогда-то они и нашли деда. На него напал кто-то или что-то, а потом этот кто-то или что-то затащил его наверх на балку под самой крышей сарая. Пришлось вызывать пожарных с высокими лестницами, чтобы спустить тело сверху.
Как рассказывал Джейк, тело его деда было жестоко изуродовано. Кто-то проделал дыру в левой его части. Он сказал, что в дыре были видны ребра и легкие. А еще был большой разрыв между шеей и плечом, и это навело полицию на мысль о каком-то разгуливающем по лесу сумасшедшем убийце с мачете. Но вот что удивительно: они так и не нашли ни орудия убийства, ни кого-нибудь, на кого это убийство можно было бы повесить. Джейк носил у себя в бумажнике статью об этом деле, выпущенную одной местной газетой. Статья была короткая и туманная, но там говорилось, что «неизвестный убийца-садист напал на человека». Это такая брехня для людей с серьезно задолбанными мозгами, ты меня понимаешь. Я знаю, там именно так и было написано, потому что Джейк мне эту статью постоянно показывал. Ну, по крайней мере когда мы вместе выпивали.
Брайан начал говорить ни с того ни с сего и вывалил на меня эту историю. А потом так же резко замолчал. Я понятия не имел, что он пытается до меня донести.
– Ты мне это зачем рассказываешь, Би?
– Я… не знаю, Марио. Наверное, я пытаюсь сказать, что я это принимаю, что согласен – всякая странная срань иногда происходит, понял? Но сегодня было… много чего. Может, слишком много. Я верю Джейку. Я думаю, там что-то странное обитало в лесу, оно и убило деда. Может, это был какой-нибудь безобразный маньяк или инопланетянин. Я бы предпочел версию «инопланетянин», судя по описанию. Как бы там ни было, я согласен с тем, что мы живем в хитрожопом мире. И все же… то, что мы видели сегодня… вызывает у меня беспокойство относительно завтра. Что-то странное случилось со мной, когда Васкес положил эту срань мне на лоб. У меня начались видения. На несколько минут появилось такое чувство, будто я падаю на спину, но все оно прошло за считаные секунды. И что мы собираемся делать с этим гребаным покойником в контейнере? Не знаю я, чувак. Для меня это все какая-то жуть запредельная, но давать заднюю уже слишком поздно. Да и деньги нужны. Я хочу сделать то, что нам предстоит сделать завтра вечером, и уносить из Эль-Пасо ноги как можно скорее. – Брайан уставился на пятно в полу близ кухни, потом оторвал взгляд от пятна и посмотрел на меня. Он боялся. Боялся и я.
Как бы то ни было, но я не хотел, чтобы он знал. Страх нередко понимается как слабость. Время для демонстрации слабости было неподходящее. Я задумался над тем, что сказал Хуанка.
Если Брайан планировал меня убить, я не хотел, чтобы он думал, что это не составит ему труда. Я хотел сделать что-нибудь такое, чтобы свести разговор к минимуму. Насколько мне то было известно, человек, сидевший рядом со мной, человек, который ночью будет делить со мной раздвижной диван, вероятно, собирается пустить мне пулю в лоб, будто я грязь под ногами. Но в то же время он рассказывает мне историю о некоем существе, которое убило старика в сарае, рассказывает потому, что ищет… утешения? Я понятия не имел, чего он ищет.
Я разблокировал телефон. Никаких эсэмэсок, напоминающих мне о долгах, никаких новых электронных писем. Никаких новых оповещений в «Фейсбуке».
Хуанка вышел из своей комнаты с одеждой в руках и исчез в ванной. Я открыл «Гугл» и в нем новую закладку. У меня уже было сделано около двадцати. Часть – новые сайты. Другие – всякие случайные, которые я вызвал или искал из любопытства на протяжении нескольких последних месяцев. Я начал их удалять. Хоть какое-то занятие. Следующая закладка появлялась на экране, как только я убивал предыдущую. Я определенно в какой-то момент искал уличную стоимость метамфетамина. Я об этом не помнил. Убил эту закладку и следующую – о словоупотреблении. Я убил эту, появилась другая. На другой было много текста. Наверху название из прошлого, слова из того времени, когда я отчаянно пытался понять то, что не понимал никто другой: «Рост заболеваний острым лимфобластным лейкозом среди латиноамериканских детей: тенденции частоты случаев в период с 1992 по 2011-й». Всю статью я определенно не прочел. Это было еще одним из незаконченных дел того времени, еще одним начатым и брошенным поиском. Я не хотел читать эту статью сейчас, но настроения тех моих дней, когда я отчаянно искал ответов, решений, мигом вернулись ко мне. Я вспомнил, что не понимал большую часть того, что читал, и испытывал разочарование оттого, что ни у кого нет для меня ясных ответов, тогда как я прошу всего лишь о крохе надежды.
Я уставился на слова на экране. Столько знания, столько исследований, а никто не смог спасти моего ангелочка. Она была «очаровательный кейс». Смерть сделала ее особенной. Я не хотел, чтобы она становилась особенной. Я хотел, чтобы она была как все дети, которые уходили в ремиссию. Уж пусть бы лучше она была как все, а не загадкой, которая ставила в недоумение врачей и заставляла их стоять перед нами, выглядя потерянными и подыскивая слова, которые ничего не значили и не делали для Аниты.
Я вспомнил, что после прочтения каждой из статей я чувствовал себя идиотом. Я не знал значения некоторых слов. Я смотрел на экран, а часть слов пялилась на меня.
«Гистологический» – что эта за херня такая? А «атопические условия»? Невежество опасно, но на получение знания требуются время и усилия, а этого нередко у многих из нас нет. Каждый час, что я тратил на какую-нибудь неквалифицированную работу, я мог бы потратить на изучение медицины. Будь я онкологом или исследователем, может быть, мне удалось бы спасти Аниту. А может быть, и не удалось бы. Может быть, Мелиса уехала с этим своим другом, с тем, который преподает йогу и всегда говорит о вегетарианстве, но выкуривает две пачки сигарет в день. Может быть, она была слишком тощая. Я помню, что она не хотела набирать излишний вес во время беременности.
Нет. Винить Мелису сейчас было глупо. И всегда было глупо, но я не мог справиться с этим, потому что если то была ее вина, это значит – не моя. Вина – вещь мучительная, а у людей есть талант находить способы возлагать вину на других, а самим отходить в сторонку.
Я подумал, не отправить ли мне эсэмэску Мелисе. Не какой-то длинный текст, а всего одно слово: «Прости». А лучше по-испански: «Perdо́n». Мы переходим на родной язык, когда говорим о важном, мы переходим на родной язык, когда говорим о наших матерях, о еде нашего детства. Мы переходим на родной язык, когда просим прощения и молимся. Я знаю, Мелиса прочла бы «Прости» и поняла бы его, может быть, даже приняла бы, но Perdо́n она бы почувствовала своим сердцем. Время отправить ей эсэмэску придет позднее. Времени для перестройки будет достаточно, когда я вернусь домой и не буду сидеть рядом с нариком, который собирается меня убить, и психопатом с выпотрошенным трупом в доме своей матери.
Ночь снаружи была чревата вероятностью окаянной земли, с тайными планами и обещаниями смерти, но все они вели себя тихо, как это делают все существа до своего фактического появления. Я пытался понять, что нашептывает мне ночь.
Глава 28
Мое тело требовало сна, но мой разум не мог заснуть. Мертвое тело в пикапе беспокоило меня. Отправка послания о мести за смерть брата Хуанки было делом правильным и нормальным, но только не в том случае, если это приведет к нашей смерти. И мне не нравились эти манипуляции сознанием, которые устраивал Хуанка.
Брайан зашевелился и повернулся на несколько минут, а потом его дыхание изменилось. Он поднес предплечье к глазам, рот его открылся. Все тело расслабилось, превратилось в комковатую пену раздвижного дивана. Я подумал – не убить ли мне его.
Он был единственным, кто пришел ко мне после смерти Аниты. Когда ты занят одной только работой, друзья уходят от тебя. А вот Брайан не ушел. Он предлагал мне наркоту, а потом – работу. В некотором роде он мне помогал.
Но, может быть, теперь я стал единственным, что стояло между ним и кучей денег.
На кухне я видел ножи. Нож не обязательно должен быть слишком большим или острым. Нож с зазубринами вполне подойдет. Я мог бы перерезать ему горло. Он забулькает, начнет метаться, но это все быстро закончится, в особенности если я всажу нож поглубже и перережу яремную вену и сонную артерию по обеим сторонам шеи. Как глубоко нужно будет вонзить нож? Под каким углом лучше всего? С каким давлением? Я как-то раз читал, сколько времени требуется, чтобы истечь кровью до смерти, и теперь вспомнил множество обстоятельств, которые влияли на это уравнение. Я знал, что Брайан запаникует, и это мне на руку. Я также разрежу несколько важных вен, что ускорит его смерть. А еще я вспомнил медицинский термин для описания этого процесса, ведущего к смерти: «экссангвинация». Я никогда не использовал этого слова, но я его выучил, потому что нелегкое это дело – быть смуглокожим и говорить с акцентом, а знание затейливых слов идет тебе на пользу. К тому же «экссангвинация» слово получше, чем «гистология». «Экссангвинация» звучит как некий древний ритуал или джаз-группа. «Гистология» звучит как «история логики», и в этом слове нет логики.
Идея убийства Брайана медленно погасла, вытесненная мыслями о том, сколько крови придется убирать, когда дело будет сделано. Я не хотел, чтобы Маргарита нашла в своей комнате мертвого гринго.
Я оглядел окна и подумал о том, что бы я почувствовал, увидев вдруг в окне круглое лицо с большими глазами, смотрящее на меня. Я подумал, а не были ли послания, которые я пытался игнорировать, скрыты к тому же и в мучивших меня кошмарах, которые ждали, когда я обращу на них внимание и предприму что-нибудь… или побегу в противоположном направлении. Я вернулся к недавним видениям, которые особенно не давали мне покоя, к тем, что стали приходить ко мне после смерти Аниты.